А гости снова заволновались. Сконфуженный пастух пытался оправдаться, но его никто не слушал. Все в один голос просили пандита Шиву продолжать бракосочетание.
— Иначе свадьба пропала,— кричали собравшиеся.— Пастуху за его работу и одной шики много, а вы, господин пандит, получите целых двенадцать ан.
Пандит Шиву великодушно отказался от таких привилегий.
— Пастух не виноват,— снисходительно заявил он,— во всей округе никто, кроме меня, не знает настоящих мантр. Поэтому большей платы, чем ему, мне не надо. Мы сделаем так: я буду читать мантры, а он станет их повторять.
И Шиву принялся произносить священные строки, а посрамленный пастух послушно повторял их вслед за ним. Шиву начал:
— Скажи: «Принимаю дочь Модху из касты дом». Жених повторил:
— Принимаю дочь Модху из касты дом. Шиву продолжал:
— Модху, теперь скажи за дочь: «Передаю себя сыну Бхоговати из касты дом».
Модху повторил.
Присутствующие молчали, напряженно следя за происходящим и не спуская глаз с непревзойденного знатока шастр пандита Шиву.
Тот наконец вручил жениху цветок и сказал:
— Бипин, говори: «Пребывая в живых, обеспечиваю жену одеждой и пищей».
Бипин с неохотой, запинаясь, повторил мантру.
— А теперь пусть жених и невеста скажут вместе,— приказал Шиву: — «Соединяемся в браке».
Вместо них эти слова опять повторил Модху.
Затем толпа гостей с громкими возгласами «Хори! Хори!» повела молодоженов в дом. Люди вокруг нас возбужденно переговаривались, восторгаясь Шиву. Вот кто действительно знает мантры! Как он их прочитал! А пастух-то, пастух! Он только дурачил всех!..
Мне удалось сохранить серьезность во все время пребывания у Модху. Когда мы уходили, я с важностью взял Раджлакшми за руку и церемонно распрощался с хозяевами. На свадьбе она сумела сдержать себя, но, вернувшись домой, разразилась безудержным смехом. Упав на кровать, она в изнеможении повторяла:
— Каков великий пандит Шиву! А пастух, оказывается, просто обманщик!
Я не мог не улыбнуться, глядя на нее.
— Оба они великие пандиты,— заметил я.— Только не забывай, что здесь испокон веков так было. Так выходили замуж и их матери, и их бабки. И хотя я не думаю, чтобы мантры преподобного Шиву соответствовали древним формулам, они от этого ничего не потеряли, а узы браков, освящаемых ими, не стали от этого слабее.
Раджлакшми перестала смеяться, выпрямилась и внимательно посмотрела на меня. А потом о чем-то задумалась.
ГЛАВА VI
Наутро меня ждала новость — приходил господин Ку-шари с приглашением на обед. Этого-то я и боялся.
— Он звал только меня? — спросил я у Раджлакшми.
— Нет, нас обоих,— улыбнулась она.
— Ты пойдешь? — удивился я.
— Почему бы нет?
Ее невозмутимость поразила меня. Она ведь знала, какое значение придает индусское общество еде, до сих пор сама скрупулезно соблюдала все правила, касающиеся приема пищи, и вдруг такой ответ! Я плохо знал господина Кушари, но внешне он производил впечатление правоверного индуса. Он, конечно, не был посвящен в историю жизни Раджлакшми, пригласил ее просто как свою хозяйку. Но кто знает, как она будет чувствовать себя в его доме. Она и сама испытывала смущение — я заключил это из того, что она игнорировала мой вопрос, хотя прекрасно поняла его. Это тем более удивило меня.
В назначенное время возле нашего дома появилась повозка, запряженная буйволами. Я направился к ней и увидел стоявшую около нее Раджлакшми.
— Ты не едешь?—спросил я ее.
— Почему? Я жду тебя,— ответила она и поднялась в повозку.
Подошел Ротон, который должен был сопровождать меня. Нас обоих поразил внешний вид Раджлакшми. Дома она всегда носила очень мало украшений, последнее время стала надевать их еще меньше, но теперь превзошла самое себя — оставила только простенькое ожерелье и пару браслетов. Она сняла даже те, которые я видел на ней утром. Сари тоже надела самое обыкновенное, скорее всего, это было то, в которое она переоделась после омовения.
— Я вижу, ты от всего отказалась,— заметил я, поднимаясь вслед за ней в повозку.— Одного меня оставила.
Она посмотрела на меня и усмехнулась:
— Возможно, в тебе и заключается для меня все! А остальное — лишнее, вот и ни к чему.
Она оглянулась, желая убедиться, нет ли поблизости Ротона, и тихо, чтобы не услышал возница, сказала:
— Ты для меня дороже всего, но пожелай мне, чтобы я и от тебя могла отказаться ради того Единственного.
