Бог - свят сам по себе, и заповеди церкви, как и государства,- заповеди этого святого; он дает их миру через по
средство своих помазанников и деспотов, венчанных <Божией милостью>. Если церковь имела смертный грех, то государство имеет <достойных казни> преступников, если первая имела еретиков, то второе имеет государственных изменников, если первая налагала ц
ерковные наказания, то государство налагает уголовные кары, церковь вела инквизиционные процессы, государство - фискальные, словом, в церкви - грехи,
в государстве - преступления, в церкви - инквизиция и в государстве - инквизиция. Но не настанет ли час, когда и святость государственности падет, подобно церковной? Страх перед его законом, благоговение перед его величием, покорность его <подданных>
, долго ли еще продержится это все? Не исказится ли, наконец, <святой лик>?
Какая глупость требовать от государственной власти, чтобы она вступила в <честную> борьбу с единичной личностью, чтобы она делила с ней, как выражаются о свободе печати, <свет и воздух>. Если государство, эта отвлеченная идея, должно стать реальной с
илой, то именно оно и должно быть властью, стоящей выше единичной личности. Государство <священно> и не должно терпеть <дерзких нападений> единичной личности. Если государство священно, то должна существовать цензура. Политические либералы принимают
первое и отрицают вытекающие из этого выводы. Но все-таки они признают за государством право репрессий - они глубоко убеждены в том, что государство нечто большее, чем единичная личность, и что оно вправе мстить, называя свою месть наказанием.
Наказание только тогда имеет смысл, когда оно должно искупать собой оскорбление святого. Если человек считает что-нибудь священным, то он заслуживает наказания, когда восстает против своей святыни. Человек, который щадит жизнь другого человека потому
, что она для него священна, и боится коснуться ее, и есть религиозный человек.
Вейтлинг1 считает, что преступления происходят вследствие <общественного неустройства> и питает надежду, что в коммунистическом строе преступления станут невозможными, ибо исчезнут соблазны, порождающие их, например, деньги. Но так как, однако, он во
зводит и свое организованное общество в святое
и неприкосновенное, то он делает крупную ошибку, несмотря на свои благие намерения. Всегда найдутся люди, которые на словах будут стоять за коммунистическое общество и в то же время
будут подкапываться под него. Вейтлинг вынужден все же изыскивать <средства против естественного остатка человеческих болезней и слабостей>, а <средства для излечения> уже явно показывают, что единичных личностей считают призванными для
известного <лечения>, а потому с ними и будут поступать соответственно этому <человеческому назначению>. Спасительное средство, или излечение, есть только оборотная сторона наказания,
и теория излечения идет параллельно с теорией наказания; если последняя считает какой-нибудь акт прегрешением против права, то первая считает его прегрешением человека против самого себя, уклонением от здоровья. Но правильно считать, что данный акт п
ригоден или не пригоден с моей точки зрения, служит мне на пользу или во вред, то есть я должен относиться к нему как
к моей собственности, которую я оберегаю или разрушаю. <Преступление> или <болезнь> - определения не эгоистические, то есть исходящие не от меня, а от кого-либо другого: они указывают на то, нарушено ли право в общем; принесен ли ущерб здоровью едини
чного лица (больного) или общему здоровью (общества). <Преступление> беспощадно <наказуется>, а к <болезни> относятся с <любвеобильной мягкостью, состраданием> и т. п.
За преступлением следует наказание. Но если падет преступление, ввиду того что исчезнет святыня, то вместе с ним должно отпасть и наказание, ибо и оно имеет значение только по отношению к святому. Церковные наказания уничтожены. Почему? Потому что, к
ак кто поступает со <святым Богом> - личное дело каждого. Но подобно тому, как пало церковное наказание, должны уничтожиться все наказания. Все грехи против всякого рода святыни должны быть, как грех против Бога, - личным делом каждого. По нашим теор
иям уголовного права, над исправлением которых <в духе времени> так усердно, но безрезультатно трудятся, людей должно наказывать за разные <бесчеловечные> поступки, и применение этих теорий особенно ясно выявляет их нелепость: вешают мелких воров, а
крупных оставляют на свободе. Посягательства на чужую собственность наказуются заключением в тюрьму, а против <насилования мысли>, подавления <естественных прав человека> действуют только увещаниями
и просьбами.
