Шриканто
(бенгальск)
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
ГЛАВА I
Что только не вспоминается мне теперь, на закате моей скитальческой жизни, когда я решил наконец написать одну из ее глав...
В детстве я ото всех своих родственников постоянно слышал только одно: «Как тебе не стыдно!» И постепенно сама моя жизнь стала представляться мне каким-то сплошным порицанием. Теперь, размышляя о том, как такое представление обо мне могло обрести почву тогда, в самую светлую пору моей жизни, я начинаю подозревать, что очень многое в моей тогдашней характеристике было сильно преувеличено, и прихожу к убеждению, что тут, вероятно, более всего повинен сам всевышний, который подчас не дает возможности выдержать экзамен на примерного человека тому, кого он бросает в водоворот созданного им мира, не наделив тщеславным желанием опубликовать историю своих похождений, в которых, кстати, принимало участие множество народу. Нередко он одаряет свое творение немалым умом, но просвещенная публика видит в нем только порочные наклонности и воспринимает его настолько негативно, что, появись повесть о нем в печати, люди засмеяли бы автора. Да и стоит ли рассказывать о том, как нелюбимый, заброшенный, обиженный судьбой ребенок постепенно действительно стал скверным и куда он ушел из дому с сумой презрения,— уж очень долгая эта история, да и вряд ли будет она кому-нибудь интересной.
Поэтому оставим подобные намерения. Я только поделюсь некоторыми своими воспоминаниями, не больше... Однако и тут не все так уж просто. Ведь одно дело путешествие и совсем другое — описание его. Путешествовать может всякий, обладающий парой ног, но для того, чтобы стать писателем, недостаточно иметь только руки, надо обладать и силой воображения. Увы, создатель не наделил меня ни крупицей фантазии. Я вижу только то, что непосредственно находится передо мной, и таким, каковым оно является на самом деле. Дерево я воспринимаю как дерево, горы как горы — не больше. Я смотрю на воду и не вижу ничего, кроме воды, задираю голову вверх и до боли в шее гляжу на небо, но облака так и остаются для меня облаками, они не кажутся мне не только копной волос, но даже одной-единственной прядью. Я таращу глаза на луну до тех пор, пока они не начинают слезиться, но так и не вижу ничего похожего на человеческое лицо! Безусловно, такой обиженный богом человек не в состоянии создать художественное произведение, он может лишь фиксировать факты. Так я и поступлю.
Чтобы рассказать, как я стал бродягой, нужно прежде всего познакомить читателя с тем, кто на заре моей жизни привил мне страсть к скитаниям. Его звали Индронатх. Не знаю, жив ли он теперь, ибо уже прошло много лет с тех пор, как он, бросив все, что имел,—семью, родственников, как был,в одном платье, навсегда ушел из дома. Как хорошо мне помнится тот день, когда я впервые встретился с ним...
На школьном поле шел футбольный матч между индусскими и мусульманскими школьниками. Время близилось к вечеру. Я с увлечением следил за игрой. Вдруг... о, что это? Звук падения чего-то тяжелого... и крик: «Бей дьявола! Держи его!» Я растерялся, не понимая, что происходит: кто-то куда-то бежал, кто-то орал изо всех сил... И вдруг на мою голову, спину и плечи обрушились удары зонтом. Меня били с такой силой, что зонт сломался... Спасаться бегством было поздно — меня окружили мусульманские ребята.
Еще удар, еще... Неожиданно кто-то с быстротой молнии прорвался сквозь окружившую меня толпу и стал на мою защиту. Это был Индронатх — мальчик с очень темной кожей, прямым, как флейта, носом, высоким лбом и тронутым оспой лицом. Он был одного со мной роста, но выглядел несколько старше.
— Не бойся! — негромко бросил он мне.— Иди за мной!
В Индронатхе меня поразили не столько его смелость и отзывчивость, сколько его удивительные руки, но не потому, что они были сильные. Непомерно длинные, они спускались ниже колен, что давало ему большое преимущество перед противниками. Непосвященный никогда бы не догадался, что в драке этот невысокий мальчишка может выбросить вперед руку чуть ли не трех футов длиной и неожиданно дать своему врагу по носу. А какой удар был у этой руки! Прямо как у лапы тигра.
Прячась за спиной Индронатха, я через несколько минут выбрался из толпы.
— А теперь бегом! Давай!..— скомандовал он. Я побежал было, но вдруг остановился:
— А ты?..
— Да беги же... осел этакий! — грубо крикнул мне Индронатх.
Может быть, я был и осел, однако тут же вернулся к нему.
— Нет! Только с тобой.
Кто не дрался в детстве? Но я, деревенский мальчик, всего лишь месяца два как приехавший к тетушке в город учиться, никогда не видел, чтобы на одного нападали целой ватагой да еще били его зонтиками. И все-таки я не мог бежать один.
Индро глянул на меня:
— Ты что же, будешь дожидаться, пока тебя отлупят? Видишь, они бегут сюда! А ну давай, кто скорей!
