Госпожа Кушари начала свою историю издалека, еще с того времени, когда умерли ее свекор со свекровью, оставив семилетнего Джоду сиротой. С тех пор все заботы по его воспитанию легли на ее плечи. Она и несла их вплоть до того рокового дня.
Свою самостоятельную жизнь молодая семья начала с очень незавидным состоянием. Все имущество господина Кушари состояло из небольшого глинобитного дома, трех бкгхов земли и нескольких духовных учеников. Своим теперешним достатком он обязан только собственным усилиям. Джодунатх никогда ничем не помогал им, да его и не просили ни о какой помощи.
— А сейчас он, вероятно, предъявляет вам свои претензии? — предположил я.
Госпожа Кушари отрицательно покачала головой.
— Какие претензии, бабу, когда он и так знает, что все это его... Да он и взял бы наше богатство, не помешай ему Шунонда. Она-то и разбила нашу дружную семью.
— А ваш сын? — удивился я.— Разве его вы не принимаете в расчет?
Она не сразу поняла меня, но потом догадалась:
— Вы, вероятно, говорите о Биджое? Но он нам вовсе не сын. Он ученик Джодунатха. Только живет у нас.— Разъяснив нам положение Биджоя, она продолжала: — Только всевышний да наши соседи знают, каких трудов стоило нам вырастить Джодунатха. Он все забыл, но мы-то помним.— Кончиками пальцев она вытерла уголки глаз.— Я одела ему священный шнур. Потом мой муж решил отправить его в Михипур учиться в толе Шиву Торколонкара. Я не могла отпустить мальчика одного и поехала вместе с ним, чтобы быть возле. Когда через несколько лет он окончил школу, муж стал искать ему невесту. А тот, ничего нам не говоря, взял да и женился на дочери Шиву Торколонкара, своего учителя. Ну пусть бы он мне ничего не сказал, я ему только невестка. Но ведь он даже с братом не посоветовался!
— Может быть, у него были на это особые причины?— осторожно предположил я.
— Иу конечно! Он знал, брат никогда не согласится на этот брак — они нам неровня ни по роду, ни по положению в обществе. Муж как узнал об этой свадьбе, так прямо заболел от стыда и горя—целый месяц ни с кем говорить не мог. Но я не сердилась. Сердце мое растаяло, как только я увидела Шунонду. А что стало со мной, когда я узнала, что мать ее умерла, а отец, выдав ее за Джодунат-ха, ушел в саньяси, я и сказать вам не могу. Так я ее жалела, так хотела ей добра! А она вот как мне отплатила за все! — Из глаз госпожи Кушари снова закапали слезы. Мы с Раджлакшми молчали, понимая, что сама драма еще впереди.
— Где же они теперь? — спросила наконец Раджлакшми.
Госпожа Кушари кивнула в сторону деревни. Какое-то время она из-за волнения не могла говорить. Потом вдруг заметила, что я уже кончил есть, и спохватилась.
— Ах, бабу, простите меня,— сокрушенно сказала она.— Если рассказывать все о нашем несчастье, то целого дня не хватит, да и вам слушать надоест. Я поведаю вам только самое главное. О том скандале, из-за которого и распалась наша чудесная семья. Когда-то все это имущество принадлежало одному ткачу. Только оно уже давно перешло к нам. Так вот, года полтора назад явилась сюда вдова этого ткача со своим малолетним сыном и наговорила нам невесть чего. А Шунонда случайно услышала ее, когда шла на кухню после омовения. Ведь все, что говорила эта ткачиха, могло оказаться неправдой. Но Шунонда ей поверила. Слова этой женщины так потрясли ее, что она буквально застыла на месте. Те уже давно ушли, а она все с места сдвинуться не могла. Я ей говорю: «Что с тобой, Шунонда? Или ты думаешь, время остановилось?» А она как взглянет на меня, мне даже страшно стало — глаза горят, в лице ни кровинки. Словно эта ткачиха своими словами всю ее кровь высосала. Потом медленно подошла ко мне и сказала: «Сестра, верните вдове имущество ее мужа. Неужели вы хотите, чтобы ее ребенок стал нищим?» — «О чем ты говоришь?» — воскликнула я.— Ведь все состояние кривого Бошака продали за долги, а твой деверь его купил! Где это видано, чтобы купленное отдавали обратно?» А она мне в ответ: «Откуда деверь взял столько денег, чтобы купить все это?» Тут я совсем рассердилась и говорю ей: «Иди и спроси у него сама. Он покупал это имущество, а не я». И я ушла совершать дневной обряд.
