Я непременно выкрою время и сыграю с ним в шахматы. Только с ним и удается отдохнуть по-настоящему.
Живешь, живешь, подумал царь, и не знаешь, ради чего. Потом вдруг обнаруживаешь смысл своего существования. И дай бог, чтобы он не обернулся словесами, а обрел плоть и кровь. И возник бы Аршакаван, и родилась бы мысль — создать новую силу и опору с помощью обездоленных. А там, глядишь, выяснится, что, сам того не ведая и не сознавая, ты каждый свой шаг посвящал Аршакавану, смыслу своего существования, своей страсти, навязчивой своей идее. Положим, в чем-то ты уступил кому-то — сегодня ты вправе утверждать, что пошел на это во имя Аршакавана. Два наха-рара повздорили между собой, и, допустим, ты стал на сторону второго — опять-таки во имя Аршакавана. Все эти случаи, значительные и пустяковые, ты — ни дать ни взять усердная пчела — терпеливо собрал воедино, слепил друг с другом, скопил про запас, сопоставил, разложил по порядочку, и стоит из общей этой цепи изъять ничтожное с виду событьице — и Аршакавана не будет; нарушь в этой цепи последовательность — и Аршакавана не будет, пойми же ты, не будет Аршакавана.
Выходит... Вот так так!.. Выходит, я жил правильно... Вот уж не думал, не гадал... Ну конечно, коль скоро бесчисленные хитросплетения всех этих следствий и причин довели меня нынче до Аршакавана, стало быть, я жил верно. Открытие воистину неожиданное. Открытие, сделав которое впору разве что улыбнуться глуповатой улыбкой, испытать неловкость перед самим собой и — это в твои-то годы, при твоем положении и короне! — зардеться точь-в-точь красная девица, потому как, глядя бесстыжими своими глазами, кто-то льстит тебе сейчас напропалую, льстит и не верит ни единому своему словечку, а уж ты и подавно ему не веришь. И все же любопытно. Ты, оказывается, жил правильно, шестнадцатый Аршакуни. Жил правильно и знать об этом не знал. Прямо-таки в голове не укладывается. Кому-кому, но мне ли не ведомо, что, если надо было солгать, я лгал, если надо было пойти на бесчестие, я шел, если надо было быть жестоким, я был им, если неизбежно было клятвопреступление, я его не избегал... Чего я только не творил...
Он готов был до крайности отягчить свои погрешения, сознаться в таких вещах, которые доселе и от себя-то тщательно утаивал, готов был даже выдумывать, лишь бы грехов было побольше - великих, ужасающих, непростительных... Сейчас они подскочили в цене, преобразили прежнюю свою сущность, превратились чуть ли не в предмет гордости. А ты-то... Ты, католикос всех армян, именно ты... Меня ведь не проведешь и себя самого не проведешь тоже: да, ты несчастен в новом твоем облачении, да, ты клянешь тот день, когда из рук у тебя вырвали меч, путами укротили
силу твоих мышц, сожгли твое былое и развеяли в прах заодно с одеждой. Ты, который всю свою жизнь был и честен, и прямодушен, и предан, и отважен... Он охотно добавлял Нерсесу достоинств, даже выдумывал, лишь бы добродетелей было побольше. Раз уж ты дошел до этого, то какие еще сомнения — конечно же ты жил неверно. Ибо каждый свой шаг посвящал этому дню, ибо события твоей жизни, большие и малые, сложились так, что одно за одним, звено за звеном привели, подтолкнули тебя к схиме. Поди-ка да разберись, дорогой мой сородич. Я со всеми моими ошибками жил правильно, обрел свой Аршакаван, смысл своей жизни, а ты, вроде и не ошибаясь, жил неверно и стал католикосом, более того - независимым патриархом... которым управляет и помыкает царь. Что и говорить, я страшно рад этому нежданному повороту, однако не могу не воскликнуть, хотя бы и в голос с тобой: ну и мир, ну и загадка!
