Вот так, когда болит рана, ты не можешь до нее не дотронуться; сколько ни борись с этой тягой - не можешь, и все тут; что-то заставляет тебя, понуждает, приказывает, ты прикасаешься к ране, чувствуешь боль и только тогда успокаиваешься и унимаешься.
Парандзем словно мстила кому-то своим горем, убежденная, что, узнав про несчастную ее жизнь, люди ощутят угрызения совести, потеряют сон и покой. Однако она не позволила себе долго обманываться и утешаться этим, а предпочла по-мужски взглянуть в лицо преградившего ей путь рока и хладнокровно искать выход.
Нет, она зубами вырвет причитающуюся ей долю счастья, когтями выцарапает дни отнятого у нее блаженства, ни перед чем не остановится, лишь бы вновь обрести свои попранные былые права, обрести и упрочить их в будущем.
И как-то ночью, когда одиночество достигло предела бесстыдства и прокралось сквозь полог на ее пуховое и златотканое ложе, Парандзем обняла подушку, свернулась калачиком, стала совсем крохотной и вдруг разом, словно сжатая пружина, распрямилась, вытянулась и вскочила на ноги. С лихорадочной поспешностью ринулась во тьме на поиски светильников, а найдя, зажгла два из них, поставила перед зеркалом и скинула ночную сорочку.
Она рассматривала себя оценивающе, как посторонний, с холодным и бестрепетным удовольствием торгаша. И без восхищения.Возникшее в зеркале белое, упругое и прекрасное тело, это чудо, которое она, казалось, собиралась купить и присвоить, внушило ей твердость духа, исполнило крепкой, несгибаемой веры и одарило какой-то грубой силой.
Праздником стала эта ночь для Тирита.Незаметно как тень Тирит следовал за Парандзем по пятам, поутру шел вместе с ней на кладбище, проводил там весь день, потом возвращался на улицу, где вдове отвели особняк, и, голодный и холодный как пес, стерег ее.
Он стоя прислонился к дереву и дремал, как вдруг что-то молнией блеснуло в его мозгу, и он в смятении открыл глаза. Окно светилось. Он воровато приблизился, привстал на цыпочки, вжался в стену и заглянул внутрь.
Он увидел то, что денно и нощно рисовал в своем воображении.Но это было то и не то. Это было безумное трепыхание выброшенной на берег рыбы, бешеное ржание вставшего на дыбы коня, алое пламя крови, единоборство сцепившихся рогами жестоковыйных и потных быков... И целомудренный юноша испугался доподлинности женской плоти. На мгновение он возненавидел Парандзем, его так и подмывало убежать, выбросить ее из памяти, но не тут-то было — он вжался в стену, и стена не позволяла ему отлепиться.
Он обиженно и сердито смотрел на эту нагую женщину и клял в душе ее неведомую, сокровенную ее красоту, заключавшую в себе столько тайн.Теперь-то Тирит не сомневался, что Парандзем обманула его: сулила не знавшему женщин юноше заоблачные вершины, а показала бездонные пропасти.
Единственное спасение было в том, что женское это тело находилось довольно-таки далеко, и ему, Тириту, опасность не угрожала. Его отделяли от наготы стена, окно, тусклое пламя горящих внутри светильников и непроглядный мрак снаружи. Он положился на эти преграды и почувствовал себя в безопасности.
И стоило ему почувствовать себя в безопасности, как воображение вновь разгулялось; на сей раз он мысленно преодолел преграды и стал лицом к лицу с ослепляющей, но уже обезвреженной, обезоруженной наготой.
Да будут тому свидетелями холод и шероховатость этой стены и праведное пламя этих светильников — Тирит любил Парандзем. Любил больше, чем... чем что?.. чем что же?.. Он попытался подыскать сравнение и объяснить... больше, чем себя.
И он пожалел ее, пожалел, что она лишилась любимого мужа, что у нее теперь великое, безграничное горе, незатянувшаяся рана... И в его с некоторых пор безгрешном, младенчески наивном уме даже мысли не промелькнуло о том, что он, в сущности, имел прямое касательство к ее несчастью.
Он любил горе Парандзем и готов был разделить с нею боль. И Гнела он тоже любил, Гнела — сына своего дяди.Любил, радуясь, что его больше нет, любил за то, что он неотделим от этой обожествляемой женщины, любил как своего кровного родственника, как брата.
Он соорудит на Гнеловой могиле такое надгробие, а дабы все было честь по чести, пригласит таких мастеров, что она станет для армян местом паломничества. И он сделает это отнюдь не напоказ, отнюдь не ради того, чтобы искупить свою вину или же ублажить Парандзем, а из любви ко всему с нею связанному. К ее нарядам, ее печалям, следам ее стопы, ее мыслям, благоуханию ее волос... И к ее мужу...
Он будет достоин любви Парандзем, чистыми руками зажжет огонь их — ее и его — очага, станет таким честным, каким потребует от него стать Парандзем, таким храбрым, каким прикажет ему стать Парандзем, и если ей будет угодно послать его на смерть во имя какого-нибудь великого и святого дела, он без колебаний принесет себя в жертву. И даже обращаясь к себе самому, он будет говорить «ты», потому что его «я» отныне исчезнет, сгинет, останется только Парандзем, «ты» и «ты»...
