Передайте ей мой совет да скажите, что саньяси Анондо говорит истинную правду. Он повидал достаточно.
Я промолчал. Не мог же я сказать ему, что я просто не мог передать это Раджлакшми.
Когда повозка тронулась, он шутливо заметил:
— Что же вы, брат, не пригласили меня к себе?
— У тебя столько дел,— ответил я.— Как могу я отрывать тебя от них? — В душе я, признаться, побаивался, как бы он в самом деле не явился к нам. Тогда вряд ли что-нибудь укрылось бы от его проницательного взгляда. Прежде такая возможность нисколько не смутила бы меня. Я только усмехнулся бы в душе и сказал бы ему: «Что ж, Анондо, я действительно от многого отказался в жизни, но не думай, что я в убытке. К сожалению, ты видишь одни мои потери и не замечаешь приобретений. А они огромны. Если они мне зачтутся, то я никогда не пожалею об утраченном». Но что мог я ответить ему теперь? Вдруг все мои расчеты оказались неверными и мое воображаемое богатство не более как мираж, а я сам всего-навсего больной, никому не нужный человек, которого держат из милости? Нет,— пронеслось у меня в голове,— в таком случае, лучше не иметь дела с гостями.
Анондо заметил мое молчание и все с той же добродушно-ласковой улыбкой промолвил:
— Так, значит, вы не хотите приглашать меня? Ну что ж, я когда-то получил приглашение от другого человека и всегда могу им воспользоваться.
— Когда же приблизительно ждать вас? — спросил я его.
— Не бойтесь, брат,— засмеялся Анондо.—Я не собираюсь досаждать вам и не появлюсь в вашем доме до тех пор, пока у вас все не уладится.
Я опять промолчал. Мне совсем не хотелось доказывать ему, что отнюдь не раздражение привело меня сюда.
Путь мне предстоял неблизкий, и мой возница торопился.
Другого способа передвижения, кроме пешего, в этой местности почти не знали, поэтому об устройстве дорог никто здесь не заботился. Повозка ехала прямо через поля, то проваливаясь в канавы и рытвины, то поднимаясь на бугры и пригорки. Я полулежал под пологом и думал над словами Анондо. «Я вовсе не сержусь,— говорил я себе.— Зачем сердиться? Какой в этом смысл и что бы это изменило?» Но внутренний голос возражал мне: «А если это не так?» — «Нет,— отвечал я ему,— этого не может быть. Да и на кого мне сердиться? За что? Никто ни в чем не провинился передо мной. Что делать, если источник иссяк и нет в нем больше живительной влаги! Зачем же напрасно припадать к сухой земле?»
Не знаю, сколько времени я провел в таких размышлениях. Вернул меня к действительности резкий толчок — повозка въехала в канаву. Я раздвинул полог, выглянул наружу и увидел, что мой возница, мальчик лет пятнадцати, соскочил на землю.
— Эй! — окликнул я его.— Зачем тебе понадобилось лезть в канаву, когда кругом столько ровного места?
Мальчик ответил мне на рарском диалекте:
— Я никуда не лез. Это буйволы забрались в канаву.
— Буйволы? — удивился я.—Ты что же, не можешь с ними справиться?
— Нет. Они еще не приручены.
— Прекрасно. Но уже темно. Как далеко отсюда до Гонгамати?
— Откуда я знаю? Я там никогда не был.
— Зачем же ты тогда взялся везти меня? — удивился я.— Не знаешь, так спроси у кого-нибудь.
— У кого тут спросить? Здесь никого нет. Следовало признать, что его ответы отличались лаконичностью и ясностью.
— Ты по крайней мере знаешь, в какую сторону надо ехать? — спросил я его.
— Нет,— последовал недвусмысленный ответ.
— Как же ты поехал, не зная дороги?
— Дядя приказал. Велел ехать на юг, потом повернуть на восток. Там и будет Гонгамати. Сказал, чтоб отвез вас и возвращался обратно.
Слова мальчика встревожили меня. Приближалась ночь, и нам грозила опасность ночевать под открытым небом.
— А не поехал ли ты на север вместо юга и не свернул ли на запад вместо востока? — спросил я его.
— Откуда мне знать,— пожал он плечами. Я рассердился:
—- Ну, коли не знаешь, то отправимся вместе к Яме! Какой же ты бестолковый! Не знаешь дороги, а берешься везти. У тебя отец есть?
— Нет.
— А мать?
— Мать? — переспросил мальчик.— Нет, она умерла.
— Так! Ну, выходит, ты сегодня ночью встретишься с родителями. Твой дядя, видать, не только расчетливый человек, но и добрый.
Мы проехали еще немного. Мальчик начал плакать от страха и отказался везти меня дальше.
— Ты что же, хочешь остаться здесь ночевать? — спросил я его, на что он ответил, что вернется домой.
— А тебя не тревожит, что будет со мной? — спросил я его.