— Значит, она хотела, чтобы вы вернули вещи, купленные на распродаже? — уточнила Раджлакшми.
— Ну да,— ответила госпожа Кушари и почему-то смутилась.— Знаете, не то чтобы на распродаже, а так... Мы ведь были их домашними жрецами, и, когда кривой Бошак умирал, он поручил свою семью господину Кушари. Мы ведь тогда не знали, что он был весь в долгах.
Слова госпожи Кушари ошеломили нас. Мрачное подозрение закралось нам в сердце. Но та, по-видимому, ничего не замечала.
— Совершила я обряд, вернулась, а она все ни с места. А время-то самое горячее. Муж вот-вот должен вернуться из конторы, деверь с Бину пошли поглядеть на хозяйство, тоже скоро придут. А Биджой уже ушел совершать омовение — сейчас вернется и начнет совершать богослужение. Я прямо так и вскипела. «Ты что,— спрашиваю,— так и не пойдешь сегодня на кухню? Целый день будешь думать об этой негоднице ткачихе? Мало ли что она наплела тут!» Шунонда посмотрела на меня и говорит: «Да, сестра. Если вы не вернете им их имущество, я никогда больше не войду в вашу кухню. Я не хочу готовить пищу для своей семьи и делать приношения богам на средства, отнятые у ребенка». Сказала — и ушла к себе. Я знала характер Шунонды. Она слов на ветер не бросает. Я слышала, что она в доме своего ученого отца прочла много шастр, но никогда не думала, чтобы она была такой непреклонной. Прямо как кремень. Пришлось мне самой пойти на кухню и приготовить рис. Вернулись мужчины, и только они собрались сесть за еду, как в дверях появилась Шунонда. Я умоляюще сложила руки, прошу ее: «Шунонда, сделай милость, дай им поесть». Но она внимания не обратила на мою просьбу и, когда мой муж, прочитав мантру, придвинул к себе поднос с едой, сказала ему: «Я много раз слышала от вас, что свекор не оставил вам никаких средств. Где же вы взяли деньги, чтобы купить имущество ткача?..» Муж мой прямо обомлел, услышав такие дерзкие речи от той, которая раньше слова лишнего не осмеливалась сказать. «Что это значит, невестка?» — нахмурился он. «Вы знаете, что это значит,— не унималась Шунонда.— Сегодня утром сюда приходила ткачиха с сыном. Я не стану повторять того, что она говорила,— вам все это хорошо известно. Но знайте — ни я, ни мой муж с сыном ничего у вас есть не будем до тех пор, пока вы не вернете ей состояния. Мы не дотронемся до оскверненной еды». Представляете! Так говорить со старшим деверем, которого она всегда почитала, как бога! Мне казалось, что мне все это снится. Муж мой вначале сидел как громом пораженный, а потом разгневался, да как закричит: «Праведным путем нажито мое состояние или нет — тебя это не касается! Оно мое, а не твоего мужа и сына. Не нравится здесь — можете отправляться куда угодно. Только ты, невестка, показала себя! Вот уж никогда не подумал бы о тебе такого. Всегда была такой скромной и добропорядочной!» С этими словами он встал и вышел. Никому из нас в тот день еда не шла в горло. Я кинулась к деверю, плачу. «Я тебя маленького вырастила,— говорю.