Я тоже поеду в Бирму и заплачу свой долг, служа господину». И только повинившись перед ним, я сумела его умиротворить. А потом пришло твое приглашение на свадьбу,— немного помолчав, продолжала Раджлакшми.
— Это неправда! — воскликнул я.—Я только хотел знать твое мнение...
Она не дала мне договорить:
— Да-да, конечно. Но если бы я написала тебе со зла: «Женись!» — ты бы женился!
— Нет.
— Так я тебе и поверю. Вы на все способны.
— Не все и не на все.
— Не знаю, догадывался ли тогда о чем-нибудь Ротон, только я не раз замечала слезы у него на глазах, когда он поглядывал на меня. Потом я попросила его отправить письмо, но он сказал: «Ма, у меня не хватит духу опустить письмо в почтовый ящик, лучше я отвезу его сам».— «Зачем зря тратить деньги, отец?» — возразила я. Вытерев глаза, он ответил: «Не знаю, что произошло, но, когда я гляжу на тебя, мне кажется, что Падма подмыла берег и все деревья, кусты и дома вот-вот обрушатся в воду. Благодаря тебе я ни в чем не нуждаюсь и не возьму денег на дорогу, даже если ты их предложишь, но, если так угодно богу, пошли небольшой подарок преданной тебе служанке, которая живет в моей деревенской хижине,— она будет счастлива».
— Ну и хитрец же этот брадобрей! — воскликнул я. Раджлакшми только усмехнулась:
— Вставай же, не заставляй себя ждать!
Когда мы принялись за еду, был уже полдень. Я спросил:
— Почему вчера ты была в простом домашнем сари, а сегодня надела такое роскошное?
— Догадайся сам почему.
— Не могу.
— Еще как можешь. Ты хотя бы узнаешь его?
— Узнаю. Я сам прислал тебе его из Бирмы.
— Вот тогда-то я и решила, что надену его только в самый радостный день моей жизни.
— И поэтому надела сегодня?
— Да, поэтому надела сегодня. Я рассмеялся:
— Но ведь день уже почти прошел, теперь его можно снять.
Раджлакшми не ответила.
— Я слышал, ты собираешься ехать в Калигхат?
— Сейчас? — удивилась Раджлакшми.— Нет, об этом не может быть и речи. Сначала накормлю тебя, а уж тогда буду вольна собой распоряжаться.
— Нет,— возразил я,— и тогда не будешь вольна в своих поступках. Ты ведь опять взяла какой-то обет. Ротон жаловался, что ты почти перестала есть, вчера вечером, правда, поела немного, но сегодня снова начала поститься. Знаешь, что я решил? С нынешнего дня я буду держать тебя в строгости, и ты не сможешь делать, что тебе вздумается.
— О, тогда я спасена, мой господин,— улыбнулась Раджлакшми.— Никаких забот, только есть, пить да спать.
— Поэтому в Калигхат ты сегодня не поедешь,— повторил я.
— Припадаю к твоим стопам,— сложив руки, взмолилась Раджлакшми,— подари мне только один сегодняшний день, а потом я буду просить у тебя не больше, чем рабыни могли просить у навабов и падишахов.
— Откуда вдруг это показное смирение?
— Оно вовсе не показное. Я не ценила тебя, и моя дерзость день ото дня росла. А сейчас у меня уже нет права быть своевольной, я потеряла его по собственной вине.
На глаза у нее набежали слезы.
— Отпусти меня, я помолюсь матери Дурге и вернусь.
— Ну хорошо, поезжай завтра. Ты сама говорила, что, оберегая мой сон, ты всю ночь не сомкнула глаз. Тебе нужно отдохнуть.
— Я совсем не устала. Когда ты болел, я не спала ночами, но заботы о тебе мне были не в тягость. Усталость проходит, как будто ее и не бывало. А я уже столько дней не молилась, все никак не могла собраться с мыслями. Не удерживай меня, милый, разреши уехать сегодня.
— Тогда поедем вместе.
Глаза Раджлакшми засияли от восторга.