Я промолчал. Разговор принял такое направление, что мне не хотелось поддерживать его. Она тоже умолкла и, притянув к себе большую подушку, устроилась на ней у моих ног. Из Гонгамати в Парамати можно было добраться кратчайшим путем по бамбуковому мосту, перекинутому через высохший канал. Дорога занимала всего минут десять. Но мост, к сожалению, был настолько узок, что по нему не могла проехать наша повозка. Поэтому пришлось ехать в объезд, на что ушло часа два. За всю дорогу никто из нас не проронил ни слова. Раджлакшми положила мою руку себе на шею и притворилась спящей.
Было уже за полдень, когда наш экипаж остановился около дома господина Кушари. Хозяин и хозяйка поспешили нам навстречу. Они проводили нас как почетных гостей в дом и, занятые хлопотами по хозяйству, ненадолго вышли, оставив с нами девочку-вдову. Та села возле Раджлакшми и принялась обмахивать ее веером. Здесь я имел случай убедиться, что в этих удаленных от города, глухих местах не принято стесняться и прятаться от посторонних. Едва слух о нашем прибытии распространился по деревне, как во двор стали собираться любопытные соседки, желающие поглядеть на приезжих горожан. Держали себя они по-деревенски, непринужденно, называли господина Кушари дядюшкой, а его жену — тетушкой. Раджлакшми не привыкла закрываться сари, она сидела на веранде рядом со мной с открытым лицом, но женщины не испытывали никакого смущения перед незнакомой гостьей. К счастью, однако, их внимание, в основном, сосредоточилось на мне. Они буквально засыпали меня вопросами о моем здоровье, планах на будущее, моем впечатлении от деревни, об управлении поместьем и т. д. и т. п. Их даже интересовало, не растащили ли в усадьбе вещи, пока нас не было. Отвечая им, я разглядывал хозяйство господина Кушари. Оно впечатляло и свидетельствовало о полном достатке его владельцев. Сам дом и все надворные постройки были глинобитные, но высокие и основательные, а двор содержался в порядке и блестел чистотой. Во всем чувствовался хозяйский глаз. Уже подъезжая к усадьбе, я заметил несколько рисохранилищ, одно из которых стояло неподалеку от ворот, возле святилища Чанди. За кухней под навесом лежали две молотильные доски, очевидно недавно бывшие в употреблении. Под высоким раскидистым деревом сияли новой обмазкой несколько очагов для варки риса. Неподалеку в тени отдыхали два теленка, и, хотя коров рядом с ними я не увидел, было ясно, что эта семья не нуждалась не только в рисе, но и в молоке. На веранде, обращенной к югу, вдоль стены стояли на соломенных подставках семь больших глиняных кувшинов, вероятно с патокой. Во всяком случае, они не производили впечатления порожней посуды, а забота, с которой они хранились, убеждала в том, что они содержали нечто ценное. На столбах веранды висели веретена и связки джута с коноплей, указывая на немалую потребность хозяйства в веревках. Прошло уже довольно много времени с тех пор, как мы приехали, а хозяйка все не появлялась, занятая, вероятно, организацией нашего приема. Хозяин выглянул на минуту и тоже исчез. Мы сидели и ждали. Наконец появился смущенный господин Кушари. Извинившись перед Раджлакшми за свое отсутствие, он сказал сконфуженно:
— Я опять должен ненадолго покинуть вас. Исполню свой обет и вернусь.
Во дворе неподалеку от веранды стоял красивый юноша лет шестнадцати, внимательно прислушивавшийся к нашему разговору.
— Хорипод,— сказал ему господин Кушари,— дары для Вишну уже готовы, отнеси их. Я не задержусь.
— Напрасно мы сегодня побеспокоили вас,— повернулся он ко мне.— Видите, заставляем вас ждать.— И тут же, не ожидая ответа, вышел.
Наконец долгожданный обед был готов. Мы с облегчением вздохнули — не только потому, что заждались его, но и потому, что таким образом могли избавиться от назойливого любопытства докучливых соседок. Услышав про обед, они решили дать нам временную передышку и разошлись по домам. Тут, однако, обнаружилось, что обедать мне предстояло в одиночестве. Господин Кушари собирался только присутствовать при моей трапезе, но отнюдь не разделять ее со мной. Еще в то время, когда ему одели священный шнур, он дал обет хранить молчание за едой и с тех пор всегда совершал церемонию принятия пищи один в пустой комнате. Я не имел ничего против такого обычая и потому нисколько не расстроился, узнав о нем. Меня смутило другое: оказалось, Раджлакшми тоже соблюдала какой-то обет и не могла есть в чужом доме. Она сразу поняла мои чувства и постаралась меня успокоить.
— Не волнуйся,— сказала она.— Здесь все предупреждены о том, что я не буду есть.
— Но я не знал этого,— возразил я.— Не понимаю, зачем тогда вообще было ехать сюда.
За нее мне ответила хозяйка дома:
— Это я во всем виновата. Мы знали, что ма не станет обедать у нас, но не могли не пригласить ее. Очень уж нам хотелось освятить свой дом пылью с ног той, милостью которой мы благоденствуем. Ведь так? — Она посмотрела на Раджлакшми.