Парандзем начала медленно одеваться. Облачилась в лучший свой наряд — не черный, а голубой, завернулась в длинную белую пелерину и выбрала самые дорогие украшения. Слегка тронула лицо румянами, подсурьмила брови, чуть побелила лоб. И с остекленевшим взглядом, в великолепном убранстве, увешанная драгоценностями, но босая, неспешно прошествовала к ложу, откинула полог и, не опуская плеч, присела на краешек постели. Присела под сень исполинской своей тени и подумала, что эта великая ее утрата требует возмещения. И не равного тому, чем она обладала доселе, а несопоставимо большего. Любви ей не хотелось, она знала, что святой и неподдельный стыд, пережитый, когда она впервые взошла с Гнелом на ложе, что этот стыд уже не повторится; будет все, даже, может статься, испепеляющая страсть, но этого стыда не будет — чего нет, того нет. А если любовь умерла, то, значит, взамен нужно нечто грубое и сугубо вещественное, нечто основательное и надежное, а вот что именно — она ломала голову, но так покуда и не отыскала.
Думая о возмещении, она не совестилась Гнела, мало того, намеренно размышляла об этом на кладбище, у могилы. То была не измена его памяти, еще не угасшей, а высшая степень доверия. С кем, кроме него, могла она поделиться своими раздумьями, у кого, кроме него, могла испросить совета, кто был ее искренний друг и наперсник, способный вполне ее понять? Так что если существовал для нее на све-
те настоящий оплот и прочная опора, то ими была могила Гнела.Она просидела на краешке постели до самого восхода — неподвижно, отдавшись мыслям и увлекаемая поисками возмещения, внутренне противясь тому, что эту ночь хотят у нее отнять...
Исполинская тень на стене пропала, но, хотя комнату озарили солнечные лучи, она не погасила светильники, потому что в них нашла осязаемое прибежище ночь, полная нерешенных вопросов, возможно единственная в жизни ночь, целиком принадлежащая ей. То бишь им, будь милосерд, господи, прости и помилуй, — им, ей и Гнелу.
Она встала с постели и во всеоружии блистательного убранства, однако в безотчетно надетых домашних шлепанцах вышла из дому и отправилась на кладбище.Почем ей было знать, что эта ночь принадлежит не только им с Гнелом, но еще и некоему третьему человеку. И что Тирит давно, еще до зари, мысленно обладал ею.
Парандзем собралась уже возвращаться домой, когда с удивлением заметила Тирита, и тот понял, что таиться дальше бессмысленно. Он приблизился к Парандзем, молча поклонился, и они пошли бок о бок. По дороге они ни разу не взглянули друг на друга и ни словечком не перемолвились.
Тирита бросало в дрожь от этой близости; ее благоухание, ее по-кошачьи мягкая походка, разлетающиеся при каждом шаге полы ее одежды, неразличимые, но угадываемые прожилки на ее длинной шее и особенно стелющаяся по земле белая пелерина, которая звала, зазывала, влекла за собой всякую живую тварь,— от всего этого у него захватывало дух.
Тирит напрягся, натянулся, как струна; на лбу выступила испарина. Кадык судорожно задвигался вверх-вниз. Он старался идти как можно сдержанней, опасаясь, что ненароком выдаст силу упрятанную и едва укрощенную душевную бурю.
Он отдал бы жизнь, ей-богу, отдал, лишь бы узнать, о чем думает шагающая обок женщина, какие мысли одолевают ее и что хоронится под этим стеклянным, холодным взором.
Тирит открыл калитку и вошел вслед за Парандзем в усаженный деревьями двор.Парандзем направилась к бассейну, на мгновение склонилась к воде, одежная складка на плече беспокойно дернулась, она повернулась и вопросительно посмотрела на Тирита.
— Я знаю, твое горе беспредельно, - сказал Тирит, и его бескровное лицо стало еще некрасивей. - Но и мое горе велико. Тебе Гнел был мужем, а мне родственником. Братом. Мы одни можем утешить друг друга.
— Никчемным, малодушным человеком был твой брат,— спокойно, вполголоса ответила Парандзем, вперив взгляд в какую-то неопределенную точку. - В его жилах текла не кровь, а водица.
— Не бери грех на душу. - У Тирита выпятился кадык -вот-вот отлепится от горла и упадет. - Твой грех тяжек, тяжек вдвойне. Ты клевещешь на умершего.
— Умерший принадлежит мне. Он мой, и только мой,— сухо оборвала его Парандзем и заметила два прыща на лице юноши. — Не примазывайся к нему. И к моему горю тоже
— Я не обижаюсь, Парандзем, — грустно улыбнулся Тирит и развел не в меру длинными руками. — Если тебе от этого легче, говори что заблагорассудится. Я готов безропотно слушать.
