Вторую я открою.
— Почему только вторую? — удивилась она.
— Первая несущественна.
— Хорошо. Так в чем же заключается вторая?
— Я еду в Бирму. Возможно, мы больше никогда не увидимся, а если и увидимся, то очень не скоро. Вот я и заехал повидать тебя перед отъездом.
В комнату заглянул Ротон.
— Бабу,— обратился он ко мне.— Ваша постель готова. Пойдемте.
— Идем,— обрадовался я. Мне очень хотелось спать.
— Если через часок-другой у тебя найдется свободное время, спустись ко мне,— сказал я Пьяри, уходя.— Мне нужно кое о чем поговорить с тобой.
Я пошел за Ротоном и очень удивился, когда он привел меня в спальню своей хозяйки и указал на ее постель.
— Почему мне постелили здесь, а не внизу? — спросил я его.
Ротон с недоумением посмотрел на меня:
— Внизу?
— Мне так сказали,— пояснил я. Ротон, казалось, не поверил своим ушам.
— Вам внизу? — еще раз переспросил он. И тут же добавил:—Вы, верно, шутите.
Улыбаясь, он повернулся, намереваясь выйти из комнаты, но я остановил его:
— А где же будет спать твоя госпожа?
— Я постелил ей в комнате господина Бонку,— ответил он.
Я подошел к кровати. Это была не узенькая постель, на которой обычно спала Раджлакшми, а пышное, широ-
кое и мягкое, поистине королевское ложе. На маленьком столике у изголовья горела свеча в подсвечнике, рядом лежало несколько книг на бенгальском языке. Тут же стояла ваза с жасмином. Все было приготовлено с такой любовью и вниманием, что не оставалось сомнений: стелила мне сама Пьяри.
Я прекрасно понимал, что, как бы ни вела себя Раджлакшми, смущенная моим неожиданным появлением среди ее гостей, моя полнейшая невозмутимость встревожила ее. Я догадывался, зачем она все время старалась так или иначе уязвить меня и пробудить во мне досаду и ревность, и теперь не мог не раскаиваться в своем мужском бездушии, которое заставляло меня вести себя так вызывающе, сторицей отвечать ей на любые, даже самые слабые, попытки как-то задеть меня. Я лег, но долго не мог заснуть — все ждал, когда она придет ко мне.
Наконец, усталый, я задремал, а когда открыл глаза, увидел, что Пьяри сидит рядом, ласково положив на меня руку.
— Ты знаешь, что из Бирмы никто не возвращается?— тихо спросила она.
— Нет, не знаю,— ответил я.
— Так знай.
— Но это никого бы не огорчило.
— Ты так хорошо всех знаешь?
Казалось, она не сказала ничего особенного, но разве угадаешь, что подействует на человека сильнее всего и заставит его обнаружить свои слабости. До сих пор я держал себя в руках, не позволяя открыться перед ней, но теперь не устоял. Достаточно было нескольких простых слов, чтобы я забыл об осторожности.
— Всех я не знаю, Лакшми,— вырвалось вдруг у меня,— но одного человека знаю достаточно. Поэтому если я когда-нибудь и вернусь, то только ради тебя.
Пьяри в отчаянии упала лицом в одеяло. Я не шевелился, чтобы не тревожить ее. Прошло несколько минут, но она не поднималась. Я осторожно погладил ее по голове, она вздрогнула, но осталась в том же положении.
— Лакшми, поднимись,— сказал я ей.—Вдруг кто-нибудь увидит тебя в такой позе?
Она не ответила, и тогда я с усилием приподнял ее — простыня возле ее лица была мокрой от слез.
— Обещай мне ответить на мои вопросы,— проговорила она глухим голосом.— Тогда я поднимусь.
— Спрашивай,— согласился я.
— Скажи, ты подумал обо мне дурное, когда увидел здесь того человека?
— Нет.
Она помолчала. Потом спросила:
— Но ведь ты знаешь, что я нехорошая? Почему же ничего не заподозрил?