- Только бы не пролилась кровь, Айр-Мардпет, - внезапно нахмурился царь. - А ведь Аршакаван без крови не выстроишь.
- Знаю, царь, знаю, — вздохнул Айр-Мардпет. — И я думаю о том же — как избегнуть крови. — Он умолк на мгновение, чтобы царь вполне уразумел последующие его слова и запечатлел их в своей душе. - Для этого, царь, надобно снести несколько голов.
- Несколько голов? Хватил через край, Айр-Мардпет! Не выношу, когда у жертвы есть имя. А кровь тысяч — она безымянна.
- Будь милосерд, царь, поступай по совести. Лучше снести несколько голов, дабы спасти тем самым жизнь тысячам. - И оттого, что царь погрузился в противоречивые свои мысли, Айр-Мардпет смог откровенно усмехнуться. — К тому же, когда жертвы известны поименно, убийство куда занятней. Не забывай, царь, я не воин. Я придворный.
Царь не привык к большим, чрезвычайным радостям, не верил в их подлинность и потому не позволял себе безоглядно предаться пьяняще-счастливому расположению духа. Чувство самозащиты толкало его затенить надвинувшуюся было радость повседневными заботами и делами.
- Однако же ты рассуждаешь так, что, окажись здесь посторонний, он возомнит, будто перед ним убийцы, - добродушно улыбнулся царь. - Продолжай, нечего смущаться.
- Но в том, о чем мы говорили, царь, нет корысти ни тебе, ни мне.
- Хочешь сказать, все это - на благо Аршакавана? На благо единого отечества? Оно будет, Айр-Мардпет, даю тебе слово, — торжественно провозгласил царь, словно обращался к многолюдной толпе. — Вон сколько народу бежало в Арша-каван. Моих слуг и тех немало. — И добавил с восхищением: — От меня бежали, от меня! И бывшие мои враги теперь мне союзники. Воображаешь, каково нынче нахарарам, какие у них лица! Как они меня поносят. Как проклинают. «Этого спесивца Аршакуни пора обуздать!» Узнал князя Ар-цруни? «Я этого черномордого царя, этого волосача, я его поставлю на колени!» Узнал Камсаракана?
— Узнал, царь, — невозмутимо ответил Айр-Мардпет. — Но ты выразился о себе чересчур уважительно. Уверяю тебя, их брань и злей и язвительней.
— Есть хочу, Айр-Мардпет! — с подъемом повторил царь: пусть, дескать, мое хорошее настроение станет законом для всего дворца, всей столицы и всей страны. — Распорядись отворить дворцовые кладовые и отправить в Аршакаван вдоволь продовольствия. Да накажи азату Ефрему ждать меня. Я выкрою время и непременно сыграю в шахматы с другом своего детства.
— Почему князь Гнел жил в Айрарате, царь? — с любопытством, но без нажима спросил Айр-Мардпет, словно это только-только, прямо сейчас, сию минуту пришло ему в голову. И впрямь — почему? — Разве ему не известно, что из всех князей, в чьих жилах течет царская кровь, в Айрарате имеет право жить только престолонаследник?
— Стало быть, это Гнел. — Вопрос был внезапен и жесток, и царь побледнел. — Куда ты клонишь, Айр-Мардпет?
— Почему твой отец передал ему все свое состояние, имения и земли — и не когда-нибудь, а после того, как ты изгнал Гнела из Айрарата? — как ни в чем не бывало продолжал Айр-Мардпет, и вновь его голос выражал такое бескорыстие, которое способно было навести лишь на тот же самый вопрос: и впрямь — почему?
