Скарлетт за это время как-то сникла, сгорбилась и внешне состарилась лет на двадцать..
Теперь вряд ли кто-нибудь узнал бы в этой сгорбленной старухе ту красивую гордую южанку, ту гордячку, от которой в свое время все юноши и мужчины Атланты просто сходили с ума...
Иногда она подходила к зеркалу...
Из полупрозрачного, слегка затуманенного квадрата, обрамленного золотисто-темным багетом, на Скарлетт смотрело не лицо, а какая-то посмертная маска - назойливо подробная копия черт, из которых почти уже ушла жизнь...
Она и узнавала, и не узнавала себя... Нет, это было не ее лицо...
Ретт, как ни странно, переменился к, ней - он стал не то, чтобы добрее, а как-то деликатнее - во всяком случае теперь, каждый раз за завтраком, он желал ей «доброго утра».
Скарлетт автоматически кивала в ответ, а Ретт, посчитав, что таким образом выполнил свой долг, углублялся в чтение утренней газеты...
Ретт скорее всего просто считал, что в создавшейся ситуации лучше всего имитировать если и не хорошие отношения друг к другу то, хотя бы, их видимость...
Впрочем, Скарлетт все это было уже совершенно безразлично; конечно же, в глубине души она не переставала любить Ретта, не переставала верить, что наступит день, когда они опять смогут посмотреть друг другу в глаза, но никогда не задумывалась, в отличие от последнего, что ей необходимо делать видимость чего-то там - пусть даже хороших отношений...
Так катился день за днем, неделя за неделей - вяло, без событий, без мыслей и чувств...
Иногда, правда, Скарлетт задавала себе один и тот же вопрос:
- Каждый мой день похож на предыдущий, как две капли воды... У меня не осталось никаких желаний: все оплевано, разрушено, разломано... Для чего же нужна такая ненормальная жизнь?..
Нет, мысли о самоубийстве никогда не приходили к ней в голову - для этого Скарлетт была слишком жизнелюбивой натурой...
Кроме того, ей было непреодолимо стыдно за тот свой поступок, когда она за один прием выпила целый флакон снотворного, едва не уйдя из жизни... Но и жить так, как теперь, ей совершенно не хотелось.
Но жить так, как теперь - без чувств и страстей, - Скарлетт не могла...
Впрочем, у нее-таки осталась одна страсть, которая в последнее время заслоняла собой все - дикая ненависть к этому горностаю, который, поселившись в доме, навсегда, как казалось Скарлетт, забрал из ее жизни самого близкого и любимого человека.
- Я убью тебя, - шептала она, ложась в кровать по вечерам и поднимаясь по утрам, - я убью тебя... Я отомщу тебе за своего Ретта!..
И иногда она с ужасом думала, что в этот момент, момент ее угроз и проклятий перед ней встает каким-то наплывом, точно, как в синематографе, лицо ее любимого - Ретта Батлера...
* * *
Скарлетт, часто проходя мимо запертого кабинета Ретта, иногда слышала доносившийся из-за двери монотонный бубнящий голос - Батлер беседовал со своим горностаем... Это ее уже не удивляло...
Скарлетт понимала, что Ретту надо хоть с кем-нибудь общаться. Ей тоже необходимо было перед кем-нибудь выговориться, поделиться всеми своими невзгодами, всем наболевшим, и однажды она решила написать письмо в Нью-Йорк, Кэт...
Кэт - ее дочь. Кто, как не она должна понять теперешнее состояние матери?..
Скарлетт уже сходила на почту, уже купила конверт и красивую бристольскую бумагу - точно такую, какую любил ее первенец, Уэдл... Но, собравшись с мыслями, она решила не беспокоить дочь...
Действительно - с какой стати?..
У нее, Кэт - своя жизнь, свои проблемы - почему же она должна примешивать к ним еще и беспокойство за судьбу матери?..
Правильно говорил когда-то Ретт: «Каждый живет той жизнью, которая ему нравится...»
Все дети - и Кэт, и «наш фермер Уэдл», и Бо были уверены, что Скарлетт доживает свой век в спокойствии и доброжелательности...
И она раздумала писать в Нью-Йорк...
* * *
Быстро миновал июль - самый жаркий за последние десять лет в Калифорнии, и наступил август...
Скарлетт почти не выходила из дому - лишь по вечерам она любовалась яркими закатами из своего настежь раскрытого окна - золото-багряное небо просвечивалось сквозь густые ветви старой смоковницы...
Да, за эти несколько месяцев она приобрела привычки, над которыми раньше всегда подтрунивала, называя их стариковскими: склонность к домоседству, привязанность к каким-нибудь домашним вещам, вроде любимых тапочек или читанной сотню раз книге, любовь к уединению...
Скарлетт даже в чем-то начинала понимать Ретта, его постоянное, неотступное желание никого не видеть и ничего не слышать...
По вечерам она, включив электрическую лампу, садилась под абажуром в кресле-качалке со сборником любимой, читанной-перечитанной поэзии...
Скарлетт затеяла сама с собой игру, своего рода гадание на книге - она, не глядя, открывала томик посредине и смотрела, куда же попала...