— Неужели это мне такая награда от тебя?» А Джодунатх сам чуть не плачет. «Сестра,— отвечает он мне,— ты для меня мать, старший брат — отец. Но всего мне дороже праведность, моя вера. Я знаю Шунонду с детских лет. Она не терпит несправедливости. Мой тесть, уходя в саньяси, наказал ей помнить о вере — тогда господь не покинет ее. Она всегда следует этому наказу и никогда не ошибается». Мне сразу стало ясно, что эта злодейка полностью подчинила его себе. Дело шло к осени, приближался месяц бхадро, небо то и дело заволакивали тучи, шел дождь. Но эта несчастная ни одного дня не пожелала оставаться у нас. Забрала деверя с Бину и ушла. Был у моего свекра раньше арендатор, жил в полуразвалившейся лачуге. Года два назад он умер, а его жилье стало прибежищем для шакалов с собаками да змей. В нем-то и поселилась Шунонда. Я пришла к ней, упала в грязь на их дворе, стала умолять вернуться. «Что ты делаешь, погубительница? Зачем вошла в нашу семью, если у тебя такое черное сердце? Мало того, что сама ушла, ты и Бину забрала с собой! Ты что же, решила весь наш род погубить?» А она только молчит. «Что есть-то станете?» — спрашиваю. Так она заявила мне, что половина брахманской земли, оставленной свекром, принадлежит им, вот они и станут ее обрабатывать. Мне впору было хоть головой биться о землю. «Да ты и дня не проживешь с таким богатством,— говорю я ей.— Уж если решили умереть — поступайте как угодно, но Бину-то хоть оставь...» — «Подумай лучше о сыне Бошака, сестра,— ответила она мне на это.— Пусть Бину живется не лучше, чем ему». Вот так они и ушли от нас... Весь наш дом погрузился в печаль. Мы огня не зажигали, еду не готовили. Муж мой так всю ночь и просидел вон у того столба. Глаз не сомкнул. Я прямо извелась, все думала о том, что мой маленький Бину заснуть не может от голода, плачет. Не успело утро наступить, позвала я пастуха и послала его к ним. Повел он корову с теленком. Так эта разбойница не приняла скотину. Велела передать мне, что Бину придется обходиться без молока. Ему, дескать, надо теперь привыкать к скудной жизни.
Раджлакшми только сочувственно вздохнула, живо представляя себе страдания, которые пришлось пережить госпоже Кушари. Я тоже совсем забыл о своем рисе. Он успел так остыть, что даже засох сверху. Тут послышался стук деревянных туфель господина Кушари, свидетельствующий о том, что его трапеза окончилась. Я надеялся, что никто не помешал его священнодействиям над пищей и его обет молчания не был нарушен. Он не зашел к нам, как обещал,— безусловно, жена заранее предупредила его о нашем разговоре.
Госпожа Кушари вытерла глаза, высморкалась, откашлялась и продолжала:
— Если бы вы знали, как стали в деревне осуждать нас. Муж говорит: подождем немного, победствуют — вернутся. «Ты ее не знаешь,-—возразила я ему.—Она скорее умрет, чем уступит». Так оно и случилось. Уже восемь месяцев прошло, а она так и не сломилась. От дум и переживаний хозяин мой совсем высох-—он ведь в мальчике души не чает, да и брата тоже очень любит. Наконец он не выдержал и велел передать беглецам, что позаботится о ткачихе с сыном. Те ни в чем не будут нуждаться. Но Шунонда знай твердит свое — вернется только тогда, когда семье Бошака отдадут их имущество, все до последней пайсы. Вот она какая! Ведь погибнут они там...
Я ополоснул руки после еды и спросил:
— А чем они живут теперь?