Она задала трудный вопрос. Я, конечно, знал, что она не была примерной женщиной, но все-таки плохо думать о ней не мог. А потому предпочел ничего не ответить.
Она вытерла глаза и села.
— Хорошо, тогда скажи мне,—возбужденно заговорила она,— почему мужчине, как бы он ни поступил, никто не помешает исправиться, а женщина обречена вечно жить в грехе? Почему я всегда должна заниматься тем, на что пошла когда-то из нужды или по глупости? Отчего вы, мужчины, не даете женщинам вернуться к порядочной жизни?
— Это неправда,— возразил я,— мы вам не мешаем. Что бы человек ни сделал, никто не может помешать ему стать на правильный путь.
Пьяри задумчиво посмотрела на меня и спросила:
— Хорошо. Значит, и ты тоже не станешь мне помехой?
Прежде чем я успел ответить, у дверей послышалось покашливание Ротона. Пьяри повернулась в сторону двери:
— В чем дело, Ротон? Роток заглянул в комнату.
— Ма, уже поздно,— сказал он,— ты возьмешь ужин для бабу? Повар ждал-ждал на кухне, да и уснул.
— В самом деле,— спохватилась Пьяри,— ведь еще никто не ел.
Она торопливо поднялась и вышла. Пьяри всегда прежде приносила мне еду сама, не изменила она этому правилу и на этот раз.
Пробило уже час, когда я поел и снова улегся. Пьяри опять устроилась у моих ног.
— Я много ночей не спала из-за тебя,— сказала она мне,—а сегодня не дам уснуть тебе.
Она притянула к себе подушку, лежавшую у меня в ногах, и, облокотившись на нее левой рукой, продолжала:
— Я подумала и решила, что тебе ни в коем случае не следует ехать в такую даль.
— А что же мне делать?—-спросил я.— По-прежнему слоняться без цели из одного места в другое?
Она не ответила на мой вопрос. Спросила:
— И потом, почему ты собрался именно в Бирму?
— Чтобы работать,— объяснил я ей.
— Послушай! — воскликнула она.— Не пытайся меня обманывать, а то не знать тебе счастья ни в этой жизни, ни в иной.
— О, это-то мне известно,— успокоил я ее.— Но что же мне все-таки делать?
Моя покладистость обрадовала ее. Она улыбнулась:
— Поступай так, как все люди в твоем возрасте. Женись, обзаведись семьей и живи своим домом.
— Ты действительно была бы рада этому? — недоверчиво спросил я ее.
Она кивнула головой, и серьги в ее ушах качнулись.
— Конечно. Не только рада, но даже счастлива. Кому, как не мне, хотеть этого?
— Ну что же,—ответил я.— Тогда все упрощается. Ведь я, собственно, затем и приехал к тебе, чтобы сообщить, что вынужден жениться.
Пьяри снова качнула своими золотыми подвесками и радостно проговорила:
— Тогда мне остается только отправиться в Калигхат, чтобы поблагодарить мать Кали за тебя. Но имей в виду — я должна сама выбрать тебе невесту.
— Нет, Раджлакшми, выбирать поздно: невеста уже имеется.
Наконец-таки Пьяри поняла, что я говорю серьезно. По ее лицу пробежала тень.
— Ну что же. Если все решено, тем лучше.
— Не знаю, хорошо это или плохо,— ответил я.— Я просто ставлю тебя в известность.
Неожиданно она рассердилась:
— Ну хватит шутить. Ты все выдумываешь.
— Каждое мое слово — правда. Можешь сама убедиться.
С этими словами я вынул из кармана пиджака два сложенных листка бумаги и протянул ей. Она взяла их.
— Это что, письмо? — недоуменно спросила она, не разворачивая бумаги, и лицо ее потемнело.— Зачем мне читать чужие письма? Когда ж все это решилось?
— Прочти —и узнаешь.
— Я не читаю чужих писем.
— Тогда зачем интересуешься чужими делами?