В томике было множество прекрасных стихов - преимущественно о любви, однако, всякий раз, раскрыв книгу на середине, попадала на одно и то же стихотворение с тягостным названием: «Дух смерти»...
Среди раздумья стылых плит
Твоя душа себя узрит, -
Никто не внидет в сумрак ложа,
Твой сокровенный час тревожа.
Молчи наедине с собой,
Один ты будешь здесь едва ли,
Ведь духи мертвых, что толпой,
Тебя при жизни окружали,
И в смерти вновь тебя найдут:
Их воля явственнее тут.
Погасит мрак сиянье ночи
И звезды, затворяя очи,
Не обронят с престольных круч
С надеждой нашей схожий луч.
Но звезд померкших отсвет алый
Покажется душе усталой
Ожогом, мукой, дрожью век, -
И он прильнет к тебе навек.
Не сгонишь этих мыслей с круга,
Круг образов замкнется туго, -
Они, в душе найдя приют,
Как росы с луга, не уйдут.
Затих Зефир - дыханье Бога, -
И дымка над холмом полого,
Прозрачно, призрачно дрожит,
Как знаменье, она лежит
На деревах под небесами, -
Таинственней, чем тайны сами...
И Скарлетт растерянно повторяла: «Ведь духи мертвых, что толпой, тебя при жизни окружали, и в смерти вновь тебя найдут...»
Да, жизнь кончается, наверняка это лето для нее - последнее...
Теперь она, как ничто другое, чувствовала это. А дальше...
Ей не хотелось об этом даже думать...
Нет, она никогда не боялась смерти - она подошла уже к той возрастной черте, когда боязнь сменяется равнодушием...
Она лишь иногда спрашивала себя: «Интересно, встречусь ли я там с Мамушкой?.. С мамой, с отцом, с его братьями?.. С Эшли?..»
Скарлетт никогда не боялась смерти - она боялась только короткого момента умирания; он всегда представлялся ей каким-то омерзительным падением в компостную яму. И если она о чем-нибудь и жалела, то только об одном - что в этот момент Ретта наверняка не будет рядом с ней...
Восприятие Скарлетт в эти жаркие августовские дни обострилось до последнего предела - по ночам ее неотступно преследовали тяжелые видения...
Но почти в каждом из них присутствовал Ретт - не тот, замкнутый, чужой и далекий, которого она видела каждый день, а тот, к которому она так привыкла, которого до сих пор любила всей душой...
Иногда ей грезился тот самый кошмар, который она видела за день до того, как примирилась с Реттом, - тогда ей казалось, что окончательно, на всю жизнь...
Она медленно идет по какому-то темному лесу, но теперь это уже не лес, а болото...
Скарлетт увязает в нем, медленно и неотвратимо - она знает, что сделав еще несколько шагов, погибнет, но тем не менее идет, идет и идет, все дальше и дальше... Вокруг нее нет ничего твердого, ничего устойчивого, на что можно было бы опереться. Будто бы кто-то невидимый тянет ее вниз за ноги...
О, как страшно, когда ты медленно погружаешься в эту густую жижу...
Наверняка, умирающий человек испытывает что-то такое же...
Боже, она сейчас погибнет!..
Тогда, в Атланте, ей приснилось, что ее спасает Ретт... Но теперь, сколько бы не искала Скарлетт глазами своего любимого, она нигде не находила его...
Иногда ей грезилось, что из ночной темноты на нее смотрят два блестящих бусинки-глаза, точно таких же, как у этого горностая...
Скарлетт просыпалась, судорожно вскакивала с постели и думала, что вновь осталась одна...
Одна, одна, одна...
Опять одна...
Одна вчера, одна сегодня... И завтра она наверняка будет одна...
Какое страшное слово!..
Наверное, это действительно ее судьба - всю жизнь быть одной.
Бесконечная череда одиноких вечеров и кошмарных ночей, проведенных среди смятых простыней, череда тягостных раздумий и разочарований...
Перед глазами проносятся какие-то образы, ослепительно яркие, безумные; они меркли оттого, что были ярки, и свинцовый мрак заволакивал память...
Да, скоро все это кончится..
* * *
Однажды, после обеда, проведенного вместе, когда Ретт, вопреки обыкновению последних недель, показался Скарлетт резковатым и даже грубым, на нее внезапно нахлынула волна гнева - настолько сильная, что Скарлетт просто не могла сдержать себя...
Ее рациональный ум внезапно восстал против тех мечтаний и пустых переживаний, которым она бесконтрольно предавалась вот уже несколько месяцев и опасность которую когда-то определила для себя - да, Скарлетт превосходно знала, что в ситуациях, подобной этой, ей ни в коем случае нельзя расслабляться...
Да и потом - для чего все это надо?..
Все эти бесполезные воспоминания, все эти мечтания, все эти слезы в ночную подушку...
Скарлетт знала, что приступы острой черной тоски находят на нее с наступлением темноты...
Долой ночь!..
И она бежала от взгляда огня, пылавшего в камине, от коварного нападения ночи, спускавшейся на Телеграфный холм...
Все, хватит!..
