Она не только не завидовала давнему своему двойнику, но и всею душою презирала жену Гнела за честолюбивые домогательства возмещения. Она знала себя лишь как мать и как жену царя... Прочие годы своей жизни она принимать отказывалась. И чувствовала, что по-своему любит томящегося в крепости Анхуш супруга. Жаль, ах как жаль, что она не стала в свое время опорой царю, не поняла его и даже помешала по-бабьи пустыми, никчемными притязаниями. А ведь когда мужчина и женщина заключают союз, этот союз не одолеть никакой на свете силе. Парандзем искупит свои прегрешения здесь, в Артагерсе, и, пускай с опозданием, большим и непростительным опозданием, докажет, что она достойна зваться супругой Аршака.
Своим возрождением она обязана сыну. Он заставил мать забыть о личном И всецело посвятить себя ему. Вопреки дворцовым обычаям, царица не захотела передоверить сына мамкам и воспитателям и сама занялась своим дитятей. Это она туго пеленала хрупкое его тельце. Это она укладывала его в округлую колыбельку и баюкала. Это она давала ему грудь и кормила с ложечки. Наблюдала за первыми его шагами. Выучила читать и писать по-гречески. Обижалась, когда он, уже подросток, стыдясь, не позволял купать его. Она долго не прощала ему этого стыда, ревновала, видя, что сын поглядывает на девушек. И удивлялась, отчего он избегает ее ласк. Не только на людях - это мать еще готова была взять в толк, но и когда они оставались одни.
Еженедельно от Папа и спарапета Мушега являлись гонцы и ободряли госпожу земли армянской: мужайся, твой сын вскорости вернется и приведет за собой императорские полки, потерпи немного, еще чуть-чуть... Она терпела — что ж ей было делать? В черном одеянии, забросив украшения, она неизменно кружила по крепости, воодушевляла воинов, самолично перевязывала раненых и ухаживала за ними. Принимала участие в военных советах и - воплощенное внимание - пыталась хоть что-то понять, хоть в чем-то оказаться полезной.
И только за полночь, когда, не раздеваясь, падала на жесткое ложе, украдкой плакала и с ужасом думала: что же будет, господи, если вдруг, опасаясь нападения готов, император не направит Папа в Армению? Что ж ей тогда делать, как и куда вести страну, с чего начинать? И достанет ли ей для этого ума и сил? А Пап? Где ручательство, что он способен спасти страну? Как ни люби она сына, все же обязана, не считаясь с чувствами, задаться этим вопросом. Армянским царям недосуг вести праздную жизнь, да у них и нет таких возможностей, они цари-труженики, цари-чернорабочие... Ведомо ли ему все это и готов ли он — готов ли внутренне — принять свой жребий? И сможет ли найти ответы на вопросы, которые, возникая поминутно, не дают царю передышки?
Не забывай отца, Пап. Он великий человек, твой отец, отважный и благородный. Гордись им. Гордись непременно. Клянусь твоим рождением и святыми муками родов, клянусь первым твоим криком — ты имеешь на это право. Это говорю я, Пап, которая никогда не была слепо в него влюблена, напротив, временами, заблуждаясь, ненавидела его. Так верь же мне и, поверив, оцени мои слова. Пусть его жизнь будет тебе заветом. Пусть учит тебя жить. И, страдая и созидая, набираться мудрости. И если тебя не поймут, как не понимали твоего отца, значит, тебе тоже суждено одиночество. Но пусть печаль ни на миг не омрачит твоего чела. Поймут через десять лет, через сто, через тысячу — обязательно поймут. Только будь этого достоин. Прощай, мой мальчик, мой осиротевший царь. Парандзем предчувствовала, что никогда уже не увидит сына. Месяц проходил за месяцем, и отчаяние проникало во все уголки Артагерса. Персы и не думали отступаться от своих намерений и не снимали осады. А ведь это закон, давнишний, испытанный закон — всегда побеждает упорство осаждающих, а не осажденных...
На исходе тринадцатого месяца нашедших в крепости приют беженцев постигла божья кара. В Артагерсе разразилась чума; Смерть безжалостно косила сотни и сотни людей, глумясь над их более года длившимися муками и лишениями. Умерших не поспевали хоронить, а вдобавок ко всему в ограниченном пространстве крепости не было места, чтобы вырыть могилы одиннадцати тысячам воинов и шести тысячам женщин и. детей...
Персы не понимали, отчего армяне группами выбираются из потайных ходов, а потом, даже не пытаясь спастись бегством, направляются прямиком к вражескому стану и, еще не пронзенные стрелой, внезапно падают замертво...
Армяне же хотели напоследок отомстить врагам, распространить среди них — непосредственных виновников всех этих мук — смертоносную заразу. И поскольку зараза, как назло, не приставала к персам, те так и пребывали в изумлении, не умея объяснить происходящее.