Против этого я не возражал.
Когда мы с ним наконец выбежали на центральную улицу, уже стемнело. В лавочках зажглись огни, кое-где на высоких чугунных столбах засветились керосиновые фонари. Теперь уже не надо было напряженно вглядываться в темноту. Стоило нам выбраться на свет, как у нас исчез всякий страх перед преследователями, и Индро наконец-то заговорил со мной. Поразительно, у меня от бега и переживаний перехватило в горле, я с трудом дышал, а он ничуть не запыхался и говорил таким спокойным голосом, словно ничего не произошло.
— Тебя как зовут?
— Шриканто.
— Шриканто? Ясно.
И, вынув из кармана горсть сухих листьев, он часть сунул себе в рот, а остальное протянул мне:
— Жуй.
— Что это?
— Гашиш.
— Гашиш? — удивился я.—-Нет, я его не жую.
— В самом деле? — Индро был поражен.— Ну и осел все-таки ты. Да ты попробуй, пожуй и выплюнь. Знаешь, как в голову ударит.
Не понимая тогда всей прелести подобного состояния, я отрицательно замотал головой. Индро отправил себе в рот и мою порцию.
— Ну ладно, бери сигарету.
Он вытащил из кармана коробку спичек и две сигареты, одну из которых дал мне. Другую взял сам и, сложив ладони лодочкой, затянулся. Бог мой! Ну и затяжка! Из сигареты буквально вырвалось пламя, осветив его с головы до ног. И это при всем народе! Я испугался:
— А вдруг увидят, что ты куришь?
— Ну и пусть,— небрежно ответил он.— Все и так знают.
Затягиваясь с довольным видом, он быстро зашагал прочь, завернул за угол и исчез, произведя на меня неизгладимое впечатление.
Многое из событий того времени сохранила моя память, но одного не могу я вспомнить — нравился ли мне тогда Индронатх, этот странный мальчишка, или я в душе осуждал его за вызывающее поведение.
Прошло около месяца. Стояла душная темная ночь. Все вокруг замерло, даже листья на деревьях застыли в неподвижности. Мы всей семьей устроились спать на крыше. Пробило полночь, но сон ни к кому не шел. Вдруг из соседнего сада — он принадлежал нескольким хозяевам, поэтому оставался безнадзорным и давно превратился в густые заросли манго и катала,— послышались нежные звуки флейты. Кто-то наигрывал на ней безыскусную мелодию Рампрашада. Я никогда не думал, что флейта может звучать так прекрасно. Звуки приближались, становились громче. Очевидно, игравший шел через сад по тропинке, протоптанной скотом. Тетушка поднялась с циновки и села.
— Послушай, Нобин,— обратилась она к старшему сыну,— не иначе как Индро Рай играет на своей флейте?
Я понял: мои родные хорошо знают Индро.
— Кто же, кроме этого сорванца, решится ночью войти в такие заросли.
— Что ты говоришь! Он идет садом? -Да.
— Как только мать позволяет ему! — вздохнула тетушка, замирая от страха при одной только мысли об окутанной тьмой чаще.— Скольких людей там змеи искусали! Да и вообще, что ему ночью там понадобилось? В этих зарослях!
— Да это самая короткая дорога из их части города в нашу! Если мальчишка не трус, зачем ему идти кругом. Ему глазное побыстрей добраться до дома. Никакие звери его тут не испугают.
— Спаси его боги!—вздохнула тетушка, прислушиваясь к постепенно замирающим звукам флейты.
Встретившись с ним в первый раз, я позавидовал его силе и умению драться. Теперь же мечтал научиться играть на флейте, как он.
Он решительно во всем превосходил меня, а мне так хотелось подружиться с ним! Он тогда уже не учился в
школе, бросил ее при особых обстоятельствах. Как он сам рассказывал мне потом, директор школы, по его мнению, совершенно несправедливо отругал его, а в качестве наказания собирался еще надеть на него шапку дурака. Оскорбленный до глубины души, Индронатх перебрался через школьную ограду и убежал домой. Больше он в классе не появлялся. По словам Индронатха, вся его провинность сводилась к пустяковой шалости. Дело в том, что учитель языка хиндустани любил вздремнуть на уроках и Индро однажды, улучив момент, отстриг у него на голове кусочек священной пряди. Поднимать шум тут было совершенно не из-за чего, тем более что, вернувшись домой, учитель обнаружил отрезанные волосы у себя в кармане. Индро так и не уразумел, почему тот разволновался, даже пожаловался на него директору. Тем не менее Индро прекрасно осознавал, что свой выбор он уже сделал, ибо знал: тем, кто отправляется из школы домой через забор, обратный путь через ворота заказан. Впрочем, он и не собирался проверять это правило на собственном опыте, так как не имел ни малейшего желания возвращаться к наукам, и никто из его многочисленных доброжелателей не смог убедить его в пользе школьных занятий.