— Поедем!—воскликнула она.— Но ты не станешь там богохульствовать?
— Поклясться не могу, лучше уж я подожду тебя у дверей храма. А ты попросишь у Дурги милости и для меня.
— А какой милости ты желаешь?
Положив в рот горсточку рисаэ я задумался, но так и не смог придумать ни одного желания. Признавшись в этом, я спросил, чего бы она мне пожелала.
— Я пожелала бы тебе долгой жизни и здоровья, а еще пожелала бы, чтобы с этого дня ты стал строг со мной и больше не портил своей мягкостью. Ты ведь сам чуть не погубил меня.
— Лакшми, в тебе говорит обида.
— На то есть причина. Разве я когда-нибудь смогу забыть твое письмо?
Я молчал, опустив голову.
Коснувшись рукой моего подбородка, она заставила меня поднять голову и сказала:
— Нет. Ты не сможешь быть суровым, строгость не в твоем характере. С нынешнего дня эту ношу мне придется взять на себя, никакое послабление здесь недопустимо.
— Что ты имеешь в виду? Еще более строгий пост?
— Пост для меня не наказание, от него моя гордыня только растет. Я должна избрать другой путь.
— Какой же?
— Сама еще не знаю.
— Ну хорошо, а вдруг я все-таки смогу быть суровым?
— Очень может быть.
— Но ты же лукавишь. Раджлакшми с улыбкой кивнула головой.
— Конечно. Но ведь в этом мое несчастье, гошай. А твоя Комоллота удачно придумала так называть тебя. Привычные обращения надоели, теперь и я буду звать тебя «новый гошай-джи», можно?
— Пожалуйста.
— А ты можешь оговориться и назвать меня как-нибудь Комоллотой. Мне и от этого станет легче. Согласен?
— Ах, Лакшми, Лакшми,— улыбнулся я,—тебя и могила не исправит. Ну какая ты рабыня падишахских времен. Да тебя давно бы уже отдали в руки палачей.
— Я сама себя отдала в руки палача,— рассмеялась Раджлакшми.
— Ты так своевольна, что никакой палач с тобой не справится.
Раджлакшми хотела что-то возразить, но вдруг вскочила с места.
— Что такое!—воскликнула она.—Ты уже все съел! А где молоко? Погоди, я сейчас принесу.
С этими словами она выбежала из комнаты.
— Еще одна Комоллота! — вздохнул я.
Минуты через две она вернулась, поставила передо мной кувшин молока и принялась обмахивать меня опахалом.
— В какой-то миг мне показалось, будто я что-то сделала не так, в чем-то грешна. Мне не сиделось в Гонгамати, и, вернувшись в Бенарес, я вызвала к себе гуру, обрезала волосы, сняла все украшения и предалась покаянию. Больше, я думала, беспокоиться не о чем: вот она предо мной, золотая лестница в рай. Ты был единственным препятствием, и я от тебя избавилась. Но с того дня слезы мои не просыхали. Я забыла молитвы, боги покинули меня, сердце окаменело. «Неужели таков путь служения богу? — подумала я.— В конце концов, так недолго сойти с ума!»
— Обрести бога можно, только пройдя тяжкие испытания,— заметил я.
— Но я уже обрела своего бога.
— Где?
— Здесь. В этом доме.
— Невероятно! Представь доказательства.
— Я должна тебе еще что-то доказывать? С меня довольно.
— Однако рабыням так разговаривать не положено.
— Лучше не серди меня. Если ты будешь без конца называть меня «рабыней», это до добра не доведет.
— Хорошо, я дарую тебе свободу. С этой минуты ты независима.
— Разве я смогу теперь быть свободной! — снова рассмеялась Раджлакшми.— Вчера, разговаривая со мной, ты уснул. Я отвела руку, которой ты обнимал меня, и, тронув твой лоб, поняла, что ты вспотел. Я присела рядом с опахалом в руках. Светильник стал мигать, я поправила фитиль и, взглянув на тебя, уже не могла отвести глаз. Почему я раньше не видела, как ты прекрасен? Неужели я была слепа все это время? Если это грех, подумала я, то мне нет дела до добродетели. Если это неверие, то прощай мое благочестие. Если это ложь, почему же я еще неразумным ребенком всей душой уверовала в нее?.. Но почему ты не пьешь? Кувшин полон.