— Благодарю. Но уже поздно, Тирит. Я раньше должна была узнать, сколько добрых людей меня окружает.
Издевательская усмешка Парандзем обожгла и покрыла краской лицо юноши. Тирит прижал руки к щекам, словно пытаясь очистить их. Однако он не то что оскорбился - он явственно почувствовал, как болезненна ее рана. И проникся еще большей уверенностью: он нужен этой женщине, да, да, нужен.
— Я хочу помочь тебе. Хотя помощь такого рода может показаться тебе странной, даже дикой. Особенно теперь.
Он еще не договорил, а Парандзем как-то сразу смягчилась, усмешки на лице и след простыл, растаяла непробиваемая холодность, в глазах появилось что-то откровенно и беззащитно кроткое, и, нимало не тая беспомощности, она с волнением взяла Тирита за руку.
— Именно теперь мне и нужна помощь...
— Я хочу жениться на тебе.
Потрясенная, Парандзем отпрянула и мгновенно замкнулась в себе, скрылась, как черепаха под панцирем, исчезла.Ни один мускул не дрогнул на ее лице.Не глядя на Тирита, никак не выказывая отношения к его словам, она медленно двинулась в глубь сада, к изгороди, и принялась задумчиво там прохаживаться.
Поначалу неожиданное предложение Тирита не вызвало у нее отвращения, она деловито его взвесила. Что она выигрывает и что теряет? Пораскинула умом, и стало ясно — она ровным счетом ничего не выигрывает. Нет, Тирит не возмещение. Он пустое место, ничто. Попросту ничтожество. Это-то ее и оскорбило, а вовсе не соображения нравственности.
- Ты еще молода. Красива. Говорят, даже очень красива. Мне трудно судить об этом, ведь ты жена моего родственника. — Тирит шел за ней по пятам и без умолку говорил, словно опасаясь, что, замолчав, упустит ее. - Однако нашим супружеством мы — оба — почтим его память. Посторонний не вправе делить с тобой ложе. Признаться, я пока что не люблю тебя. Но в осознанном этом браке смысла больше, нежели любви. Вот увидишь, с годами мы полюбим друг друга. А если и не полюбим, то привяжемся один к другому, свыкнемся, притремся. И пусть не любовью, но уравновешенностью своей и прочностью наш союз будет лучшей местью врагам Гнела.
Парандзем остановилась, и складка на ее плече вновь беспокойно дернулась. Повернувшись, она посмотрела на Тирита в упор.
- Выходит, ты жертвуешь собой... ради Гнела?
- Но ведь такой же точно жертвы я требую и от тебя, -нашелся Тирит. — Выйти за меня без любви.
- Ты влюблен в меня, Тирит, - с ненавистью бросила ему в лицо Парандзем. - Ты с ума из-за меня сходишь. Твои глаза раздевают меня. Твое лицо, твои губы, твои руки источают, излучают страсть...
- Стыдно, Парандзем, - побледнел Тирит, почуяв нелепую погибель. - Возьми их обратно, бесовские эти слова.
- И лоб, и уши, и волосы...
- Очнись, Парандзем!.. Ради бога... Не забывай о нем...
- И весь ты, весь, весь...
- Бедный Гнел... Бедный мой брат...
Тирит выбежал из сада, всей душою поражаясь несправедливости мира, негодуя против нее. Ведь он же нужен Парандзем, нужен, нужен! Что с того, что она не понимает и не принимает этого, он-то ведь понимает, он-то ведь знает это наверняка.
Из-за нее он пошел на преступление, из-за нее потерял любимого брата, из-за любви к ней сделал так, чтобы она овдовела. Вот, значит, как сильно он любил, коль скоро готов был ввергнуть в пучину несчастья обожаемую женщину, го-
тов был принести столь великую жертву. Легко ли ему видеть свою богиню в этом тягчайшем положении, одетую в траур, с раной в сердце, с лицом, искаженным страданием и болью?
Откуда Парандзем знать, до чего неблагодарна она к Тириту?!
Встревоженный, Тирит остановился на полпути. Новая мысль поразила, скрутила и придавила его. Каково придется без него Парандзем? Если ей паче чаяния не удастся устроить свою жизнь... Если у нее недостанет сил быть счастливой...
Бедная Парандзем!
Глава двенадцатая
Тирит несколько раз наведывался к Айр-Мардпету домой и всякий раз получал от его телохранителя неизменный ответ: главный советник по внутренним делам принять не может.Хоть бы уж обманули, что ли, и тем самым уважили. Советника, дескать, нет дома, он занят, он болен, у него гости. Нет, не может принять.Судя по всему, дела у Тирита плохи. Мардпет ни минуты не сомневался — Парандзем укажет ему от ворот поворот. Да и что за женщина, тем более умная, согласиться взять в мужья этого противного, этого отвратительного молодчика, к тому же не бог весть какого богатого. Титул у него, правда, звучит недурно — князь царского рода, но внутри-то пустота. Разве сравнишь его с Гнелом...
Гнел отнюдь не заслужил смерти. Ибо был в высшей степени честен.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60