Решительно отбросив книги, Индро взялся за весла. С тех пор все время он проводил на Ганге. Он завел собственный маленький челнок и в любую погоду, даже в ненастье, дневал и ночевал на реке. Иногда он вдруг отправлялся путешествовать по Западной Ганге и исчезал недели на две. И вот однажды, когда он собирался пуститься в одно из таких бесцельных плаваний, мне представился наконец случай завязать с ним дружбу.
Те, кто знают меня, удивятся. Зачем ты это сделал? — спросят они. Ты—мальчик из малообеспеченной семьи, приехал в город к родственникам, чтобы учиться. Что тебя тянуло к этому Индро, зачем ты с ним связался? Ведь если бы не он, ты бы теперь...
Множество людей досаждали мне этим вопросом, часто я и сам задавал его себе. И все напрасно—никому не дано ответить на него, ни мне, ни другим, так же, как и решить, кем бы я стал, сложись моя жизнь по-другому. Один всевышний знает это, лишь он один мог бы объяснить, почему меня так влекло к этому бедолаге, почему я предпочел его всем остальным приятелям.
Мне очень хорошо запомнился тот день. С утра шел нескончаемый дождь. Тяжелые осенние облака сплошной пеленой затянули небо, и задолго до наступления ночи все
вокруг погрузилось в непроницаемый мрак. Поужинав пораньше, мы, четверо братьев, поставили, как обычно, керосиновую лампу на широкий топчан в гостиной, взяли учебники и уселись готовить уроки. Рядом на веранде расположился дядюшка, намереваясь насладиться вечерним отдыхом, а на другом ее конце на маленькой скамеечке устроился старый Рамкомол Бхатточарджо. Он уже успел накуриться опиума и теперь сидел, закрыв глаза и посасывая трубку кальяна. Со двора доносились голоса слуг-хиндустанцев, нараспев читавших «Рамаяну» Тулсидаса.
Я, Чорда и Джотинда, ученики третьего и четвертого классов, под строгим надзором нашего среднего брата Шотиша прилежно занимались науками. Сам Шотиш уже успел два раза провалиться на вступительных экзаменах в колледж и теперь упорно готовился к третьей попытке. Благодаря неусыпному надзору Шотиша мы ни минуты не теряли даром, а чтобы во время занятий, которые продолжались с половины восьмого до девяти, мы не мешали ему разговорами и вопросами, он придумал особую систему: садясь заниматься, он подготавливал штук тридцать билетиков со словами: «на двор», «плюнуть», «высморкаться», «попить» и т. д. и с их помощью контролировал каждый наш шаг. На этот раз Джотинда первый взял билетик с надписью «высморкаться» и предъявил его Шотишу. Тот начертал: «Разрешено с восьми тридцати трех до восьми тридцати четырех с половиной». Получив «увольнительную», Джотинда поднялся со своего места, а в это время Чорда протянул билет с надписью «плюнуть». Шотиш написал на нем категорическое «нет». Чорда минуты две просидел нахмурившись, а потом заявил о желании «пить». На этот раз последовало согласие — ему позволили отлучиться с восьми сорока одной до восьми сорока семи. Сияющий Чорда убежал, а тем временем возвратился Джотинда и вручил Шотишу свой билет. Тот глянул на часы, сверил время и, взяв специальную тетрадь, вклеил в нее билет—все необходимое для этой ответственной процедуры было у него под руками; в конце недели по этим билетам подсчитывалось время, истраченное нами непроизводительно.
Таким образом под бдительным оком Шотиша и благодаря установленной им «системе» ни у кого из нас, в том числе и у него самого, не пропадало зря ни минуты. Ежедневно в течение полутора часов мы прилежно занимались науками, и когда в девять вечера отправлялись спать, то мать Сарасвати неизменно провожала нас до самого порога спальни. Читатель, конечно, может себе представить, какой почет и поощрения ожидали нас на следующий день в школе. Но как не везло бедняге Шотишу! Эти недалекие люди, профессора, так никогда и не смогли оценить его по заслугам. Несмотря на всю требовательность к себе и другим, он неизменно проваливался на экзаменах. Не иначе как рок преследовал его!
Итак, вечер, о котором идет речь, был непроглядно темен. На веранде дремали двое стариков, а в комнате, освещенной мягким светом лампы, мы вчетвером корпели над книгами.
Не успел Чорда вернуться, как я почувствовал, что у меня от жажды пересохло в горле. Я пододвинул свой билет Шотишу и замер в ожидании. Тот задумчиво склонился над тетрадью, видимо подсчитывая, сколько воды я выпил вчера и позавчера. Он еще не решил, насколько законна моя просьба, как вдруг за его спиной кто-то глухо охнул. И в ту же секунду раздались пронзительные крики Чорды и Джотинды:
— Ай-ай! Съест! Сейчас съест!
Прежде чем я успел обернуться и посмотреть, кто же собирается съесть моих братьев, я увидел искаженное ужасом лицо Шотиша, который, издав дикий вопль, взмахнул руками и упал без сознания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77