Длань господня обороняла Парандзем — она беспрерывно общалась с умирающими, но не заболевала. Совершенно позабыв о себе, она самоотверженно выполняла обязанности и распорядителя, и врача, и священника. Однако неумолимая смерть беспощадно истребила всех, и через месяц в живых остался лишь один человек, госпожа земли армянской. И она постигла, что это отнюдь не милость божья, но величайшая кара. Стало быть, прошлые грехи все-таки перевесили. А как она старалась искупить их!
Парандзем осталась одна-одинехонька в огромной и пустынной крепости, среди непогребенных покойников. Днем запиралась во дворце, а по ночам, как привидение, блуждала с факелом в руке по улицам, слыша в тишине только эхо собственных шагов. Зажигала все светильники, проверяла запоры на воротах, распахивала закрытые двери, меняла изодранный стрелами царский стяг со златотканым орлом. А так как у нее появилось теперь свободное время, она придирчиво следила за собой, облачалась в приличествующие царице одеяния, тщательно укладывала волосы, украшалась драгоценностями, дабы до последнего мгновения жизни, до последнего своего вздоха остаться достойной звания госпожи земли армянской. То был тяжкий долг, который она исполняла добросовестно и с полным сознанием того, что оберегает честь страны.
Враг с недоумением смотрел, как над крепостью зловеще кружили стаи черных грифов, как безбоязненно они снижались и исчезали за тройными стенами. Но в то же время враг слышал доносящиеся из крепости громкие звуки трубы, бой барабанов и видел на башне новое знамя. По ночам крепость и особенно замок заливало светом, и это рассеивало все сомнения. А иной раз звучали горячие речи царицы, ободряющие и воодушевляющие защитников Артагерса.
Вот и теперь, протрубив в горн и рассыпав барабанную дробь, полуночница-царица с факелом в руке стояла у крепостной стены в проходе между грудами трупов и что было сил выкрикивала со слезами на глазах:
- Мои храбрые воины, я принесла вам радостную весть. Через несколько дней царь Пап будет здесь вместе с императорскими полками. Наши страдания возместит величественная победа. Страна очистится от нечестивых-персов. Предатели понесут неотвратимую кару. Мы отомстим за нашего любимого Аршака, гибнущего в крепости Анхуш. Славою нашего оружия увековечим память о мученике и страсто-
терпце спарапете Васаке. От имени вашего нового и прежнего царя благодарю вас, отважные мои орлы. И обещаю запомнить всех вас поименно. То будет дань любви, уважения и признательности. Да здравствует царь Пап!
Она осеклась, с ужасом уразумев, что ее и впрямь слушают. Ее слушает отменно живой человек. Слушает с огромным вниманием и столь же огромным изумлением. Парандзем не поверила глазам, и ей померещилось, будто это один из мертвецов, чудом воскресший, чтобы не бросать в одиночестве свою царицу и спасти ее, вывести из этого ложного, глупейшего положения. Тот, кто ее слушал, не двигался — обалдело застыл, замер. Должно быть, и он в свой черед не верил глазам. И два сверхподлинных человека, возвышающиеся посреди груды мертвых тел, с недоверием взирали друг на друга, страшась пошевелиться. Это было видение, призрак, порожденный мраком бред.
Парандзем узнала и похолодела. Перед ней стоял Меру-жан — с лицом армянина, с глазами армянина, но в персидском платье. Красавец нахарар из дома Арцруни, которому хорошо известны подземные ходы...
Не сдержав восхищения, Меружан почтительно поклонился царице. То, чему он только что был свидетелем, не укладывалось в голове и превосходило человеческие силы. Тем паче силы слабой, одинокой и беспомощной женщины. Не проронив ни слова, он подошел к воротам, отодвинул громадный засов и,, с трудом толкая, открыл тяжеленный железный створ. Затем, понурившись и не оглядываясь, двинулся прочь и пропал во тьме. Он не желал видеть унижение царицы.
А госпожа земли армянской царица Парандзем с факелом в руке мгновение постояла у открытых ворот, словно выполняя свой последний долг защитницы крепости, а потом, высоко и гордо держа голову, пошла навстречу своей судьбе. Могущественная персидская рать с тысячами своих воинов, с несметным оружием и бесчисленными знаменами спустя тринадцать месяцев после начала осады взяла в плен всего лишь одну женщину. Как она сама о себе говорила, чуть располневшую и чуть повзрослевшую.
Историк повествует:
«Когда царицу Парандзем привели в Персию и представили взору царя царей, тот выразил глубокую признательность своим полководцам. Шапух пожелал надругаться над домом Аршакуни, над армянской страной и царством, а посе-
му приказал созвать свое войско, своих вельмож и низших чиновников и весь народ подвластной ему державы и выставить перед всей этой толпой царицу Армении Парандзем. И повелел построить на площади помост, возвести на помост царицу и дать желающим насильно совершить над ней гнусное совокупление. Так убили царицу Парандзем.