Та только улыбнулась.
— Когда-нибудь мы поговорим об этом,— коротко ответила она.— Не теперь.
Я с удивлением посмотрел на госпожу Кушари. Никогда не ожидал я услышать в этой глуши из уст простой женщины такие изысканные речи. Тем более не предполагал я познакомиться тут с еще более удивительной женщиной... Но об этом потом...
Поручив обслуживать меня девочке-вдове, госпожа Кушари взяла пальмовый лист, которым та меня обмахивала, и уселась напротив. Она не стеснялась меня — вероятно, потому, что была значительно старше,— и не сочла нужным закрывать лицо, лишь натянула конец сари на голову. Я не обратил внимания на то, красива она или нет, но сразу почувствовал ее доброту — качество, присущее всем бенгальским женщинам-матерям. Господин Кушари стоял возле дверей.
— Хозяин, твой обед готов! — крикнули ему со двора. Час был уже поздний, он, очевидно, давно ждал этого
известия, но все-таки не решился сразу покинуть гостя. Он растерянно глянул во двор, потом посмотрел на меня.
— Я пойду попозже, ма,— сказал он своей супруге.— Пусть сначала бабу поест.
— Нет, нет, иди сейчас,— заторопила та его.— Ведь если обед простынет, ты не станешь его есть.
Господин Кушари заколебался было, но долг гостеприимства взял в нем верх.
— Не важно,— ответил он.— Пусть все-таки вначале бабу поест.
— О чем ты беспокоишься? — спросила его жена.— Я сама послежу за его едой. Уж если я чего не замечу, то ты тем более. Правда, бабу? — спросила она меня, улыбаясь.
— Конечно,— поддержал я ее.— Идите к себе, господин Кушари. Если вы будете стоять здесь с таким голодным видом, то нам обоим будет хуже.
Он не стал противиться и медленно удалился, казалось, испытывая угрызения совести оттого, что оставляет столь уважаемого гостя обедать одного. Однако скоро я убедился в своем заблуждении на этот счет.
Как только он вышел, госпожа Кушари заметила:
— Он ест один рис, и только горячий. Поэтому я и поторопила его. Сами понимаете, бабу, как неловко хозяину поесть прежде гостей, да еще своих кормильцев. Мне стало неловко от ее слов.
— Зачем так говорить? Я вовсе не ваш кормилец,— сказал я.— А если бы и был им, то все равно как управляющий господин Кушари получает такие крохи, что, лишись он их, вы не заметите никакого урона в своем хозяйстве.
Тень грусти набежала на лицо госпожи Кушари.
— Пожалуй, вы правы, бабу,— проговорила она.— Господь действительно не обидел нас. Но как знать, может быть, он проявил бы большую милость, если бы ничего этого не давал. У нас ведь теперь только и осталась эта девочка-вдова. Зачем нам амбары с зерном, кувшины молока, патока? Те, кто мог бы всем воспользоваться, покинули нас...
Глаза ее подозрительно заблестели, а губы задрожали. Видно, много горя носила она в себе. «Может быть, у них умер сын, на которого они возлагали все свои надежды,— подумал я.— Чтобы как-то забыться, безутешные родители взяли на воспитание того юношу, которого я видел во дворе, но никак не могут успокоиться». Однако вслух я ничего не сказал. Раджлакшми тоже молчала, только взяла руку госпожи Кушари и сочувственно пожала ее.
— Вы ведь и их кормильцы тоже,— заметила госпожа Кушари, справившись со своим волнением.— Вот я и сказала своему хозяину: придумай предлог и пригласи к нам наших благодетелей. Перед ними стесняться нечего. Я расскажу им о своем горе, может, они что-нибудь придумают...
Она потянула край сари и вытерла им слезы. Дело принимало неожиданный оборот. Я взглянул на Раджлакшми и понял, что она недоумевала так же, как и я. Мы оба безмолвствовали, и тогда госпожа Кушари поведала нам о своей беде.
Приглашение на обед служило для них предлогом * заманить нас к себе — они заранее знали, что Раджлакшми ни к чему не притронется в их доме. Госпожа Кушари и мужа удалила только затем, чтобы чувствовать себя свободнее. Не решаюсь судить, насколько правдива была ее история, невразумительно поведанная нам сквозь слезы, тем более что мы выслушали только одну из заинтересованных сторон, но миссия, которую так неожиданно попросили нас выполнить, показалась нам хоть и трудной, но лестной.
Суть ее рассказа состояла в том, что эта семья, несмотря на материальное благополучие, была глубоко несчастна. Госпожа Кушари с мужем не только страдали от незаслуженной обиды, но были опозорены перед всем миром. Они не смели смотреть людям в глаза, и причиной всех их бед явилась их молодая невестка Шунонда, жена младшего брата господина Кушари, Джодунатха, хотя и от деверя им теперь тоже приходилось терпеть. А так как эта бунтовщица со своим мужем были нашими арендаторами, то нас и просили призвать их к порядку.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77