Он снова восхитил меня исключительно толковым ответом:
— А ты, бабу, слезай! Дядя велел взять с тебя за проезд пять шики. Если ты дашь меньше, он прибьет меня.
— Как можно! — возмутился я.— Чтобы тебе попало из-за меня!
Я рассчитывал доехать на этой повозке до самого дома, но теперь передумал. Меня смущало только то, что приближалась ночь, а местность была незнакомой. Я не представлял, где мог бы отыскать себе ночлег. Но тут я заметил впереди манговый сад. Он свидетельствовал о том, что поблизости находилась деревня, а значит, и приют на ночь мне был обеспечен. Ну, а если и нет, то это меня не пугало. Обойдусь как-нибудь,— решил я.
Я слез с повозки и сполна расплатился со своим возчиком. Тут обнаружилось, что он обладал поразительной сметливостью не только в разговоре, но и в делах. Он в одно мгновенье повернул повозку, крикнул на буйволов, и не успел я глазом моргнуть, как повозка скрылась из глаз.
ГЛАВА XIII
Вечер был на исходе, но еще не совсем стемнело, когда я вступил на узкую тропинку, протоптанную вдоль мангового сада, и отправился на поиски пристанища. Меня не страшила предстоящая задача, я и прежде нередко ночевал у незнакомых людей и никогда не тяготился этим. Однако на этот раз непонятная робость охватила меня, я не чувствовал в себе былой уверенности, и это удивляло меня. Может быть, сказалось то, что я впервые попал в Рарскую область, все здесь было мне незнакомым и настораживало меня. Мне как-то не приходило в голову, что и раньше, когда я оказывался в новых для меня местах, я поначалу тоже чувствовал себя чужаком и становился там своим человеком, лишь приобретя необходимый опыт.
Не учитывал я и того, что в юности я всегда отличался общительностью, естественно и просто сходился с людьми, относился к ним просто, по-дружески, без малейших колебаний доверялся посторонним, и это открывало передо мной все двери. Теперь же я изменился — стал неуверенным, часто тушевался, положиться отваживался только на одного-единственного человека в мире. Робость удерживала мой шаг, не давала смело постучать в дверь незнакомого дома, и потому часто случалось так, что она
только приоткрывалась передо мной — не более. Вот и теперь снова чувство неловкости овладело мною. Тем не менее я продолжал медленно идти вперед, понимая, что обязательно должен устроиться где-то на ночь. Оставаться под открытым небом я не только боялся, но просто не мог — слишком я ослаб.
К счастью, мне не пришлось идти далеко. Вскоре я заметил какое-то строение, проглядывавшее сквозь густые заросли. Я свернул с тропинки и подошел к нему.
На первый взгляд оно показалось мне нежилым — железные ворота при въезде во двор были сломаны, а их прутья выломаны. Я вошел внутрь и поднялся на открытую веранду. Сюда выходили две двери: одна оказалась запертой, другая была открыта. Едва я приблизился к ней, как навстречу мне вышел худой как скелет человек. Я заглянул в комнату — в каждом из ее углов стояло по железной койке. Когда-то на них, вероятно, лежали матрацы, но теперь их заменяли вороха кокосовых волокон. Тут же стояла табуретка, а на полу валялось несколько оловянных и эмалированных мисок, страшно грязных. Я сразу догадался, что зашел в больницу. Человек, который вышел мне навстречу из комнаты, оказался пациентом. Он был не из местных — приехал в здешние места на заработки, заболел и попал сюда на излечение. Он уже больше двух недель находился тут.
— Бабу, дайте мне немного денег! — попросил он меня.
— Зачем? — удивился я.
— Я умираю с голоду, а на деньги куплю рису.
— Но ты больной человек. Разве тебе можно есть рис?
— Конечно, нельзя,— согласился он.
— Тебя что, не кормят здесь? — спросил я его. Оказалось, ему только по утрам дают чашку саго, а
остальное время он находился на самообеспечении — сидел у ворот и просил милостыню. Если подавали, то он добавлял что-нибудь к своему рациону, а нет, то соблюдал пост. При больнице имелся врач, но на его содержание отводились, очевидно, очень скудные средства, поэтому появлялся он крайне редко—кое-когда по утрам. Кроме него в штате числился еще один медицинский работник, выполнявший самые разнообразные обязанности, начиная с приготовления лекарств и кончая заправкой ламп маслом. Прежде держали уборщика, но полгода назад он ушел, рассердившись на то, что ему не платили жалованья, и никого другого на его место пока не нашли.
— Кто же тут убирает? — спросил я больного.
— Я. А когда уйду, меня заменит другой больной, который поступит сюда.
— Ну и порядки!—заметил я.— Кому же принадлежит это заведение?