А остальных пленных увели на поселение частью в Сирию и частью в Хужастан».
Крепость Анхуш, которая звалась также крепостью забвения, находилась в Хужастане, по дороге в Тизбон. Путники, как правило, огибали стороной мрачное это сооружение, чураясь встречи с ним. От крепости и пустынных ее окрестностей веяло смертью. Наиничтожные проявления жизни навеки отвратили лицо от этого неприглядного, внушающего ужас уголка земли. Даже дикие травы и кустарники, привыкшие завоевывать пространство повсюду, и те словно бы гнушались этих мест. Змеи, ящерицы и скорпионы, которыми кишмя кишат подобные урочища, бог весть отчего никогда здесь не водились. Во всей округе нельзя было сыскать и пригоршни земли, потому что, куда ни глянь, везде простиралось царство опаленных камней и обожженных солнцем утесов. И казалось, будто утесы и камни воздвигли обелиск убедительной безоговорочной своей победе, будто крепость не рукотворна, а изначально создана самой природой. Только люди выносили эту безжизненную и суровую пустыню, только обитатели крепости — узники и тюремщики.
Яростный зной и постоянная жажда обозлили тюремщиков. Им вечно слышалось сводящее с ума журчание речки и шелест листвы. И, напрочь лишенные воображения, тюремщики завидовали не тем, кто живет на прохладных склонах гор или вблизи лесов, не воинам, чья служба проходит вдали от гиблых этих мест, или толстосумам — нет, не этим своим соплеменникам завидовали они, а узникам крепости, которые блаженствуют в сырых подвалах, не видят солнца и вдобавок ко всему удостоены еще и охраны.
Другие обитатели крепости, заточенные в нее до скончания дней, были обречены на полное забвение. Никто не имел права вспоминать о них или напоминать. Дерзнувший нарушить священный этот закон ставил свою жизнь под удар. Вот отчего, хотя крепость Анхуш была по сути чем-то призрачным и обреталась только в людском сознании, ее имя повергало всех в ужас и трепет. Потому что этой единственной доселе сказке для взрослых слепо верили.
Между тем в подвалах крепости страдали живые люди. И самое страшное — они давно уже не подозревали о своих страданиях. В полу каждой каморки торчал кол с подвижным кольцом. В кольцо продевали цепь, конец которой опутывал узнику ноги и руки. Узники привыкли к тяжести оков и смирились со своей участью. В их глазах застыло пугающее спокойствие и жуткое безразличие. Время от времени по нескольку дней кряду раздавались отчаянные вопли, но узники и ухом не вели: велика важность, в крепости появился новый жилец. Вскоре неприятный шум прекращался, и вновь отовсюду доносилось мирное и благозвучное по-звякивание железных цепей.
В крепости, не видя друг друга, соседствовали низложенные государи и всяческое отребье, крупные сановники и знаменитые разбойники, убийцы и мятежные князья. В темницах царило совершенное равенство: одинаковые кандалы, одинаковые вретища, одинаковые водянистые похлебки и одинаковые судьбы.
Армянский царь, который потерял все и обрел взамен свое забытое имя, был одним из старожилов крепости Анхуш. Опыт научил его лукавить с роком. Стоило ему почувствовать, что силы на исходе и отчаяние подступит к горлу, он обращался к простейшему средству — днем спал, а ночами бодрствовал. Становился единственным человеком, живущим наособицу. И этим порывал все связи с принятым в крепости распорядком, отделялся от других и создавал своеобычный мир.
Против него на небольшом каменном возвышении стоял спарапет Васак. Шапух приказал содрать с него кожу, набить соломой и поставить перед Аршаком, дабы тот никогда не забывал минувшего. Потому что рано или поздно все узники лишаются воспоминаний и тем спасают себя. На боку у спа-рапета, в знак издевки и унижения, болтались пустые ножны. Его восковое лицо, полые глазницы, обвисшие руки и обветшалое одеяние военачальника не давали Аршаку избавиться от кошмара и мук, притерпеться к ним.
Взгляд царя был тусклым и выдавал умопомешательство. Его плоть давно умерла, и только мысль все еще лихорадочно действовала. День ото дня мир становился все меньше, пока наконец не уместился в нем самом. И мир, уместившийся в одном человеке, казался огромнее и понятней. Еще чуть-чуть, и этот человек уяснит смысл жизни, поймет, зачем родился, для чего страдает, и почему, сотворенный из праха, снова обратится в прах. Он погружался у себя, жил сугубо духовной жизнью, и в его мозгу каждодневно возникали
и рушились новые миры.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60