— Может, отец любил своего сына Трдата сильнее, чем меня? — попробовал защититься царь, предпочтя объяснить все по-человечески, не мудрствуя лукаво. Однако такого рода объяснение не удовлетворило его. — Выкладывай, что у тебя на уме? — И тут же резко вскинул руку: ни слова! Хотел защититься поосновательней. Пускай их болтают о Меружане, Камсаракане, бдешхах, да хоть бы и о Васаке (не приведи боже!), но не об отце, не о племяннике, не о Нер-сесе. — Я повелел Гнелу покинуть Айрарат. И сподобился отцовского проклятия. С того дня отец и брат враждуют со мной. Что тут неестественного? Я бы повел себя точно так же. — Нет, и это объяснение его не устроило. Слишком оно
по-человечески простое. Слишком удобное. Слишком понятное и очевидное. В том-то и кроется его слабость. — Давай выкладывай, что у тебя на уме.
— Император присвоил заложнику Гнелу звание консула и отправил в Армению. — Айр-Мардпет бесстрастно изложил факт и с честной озабоченностью напряг память: не придет ли ему в голову еще что-нибудь?
— Чего ради ты затеял вдруг этот разговор? — Царь неприязненно взглянул на Мардпета, совершенно уверенный, что тот не соврет, не посмеет соврать. Никто не отважится соврать ему. И если он страшился теперь чего-либо, так это своей силы, могущества, безграничности своей власти, которые никогда не оставляли места сомнению. — Дальше ?
— Почему император не только присвоил Гнелу консульское звание, но и не поскупился на драгоценности и деньги?
— Послал с умыслом? Против меня? — царь призадумался. — С какой стати?
— Ты отказался исполнить приказ императора и не дал ему войска для сражения с персами.
— Это давнишняя история. К чему ты о ней вспомнил, Айр-Мардпет? — насупился царь, ибо ощутил потребность оправдаться. — Что недоброго ты собираешься мне сообщить?
— Не раз и не два бахвалился ты во время пирушек, что самому Ахиллу не сравниться с тобой силою и отвагой. И что плевать тебе на императора.
— Ну, бахвалился! — крикнул, не сдержавшись, царь. — Какой же я хозяин, ежели не могу покуражиться в собственном доме?
— Но ведь именно затем, чтобы проучить тебя, император и убил заложника — твоего брата Трдата, отца Гнела.
— Дальше?
— Ты бы простил это, царь? — кротко спросил Мардпет. До того кротко, что царь содрогнулся.
— Но ведь не я же послужил прямой причиной его гибели, — как-то сник царь, ожидая от Мардпета сочувствия. — Бог свидетель, не я.
— Отца убить, а сына произвести в консулы. И вдобавок озолотить,— недоуменно пожал плечами советник по внутренним делам.— Нет ли здесь противоречия, царь?
— Есть! Есть! Есть! — выкрикнул царь, теряя самообладание. — Чего тебе от меня надо ?
И в этом отчаянном, беспомощном вопросе сплелись воедино его прегрешения и тяжесть фактов. Одно мешало другому. Жажда мести и сознание вины сталкивались и заглушали друг друга.
— Почему враждующие с тобой нахарары отдали своих сыновей на воспитание Гнелу? Почему вдруг все разом возлюбили его?
— Ты испортил мне аппетит, Айр-Мардпет, — прорычал царь. — Прибить его, что ли, этого щенка?
— Не спеши, царь, — приуныл Айр-Мардпет, почуяв запах удачи. Пропало прежнее возбуждение, очарование опасности, дух захватывающая острота игры. И тотчас правый бок пронзило изводившей Мардпета каждодневной старческой болью. — Ради бога, не теряй хладнокровия.
— Стало быть, власти захотелось? — как загнанный в клетку, метался от стены к стене царь. — Трон, стало быть, пустует ?
— Нужны доказательства, царь, доказательства.
— Какие еще доказательства?! А все твои «почему» —они что, не доказательства?
— Но ты же знал все это, царь. Я не сказал тебе ничего нового.