— Ах, бабу, и не спрашивайте меня,— с отчаянием в голосе ответила госпожа Кушари.— Я даже говорить не могу об этом. Стоит кому-нибудь завести о них речь, я сразу ухожу. Все эти восемь месяцев мы еду видеть не можем. Ни куска рыбы, ни капли молока, ни кусочка масла в рот не брали. Она словно прокляла нас.
Когда часа полтора спустя мы садились в повозку, отправляясь в обратный путь, госпожа Кушари шепнула Раджлакшми прерывающимся от слез голосом:
— Ма, Джодунатх с Шунондой твои арендаторы. Земля свекра, на которой они теперь живут, находится в твоей Гонгамати.
Раджлакшми понимающе кивнула головой. Наша повозка тронулась.
— Ма,—крикнула нам вслед госпожа Кушари,— из твоего окна видно их лачугу. Она стоит возле канала.
— Хорошо, хорошо,—снова кивнула Раджлакшми. Наш экипаж медленно двигался вперед. Некоторое
время я молчал, Раджлакшми тоже безмолвствовала, о чем-то сосредоточенно раздумывая. Я прервал ее размышления.
— Дорогая,— сказал я ей,— нет большей нелепости, чем навязывать свою помощь тем, кто не просит о ней и в ней не нуждается.
Она взглянула на меня и улыбнулась:
— Да, уж в этом-то ты меня убедил.
ГЛАВА VII
За всю мою долгую жизнь лишь несколько женщин оставили след в моей душе, и одна из них — взбунтовавшаяся невестка господина Кушари. Я до сих пор помню о ней. Нашим знакомством я всецело обязан Раджлакшми, которая умела легко и быстро располагать к себе людей. Именно благодаря ей между нами установились простые, непринужденные отношения, а вскоре молодая женщина стала называть меня «старшим братом».
Их ветхое жилище стояло на запад от нашего дома, в конце поля и виднелось издалека. Я заметил его сразу, как приехал сюда, но не обращал на него никакого внимания. Разве мог я знать, что там обосновалась Шунонда со своим мужем и сыном! Дорога к ним шла через бамбуковый мост и дальше по невозделанному высохшему полю и занимала не более десяти минут. Ни одно дерево или куст не оживляли местность. Все вокруг было пустынно и голо.
Проснувшись на следующий день после поездки в Парамати, я долго со смешанным чувством грусти и любопытства разглядывал уже знакомое мне строение. Снова пришла на ум мысль, не раз поражавшая меня,— как обманчив бывает внешний вид. Кто мог бы предположить, что в жалкой лачуге, годной лишь под логово шакалам да собакам, живут люди, читающие «Род Рагху», «Рождение Кумары», «Шакунталу» и «Облако-вестник», что молодой наставник, окруженный учениками, обсуждает там вопросы индуизма и философии? Кто бы догадался, что здесь добровольно заточила себя молодая бенгалка, решившая терпеть всяческие лишения во имя веры и справедливости ?
Неожиданно со двора до меня донесся какой-то шум. Раджлакшми что-то говорила повышенным тоном, а Ротон тоже достаточно громко ей возражал. Я вышел к ним. Увидев меня, Раджлакшми смутилась.
— Тебя разбудили?—спросила она меня.— Неудивительно. Ротон так кричит. Совсем оглушил.
Все в доме привыкли к ее несправедливым обвинениям и упрекам, поэтому ни Ротон, ни я ничего ей не ответили. Тут только я заметил большую корзину, наполненную рисом, топленым маслом, зеленью и прочей снедью. Очевидно, требовалось отнести это куда-то, но Ротон отказывался.
— Ты только послушай его! — призвала меня в арбитры Раджлакшми.—Он, видите ли, не в состоянии отнести людям немного зелени и рису. Заявляет, что корзина слишком большая и тяжелая! Да я сама могу поднять ее. Смотри, Ротон!
Она наклонилась, легко подняла корзину и поставила себе на плечо.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77