Надо, наконец, показать всем, и Ретту - прежде всего! - что она, Скарлетт О'Хара Гамильтон Кеннеди Батлер - не какая-то размазня, а настоящая женщина, такая, какой все ее привыкли знать!..
Да, надо показать, что у нее, наконец, есть гордость!..
Она подняла голову и посмотрела на часы, висевшие над дверью - половина восьмого вечера.
«Что ж, - подумала она, - самый раз... В такое время он обычно сидит в своем кабинете, дрессирует в своем горностае те качества, которые не смог выдрессировать во мне... Наверняка он не ожидает, что я приду сейчас к нему... Что ж, это и к лучшему...»
Скарлетт, подойдя к зеркалу, быстро причесалась, привела себя в порядок (она всегда была убеждена, что женщина должна оставаться женщиной в любых ситуациях) и пружинистым, решительным шагом направилась в сторону кабинета своего мужа...
Ретт, сидя за письменным столом, просматривал какие-то бумаги. Вид у него был озабоченный...
Дверь отворилась - Скарлетт буквально влетела в его кабинет. Ретт изумленно обернулся - его поразило даже не то, что она вошла без стука (Скарлетт стучалась даже тогда, когда их отношения с Реттом еще не дошли до такого критического положения), а то, что она вошла вообще...
Отложив бумаги, Ретт изумленно произнес:
- Скарлетт?..
Она безо всяких церемоний (а какие, собственно, могут быть церемонии с мужем, с человеком, с которым столько было пережито?!..), уселась напротив него, на кушетке... Горностай - с торчащими полупрозрачными усиками, сытый, откормленный за это время, - метнулся под шкаф, возмущенно махнув хвостом... Скарлетт не обратила на зверька никакого внимания...
Ретт немного пришел в себя.
- Скарлетт?..
Она улыбнулась.
- Да... На твоем месте я не стала бы задавать подобных вопросов - они звучат по крайней мере глупо... Ты что, уже забыл, как меня зовут?..
Ретт явно не ожидал такого поворота событий... Он с нескрываемым удивлением смотрел на свою жену.
Наконец, понемногу успокоившись, он небрежно улыбнулся и произнес:
- Я действительно удивлен, но...
Скарлетт не дала ему договорить - направляясь в этот кабинет, в это логово отшельника, она твердо решила сразу же взять инициативу в свои руки и не выпускать ее до самого конца разговора.
- Удивлен?..
Голос ее звучал непривычно резко.
- Да...
- Хотя, - продолжила Скарлетт, - хотя, если хорошо разобраться, удивляться должна я...
Ретт, сидевший до того вполоборота, обернулся к своей жене всем корпусом.
- Удивляться?..
Скарлетт с преувеличенно любезной усмешкой кивнула в ответ.
- Да...
Пожав плечами, Ретт, который все еще никак не мог понять, с какой это стати она появилась в такое время тут, в его кабинете, спросил:
- Я не совсем тебя понимаю...
- И чего же тут непонятного?.. - спросила Скарлетт почти таким же тоном, каким в последнее время так любил задавать этот вопрос Ретт. - Чего же тут непонятного, скажи мне?..
Ретт был оскорблен, обескуражен и, - что с ним случалось довольно редко, - растерян в одно и то же время...
Скарлетт, стараясь вызвать в своей душе гнев, повторила вопрос:
- Чего же тут непонятного?..
Ретт растерянно произнес:
- Ну, знаешь... Я сижу тут, занят своими делами, а ты врываешься... - Он на какую-то секунду запнулся, словно подумывая, что бы еще сказать Скарлетт, но не нашел ничего лучшего, чем произнести: - Ты даже не поздоровалась со мной...
Скарлетт это замечание только позабавило.
- Не поздоровалась?..
- Ну да...
- Это вполне объяснимо... Когда один человек говорит другому «добрый вечер», он, как правило, действительно желает, чтобы этот вечер был для другого добрым...
Ретт насторожился.
- Значит, ты не желаешь мне этого, Скарлетт... Я правильно тебя понял?..
Хмыкнув Ретту прямо в лицо, Скарлетт как бы между прочим произнесла:
- Нет, Ретт... То есть я боюсь, что этот вечер вряд ли будет добрым для тебя...
Батлер удивлялся все больше и больше он давно уже не видел ее в таком вот состоянии... Что с ней такое стряслось?..
Почему она, Скарлетт, которая, как казалось Батлеру, окончательно притихла, присмирела, которая (он просто был в этом уверен) сломила свою гордыню, вдруг превратилась в настоящую фурию?..
Может быть...
Скарлетт прервала его размышления фразой:
- Нам необходимо поговорить..
Ретт слабо улыбнулся.
- Для чего же?
- Я хотела бы кое-что выяснить для себя, Ретт... Для себя...
Она сознательно дважды повторила эти слова «для себя», давая таким образом понять что этот разговор нужен только ей одной...
- Выяснить?..
Она кивнула в этом жесте Ретт уловил непреклонную решимость человека, готового на все, даже на самые крайние меры...
Изобразив на своем лице нарочитое равнодушие, он произнес голосом, в который постарался вложить максимум отрешенности:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63