— Знал, но порознь. Никогда не связывал одного с другим. — Он крепко ухватил Мардпета за ворот. — А ты зачем связал ?
— Беспредельное могущество и власть сделали тебя, царь, излишне доверчивым. — Но к кому — к нему ли самому или же Гнелу? — так и осталось непроясненным. И Мардпет с достоинством высвободился из рук царя.
— А что тут такого ? Пускай повластвует. — На этот раз царь намеренно прикинулся подавленным и сникшим. — Раз уж очень стремится, стало быть, что-то знает... Он моложе меня, преисполнен сил... И вроде бы не глуп, а?
— Уже смирился, царь?
— Давно смирился. — Царь обмяк и сел на ступеньку ведущей к трону лестницы; им завладела удивительная безучастность ко всему. — Устал цепляться за трон, устал от бесконечных козней, от себя, от тебя, от твоего карканья. Пускай придут другие, пускай попытают счастья. Пускай захотят что-нибудь сделать, а их никто не поймет. Пускай изведают одиночество... похлеще моего... Одиночество, одиночество, полное одиночество... — Айр-Мардпет взял переносной светильник, осторожно установил его перед царем и неприметно отступил в сторонку. Царь протянул ладони к огню, продолжая по-стариковски бормотать: — А я уйду в Аршакаван, буду рыть землю для нового царя, буду пить вино, голодать, спать со своей голытьбой... Но примут ли меня, Айр-Мардпет? Они же меня ненавидят... А я — их... Представляешь, две ненавидящие друг друга силы вдруг
объединятся?! Чего они только не понаделают! Мир перевернут. Что им тогда Византия, что Персия, что нахарары? — Угасшие его глаза вновь блеснули, взгляд ожил, и он вскочил. — Вот этого-то Гнелу и не постичь. И никому не постичь, кроме меня.
Разумеется, он, один лишь он достоин стоять у кормила этой страны. Добившись власти не насилием, не обманом, не посредством множества грязных ухищрений, а по чести и справедливости. Болтайте, болтайте сколько угодно, у меня и в мыслях нет оспаривать того, что я честолюбив; ну, честолюбив, а отчего бы и нет? Честолюбивый, до мозга костей испорченный, помешавшийся на утехах и наслаждениях, развращенный богатством... Еще добавить? Однако заполучи Гнел корону, и он станет таким же. Выходит, тут мы одинаковы. Близнецы. Одним миром мазаны. Но слушай дальше, племянничек, слушай дальше. Я наметил путь для спасения гибнущей этой страны. А ты? Есть ли у тебя хоть что-нибудь, помимо тщеславия? Ежели есть, ежели ты вынашиваешь замысел еще более изобретательный, ежели тебе по плечу возглавить своих подданных, увести от страшных опасностей и спасти — изволь, борись со мной сколько заблагорассудится, рвись к этой деревяшке, к державному этому трону, и да будет он достоин тебя. Но что ты можешь противопоставить моему Аршакавану, у тебя ведь нет ничегошеньки за душой, эх ты, желторотый юнец! Куда же ты суешься? Зачем прокладываешь дорогу локтями? Чего ради? И уж здесь-то я пришибу тебя. С легкостью, без зазрения совести. Одним ударом кулака. Ибо трон ни при чем — речь о судьбе страны. Возможно, по части трона ты и сильней меня, но в том, что касается судеб страны, сильнее я. Я, и только я. И тебе не бывать семнадцатым Аршакуни. Покамест еще есть шестнадцатый.
— А если ты враг Гнелу и норовишь свести с ним старые счеты? — царь попытался отыскать последнюю лазейку, но не из любви к племяннику, а для собственного успокоения. — Может, ты и впрямь его враг, а я и не знаю?
— Допустим. — Айр-Мардпет ничуть не смутился и предпочел не отрицать предположения. — Но, царь, разве существенно, из каких побуждений я говорю тебе правду? Ведь правда — она же от этого не меняется.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60