— Больше не могу.
— Тогда я принесу фрукты?
— Нет-нет, не надо.
— Ты так похудел!
— Обо мне давно никто не заботился. Но если ты хочешь наверстать это за один день, я умру.
Раджлакшми побледнела.
— Больше этого не будет,— сказала она.— Я никогда
не забуду о той каре, на которую себя обрекла. Это было мне хорошим уроком.
Немного помолчав, она задумчиво продолжала:
— Когда рассвело, я встала и ушла к себе. К счастью, сон Кумбхакарны нелегко нарушить, не то бы я не удержалась и разбудила тебя. Потом я отправилась с привратником на берег, чтобы мать Ганга смыла все мои печали. Придя домой, я стала молиться и поняла, что ты вернулся не один: с тобой вернулись мои священные мантры и мой бог-хранитель, для меня вновь настал живительный сезон дождей. Я снова плакала, но теперь это были не смешанные с кровью сердца слезы, а струи из родника моей радости, переливаюпдейся через край. Радость напоила и омыла все мое существо... Может быть, принести немного фруктов? Я так давно не чистила для тебя плодов. Принести, а?
— Ну хорошо.
И Раджлакшми удалилась. Я снова вздохнул. Еще одна Комоллота! Только кто при рождении выбрал для нее из тысячи имен имя Раджлакшми?
Когда мы вернулись из Калигхата, было часов девять вечера. Совершив омовение и переодевшись, Раджлакшми пришла ко мне и села рядом.
— Царского наряда больше нет,— заметил я,— гора с плеч.
— Это и в самом деле царский наряд,— сказала Раджлакшми.— Мне подарил его мой царь и повелитель. Скажи, чтобы меня одели в это сари, когда я умру.
— Хорошо. Но ты, я вижу, решила меня заговорить. Поешь чего-нибудь.
— Я поем.
— Я скажу Ротону, чтобы повар принес тебе сюда.
— Сюда! Вот еще что выдумал. Зачем я стану есть у тебя на глазах? Ты когда-нибудь видел, чтобы я при тебе ела?
— Нет, но что плохого, если увижу?
— Как это можно! К чему мужчинам смотреть, как женщины с жадностью набрасываются на пищу?
— Нет уж, Лакшми, сегодня эта хитрость не пройдет. Я не позволю тебе поститься без всякой причины. Если ты не поешь, я перестану с тобой разговаривать.
— Ну и не надо.
— И есть я тоже не стану.
— На этот раз ты победил,—рассмеялась Раджлакшми.— Этого я не перенесу.
Повар принес фрукты и сладости. Едва прикоснувшись к еде, Раджлакшми сказала:
— Значит, Ротон жаловался тебе, что я ничего не ем? А как я могла есть? Я приехала в Калькутту, чтобы исправить свою непростительную ошибку. По вечерам, когда Ротон возвращался из твоей квартиры, я не смела даже расспрашивать его, боясь, что он скажет: «Да, я виделся с бабу, но он не пожелал приехать». Я так скверно поступила с тобой, что мне и возразить было бы нечего.
— Да ты и не стала бы это делать, а явилась бы ко мне и утащила меня, как жук муравья.
— Это ты-то муравей?
— Так мне кажется. Есть ли на свете другое такое безобидное существо?
Раджлакшми задумалась.
— И все же в глубине души я никого не боюсь так, как тебя.
— Ты шутишь. А почему же ты меня боишься? Раджлакшми снова пристально посмотрела на меня.
— Потому что хорошо знаю. Я знаю, что у тебя нет ни малейшего влечения к женщинам, ты только из вежливости оказываешь им внимание. Ничто в мире не соблазняет тебя, ничто не нужно тебе по-настоящему. Как бы я вернула тебя, если бы ты вдруг сказал «нет»?