Больной провел меня на другую веранду, где тускло горела подвешенная к потолку керосиновая лампа. Торопясь домой, господин провизор зажег ее, очевидно, раньше положенного времени. На стене красовалась мраморная доска, на которой золотом были выгравированы по-английски дата основания больницы и имя чиновника, соизволившего открыть ее. Ниже следовал обширный текст, из которого явствовало, что учредил ее некто Рай Бахадур в память своей дражайшей родительницы, жившей в здешних местах. Упоминались не только мать и сын, но и четверо других представителей этого славного рода. Несомненно, на своем государственном поприще Рай Бахадур действовал смело и решительно, как подобало человеку с таким громким именем, доказательством чего и служило возведение данного сооружения. Он без малейшего колебания истратил деньги, оставшиеся от закупки строительного материала, отечественного и импортного, на то, чтобы воздать хвалу своей фамилии и запечатлеть золотом на камне славные деяния ее представителей. А содержание больницы его уже не занимало, тем более что у него не осталось ни средств для этого, ни желания.
— А где дом самого Рай Бахадура? — спросил я своего провожатого.
— Тут недалеко.
— Его можно сейчас там застать?
— Нет, господин, дом заперт—хозяева живут в Калькутте.
— Ты не знаешь, когда он приезжает сюда? — продолжал я допытываться.
Мой проводник, как человек пришлый, не смог достаточно удовлетворить мое любопытство, однако сообщил, что слышал от доктора, будто тот приезжал сюда года три назад и с тех пор не появлялся: положение в больницах везде одинаково, так что тревожиться ему не из-за чего.
Я не стал вдаваться в дальнейшие расспросы относительно деятельности и личности Рай Бахадура. Меня гораздо больше беспокоила моя собственная проблема— ночь близилась, а я все еще оставался без пристанища. Больной, которому я дал несколько пайс, посоветовал мне обратиться к брахману Чокроборти, жившему неподалеку. По его словам, и сам брахман, и его семейство славились как отзывчивые люди, они не откажутся приютить меня. Он сам вызвался проводить меня, заявив, что ему по пути со мной,— он собрался к бакалейщику, а его лавка почти там же, немного в стороне.
По дороге он сообщил мне, что сам нередко пользуется добротой этого семейства, дабы обеспечить себе «диетическое» питание.
Минут через десять мы подошли к дому Чокроборти.
— Господин, вы дома?—крикнул мой провожатый. Ответа не последовало. Я полагал, что мне предстоит
воспользоваться гостеприимством состоятельного брахмана, но вид его жилища меня разочаровал. Не спешили хозяева и продемонстрировать свое радушие. На крики больного никто не отвечал. Однако упорство его было поистине поразительным — он не переставал взывать к своим благодетелям. Теперь я понял, каким образом сумел он выжить в этой страшной больнице,— человек с другим характером давно бы отправился к праотцам. Наконец из-за двери послышался голос:
— Ступай, ступай. Сегодня у нас ничего нет. Такой прием не обескуражил моего провожатого.
— Вы выйдите,— закричал он,— посмотрите, кого я к вам привел!
Я смутился. Меня представляли так, словно я был великим гуру, явившимся для того, чтобы освятить этот дом.
Голос за стеной смягчился:
— Кого же ты привел, Бхим?
На пороге появился хозяин, одетый в грязную и явно не по росту одежду. Возраст его я определить не смог, так как свет падал ему на спину, но он не производил впечатления старого человека.
— Кто же это, Бхим? — повторил он свой вопрос.
— Благородный человек, брахман,— ответил Бхим.— Он заблудился и вышел к больнице, а я предложил ему пойти к вам. Я сказал ему, что вы с радостью примете его.
Бхим не ошибся: Чокроборти отнесся ко мне очень сердечно. Он постелил мне циновку и предложил сесть, потом поинтересовался, курю ли я, и, получив утвердительный ответ, отправился за трубкой.
— Слуги заболели,— пояснил он мне,— приходится все делать самому.
Я обеспокоился. Ну, думаю, попал от одного Чокроборти к другому — чем-то это кончится! Однако трубку я все-таки принял и только собрался сделать затяжку, как из соседней комнаты раздался женский голос:
— Кто там пришел к тебе?
Я догадался, что голос принадлежал хозяйке дома. Она спросила таким угрожающим тоном, что у ее мужа дрогнул голос, когда он отвечал ей, а у меня началось сердцебиение.
— Большой человек пришел,— поспешил уведомить он свою супругу.— Очень важный брахман, настоящий Вишну. Он заблудился и просит приютить его на ночь. Утром он уйдет.
Но хозяйка не успокоилась.
— У тебя вечно все с пути сбиваются! — сердито крикнула она.— Покою нет от гостей, ни стыда у них, ни совести. Хотела бы я знать, чем ты его накормишь,—в доме ни риса, ни гороха нет. Уж не глиной ли от очага станешь потчевать?
Трубка застыла у меня в руках.
— Что ты болтаешь?! — возмутился Чокроборти.— Чтобы у меня в доме не нашлось риса! Уходи к себе, я сам все приготовлю.
Исполнить приказание мужа госпоже Чокроборти не составило никакого труда, ибо находилась она у себя.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77