— А я и не интересуюсь.
Она снова легла на постель, уткнувшись лицом в простыню, и какое-то время молчала. Потом медленно поднялась, подошла к столу, положила письма возле свечи и села. Она прочла их, вероятно, раза три. Затем встала, вернулась ко мне и приняла прежнюю позу. Прошло довольно много времени. Наконец она спросила:
— Ты спал?
— Нет.
— Я не дам тебе жениться на ней,— решительно заявила она.— Это нехорошая девушка. Я ее знала когда-то.
— А ты прочла письмо моей матери? — спросил я.
— Да. Но из него вовсе не следует, чтобы именно ты брал на себя эту обузу. Я никогда не соглашусь, чтобы ты ввел ее к себе в дом.
— Смею узнать, кого бы ты хотела видеть моей невестой? — поинтересовался я.
— Я не могу ответить сразу,— заявила Пьяри.— Надо подумать.
Я рассмеялся:
— Ну, если полагаться на твой вкус и выбор, то мне не одну жизнь оставаться старым холостяком. Правда, я тоже не спешу. Но ты должна помочь пристроить эту девз'шку. Ее мать считает, что пятисот рупий на это хватит.
— Я завтра же пошлю деньги,— обрадовалась Пьяри.— Пусть никто не думает о твоей матери дурно.— И, помолчав, добавила:—Я тебе правду говорю. Я потому только против, что это дурная девушка, иначе...
— Что иначе? — спросил я ее.
— Когда найду подходящую невесту, тогда и отвечу. Я покачал головой.
— Не надо тешить себя иллюзиями,— укоризненно сказал я ей.— Ведь сама ты никогда не найдешь девушку, которую сочла бы для меня подходящей...
Она снова помолчала. Потом вдруг сказала:
— Ну хорошо, пусть я не найду. Но ты возьмешь меня в Бирму?
Я улыбнулся:
— У тебя хватит смелости отправиться со мной? Она пристально посмотрела на меня.
— Смелости? — переспросила она.— Ты что же думаешь, это так уж страшно?
— Но ведь у тебя есть дом, дела,— напомнил я ей.— Что станет с ними?
— А мне все равно. Раз ты собрался в такую даль, то и мне незачем здесь оставаться. Отдам все Бонку и уеду.
Я не знал, что ответить, и молча смотрел в темноту раскрытого окна.
— Тебе непременно нужно туда ехать? — осторожно спросила она.— Смотри, сколько у тебя здесь возможностей. Неужели ничем этим нельзя воспользоваться?
— Нет,— решительно ответил я,— нельзя. Пьяри опустила голову.
— Я это знаю. Но ты возьмешь меня с собой?
Она просительно положила свою руку мне на колено.
Когда-то она поразила меня своей выдержкой и самообладанием, заставив против воли покинуть ее дом, а теперь удивляла и смущала своей слабостью, тем, что умоляла не оставлять ее. Ее жалобный голос, казалось, проникал мне в самое сердце. Но я не имел права уступить ее просьбе.
— Я действительно не могу взять тебя с собой,— попытался я убедить ее.— Но если ты когда-нибудь позовешь меня, обещаю тотчас же вернуться. Где бы я ни был, я всегда буду твой, Раджлакшми.
— Ты хочешь всегда принадлежать такой грешнице?
— Да, всегда.
— И значит, никогда не женишься?
— Нет. Я никогда не сделаю ничего, что огорчило бы тебя.
Она пристально, не моргая, посмотрела на меня. Слезы наполнили ее глаза и крупными каплями скатились по щекам. Она смахнула их и глухо спросила:
— Значит, из-за меня ты на всю жизнь останешься саньяси?
— Да, но не огорчайся. То, чем ты меня одарила, вполне искупает эту жертву.