— Ты ошибаешься, Лакшми. У меня есть в мире один-единственный соблазн—это ты. Только тебе я не мог бы сказать «нет». Значит, ты до сих пор не поняла, что ради этого соблазна Шриканто готов отказаться от всего на свете.
— Я помою руки,— пробормотала Раджлакшми и выскользнула из комнаты.
На следующий день к вечеру, покончив с домашними делами, Раджлакшми пришла ко мне и присела рядом.
— Расскажи мне о Комоллоте,— попросила она.
Я рассказал все, что знал, опустив только некоторые подробности, касавшиеся меня самого,— они могли быть неверно истолкованы.
Раджлакшми слушала меня очень внимательно и, когда я кончил, проговорила:
— Смерть Джотина ранила ее в самое сердце. Он умер по ее вине.
— В чем же ее вина?
— Как в чем? Чтобы избежать позора, Комоллота попросила его купить ей яду. Джотин отказался, но, когда ему сахмому угрожал позор, первая мысль, которая при-
шла ему в голову, была мысль о самоубийстве. Так уж устроен мир. Нельзя просить друга стать соучастником преступления — грех одного придется искупить другому. Она осталась жить, а умер тот, кого она нежно любила.
— Мне не совсем понятны твои доводы, Лакшми.
— Где уж тебе понять! Это доступно лишь разумению Комоллоты да твоей Раджлакшми.
— Вот как?
— Да-да. Ну чего стоила бы без тебя моя жизнь?
— Но только вчера ты говорила, что мрачные мысли больше тебя не терзают. Значит, это неправда?
— Конечно, неправда. Я избавлюсь от своих терзаний, только когда умру, не раньше. Я хотела умереть, но ты мне помешал.
— Знаю. Если ты будешь без конца попрекать меня этим, я исчезну без следа и ты меня больше не разыщешь.
Раджлакшми в испуге схватила меня за руку и, тесно прижавшись ко мне, прошептала:
— Не говори так, молю тебя. Ты на все способен, твоя жестокость не знает границ.
— А ты больше не будешь изводить меня?
— Нет.
— И думать так не будешь?
— Обещай, что не бросишь меня.
— Я никогда не бросал тебя, Лакшми, я уехал только потому, что ты не желала меня видеть.
— Это была не твоя Лакшми, это был кто-то другой.
— А я до сих пор боюсь этого другого!
— Не надо больше бояться, это чудовище умерло. И Раджлакшми изо всех сил сжала мне руку.
— Ты правда уедешь в Бирму?—немного помолчав, вдруг спросила она.
— Правда.
— И что ты будешь там делать—служить? Но нас всего двое — много ли нам нужно?
— Все-таки кое-что нужно.
— Это немногое нам даст бог. Да ты и не сможешь служить, служба не для тебя.
— Если служба придется мне не по душе, я вернусь.
— Я уверена, что ты надолго там не останешься. Просто хочешь в отместку потащить за собой в такую даль.
— Ты можешь и не обрекать себя на муки. $ Раджлакшми метнула на меня гневный взгляд:
— Перестань хитрить.
— Я не хитрю. Но ты и вправду изведешься, если поедешь. Тебе самой придется стряпать, мыть посуду, убирать комнаты, стелить постель...
— А что ж тогда будут делать слуги?
— Какие слуги? Откуда у нас деньги на слуг?
— Нет — и не надо. Сколько ни пугай меня, я все равно поеду.
— Хорошо, поедем. Но только ты и я. И запомни — домашние заботы не оставят тебе времени ни для ссор, ни для молитв и постов.
— Пусть так. Работы я не боюсь!
— Знаю, что не боишься, только ты не выдержишь. Тебе уже дня через два захочется вернуться.
— Ну что тут страшного? Возьму и увезу тебя обратно. Ты ведь не отпустишь меня одну.
Она задумалась на мгновение и вдруг воскликнула:
— Как славно!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77