Мгновение мы смотрели друг другу в глаза, потом она упала на постель и спрятала лицо в подушку. Все ее тело сотрясалось от рыданий. Я поднял голову и прислушался— все в доме спали, нигде не раздавалось ни звука. И вдруг мне почудилось, будто из-за окна на нас пристально смотрит темная ночь. Казалось, она с удовлетворением взирала на страдания певицы Пьяри — неразлучной спутницы своих празднеств.
ГЛАВА II
В моей жизни случались события, навсегда запечатлевшиеся в памяти. Воспоминания о них остались настолько яркими, что я отчетливо представляю малейшие детали происшедшего. К числу таких событий относится и прощание с Пьяри — до сих пор я слышу ее последние слова. Пьяри обладала необычайно твердым характером, не раз проявляла его еще в детстве, потом прошла суровую жизненную школу, и поэтому неудивительно, что при нашем первом прощании она сумела сдержать себя, ничем не выдать своих чувств. Но теперь такое испытание оказалось ей не под силу. Она расплакалась при слугах.
— Знаешь, я не маленькая. Понимаю, за мои грехи мне придется расплачиваться,— сказала она мне глухим от слез голосом.— Но нашему обществу бог тоже отплатит его жестокость и безжалостность. Он его покарает, обязательно.
Она знала, в чем винила и за что проклинала наше общество. Я ее понимал.
Старый привратник откинул дверцу коляски и выжидательно посмотрел на меня.
— Ну зачем ты все-таки едешь? — с горькой улыбкой спросила меня Пьяри.— Может быть, больше не увидимся. Обещай по крайней мере выполнить мою просьбу.
— Обещаю,— тотчас согласился я.
— Конечно, не дай бог, но при такой жизни, как у тебя... Дай мне слово, где бы ты ни находился, иногда сообщать о себе. Ты не постыдишься писать мне?
— Нет,—решительно ответил я,— я обязательно буду писать тебе.
С тяжелым сердцем я поднялся в коляску и сел. Пьяри подошла и краем сари, в знак особой любви и почтительности, взяла прах от моих ног.
— Погоди! — услышал я ее сдавленный шепот.
Я посмотрел на нее и увидел, как дрожат ее губы. Наши взгляды встретились, и она опять заплакала.
— Ну куда ты едешь? — едва слышно проговорила она.— Останься, не уезжай.
Я молча отвел глаза. Кучер тронул лошадей, и в предвечерней тишине послышалось хлопанье бича и стук колес. А в моих ушах, заглушая все звуки, долго еще слышался прерываемый беззвучными рыданиями шепот Пьяри.
ГЛАВА III
Дней пять спустя, захватив с собой железный сундучок и небольшой узел с постелью, я на рассвете прибыл к калькуттской товарной пристани. Едва я сошел с коляски, как появился кули в короткой куртке цвета хаки, схватил мои вещи и мгновенно исчез. Напрасно я растерянно смотрел по сторонам, стараясь взглядом отыскать похитителя,— его и след простыл. Еще подъезжая к пристани, я издали заметил какую-то пеструю массу, заполнившую собой всю территорию между причалом и шоссе. От красных, черных, серых, бежевых пятен буквально рябило в глазах — создавалось впечатление, будто здесь в ожидании погрузки собралось огромное стадо скота. Подъехав, я действительно увидел ожидавших погрузки, но не животных, а людей,— множество мужчин и женщин со своим скарбом и детьми пришли сюда еще с вечера в надежде первыми попасть на корабль и занять лучшие места. Невозможно было представить, как те, кто мог позволить себе роскошь прибыть к пароходу позже, могли преодолеть это море лежащих и спящих людей. Через некоторое время толпа пришла в движение, и я убедился, что решительно все области Индии, начиная с северных районов, граничащих с Афганистаном, и кончая мысом Коморин, прислали сюда своих представителей.
Тут были люди всех народностей, даже группа китайцев в черных трикотажных рубашках. Я тоже принадлежал к числу палубных пассажиров, то есть тех, кто ехал самым низким классом, и потому понимал, что мне придется последовать примеру собравшихся здесь людей и постараться опередить остальных, дабы занять себе место.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77