Уголовный кодекс обусловливается лишь тем, что есть святое, и должен исчезнуть, если будет уничтожено наказание. Повсюду хотят теперь создать новое уголовное законодательство, и никто не задумывается над тем, что такое само наказание. Но наказание до
лжно исчезнуть и замениться удовлетворением, которое, в свою очередь, не должно служить <праву> или справедливости, а нам лично. Если кто-либо поступает так, как нам не угодно, то мы должны сломить его силу и утвердить нашу: мы этим доставляем удовле
творение себе и не должны иметь глупого желания доставить удовлетворение праву (то есть призраку). Человек должен обороняться против человека, а не святыня против человека, так же как уже не обороняется против человека Бог, которому прежде и еще до с
их пор подают руку помощи все <слуги Божии> для того, чтобы наказать <извергающего хулу>. Вследствие такого преклонения перед святым люди, лично ничуть не пострадавшие, предают преступников в руки полиции и судов: это - без-участная передача в руки <
начальства>, <которое лучше всего
управляет святым>. Люди с каким-то безумием направляют полицию на все, что кажется им безнравственным или только <неприличным>, и эта ярость народа больше защищает и охраняет институт полиции, чем это может сделать правительство.
Эгоист всегда утверждал себя в преступлении и высмеивал святое. Разрыв со святым может стать всеобщим, или, вернее - святое может погибнуть. Революция не повторится, но взамен нее придет великое, мощное, бесстрашное, бесстыдное, гордое преступление.
Слышишь отдаленные раскаты грома, видишь, как небо зловеще молчит и хмурится?
:Не называй людей грешниками, и они не будут грешны. Ты один - создатель грешников: ты, который воображаешь, что любишь людей, именно ты и бросаешь их в грязь грехов, именно ты разделяешь их на порочных и добродетельных, на людей и не-людей, именно т
ы брызжешь на них слюной своей одержимости. Но я говорю тебе: ты никогда не видел грешника, ты их видел лишь во сне.
Самонаслаждение теряет свою прелесть, когда я считаю нужным служить другому, когда воображаю, что я обязан ему чем-то, что я призван к <самопожертвованию>, <воодушевлению> и т. д. Хорошо, так я не буду служить никакой идее, никакому <высшему существу
>, и тогда само собой выйдет, что я больше не служу никакому человеку, а всегда и всюду - себе. Но тогда я не только фактически и в бытии, но и для моего сознания - единственный.
Тебе следует воздать большее, чем божественное, человечное
и т. д. - тебе принадлежит твое.
Считай себя более могущественным, чем тебя считают, и у те-бя будет больше мощи; считай себя большим, и ты будешь иметь больше.
В таком случае ты не только призван ко всему божественному, но и имеешь право на все человеческое, ты и собственник своего, то есть всего, что ты можешь сделать своей собственностью,- ты имеешь способности и создан ко всему, что - твое.
Всегда думали, что нужно дать мне лежащее вне меня назначение - так, что меня уверили под конец, что я должен присвоить себе человеческое, ибо я = человеку. Таков магический круг христианства. И я, о котором говорит Фихте,- то же существо вне меня, и
бо я - всякий и каждый, и если это я имеет права, то, следовательно, <я> имеет их, а не я лично. Но я не я рядом с другими я, а я единое: я - единственный. Поэтому и мои потребности, и мои деяния единственны,- короче, все во мне единственно. И только
как это единственное я присваиваю я себе все,
и только как такое я утверждаю и развиваю себя. Не как человек развиваю я себя и не человека развиваю я: я развиваю себя.
Таков смысл Единственного.
3. ЕДИНСТВЕННЫЙ
Дохристианская и христианская эпохи преследуют проти-
воположные цели; первая хочет идеализировать реальное, вто-
рая - реализовать идеальное, первая ищет <святой дух>, вто-
рая - <одухотворенную плоть>. Поэтому первая заканчивается бесчувственностью к реальному, <презрением к миру>, вторая - <пре-зрением к духу>.
Противоположность реального и идеального непримирима,
и одно никогда не может сделаться другим: если бы идеальное сделалось реальным, то оно не было бы более идеальным, а если бы реальное сделалось идеальным, то существовало бы только идеальное, а реального вовсе не было бы. Противоречие между ними можн
о преодолеть только тогда, когда уничтожат и то,
и другое. Только в этом третьем, в том, что уничтожит, может наступить конец этой противоположности: иначе идея и реальность никогда не сольются друг с другом. Идея не может быть реализована так, чтобы она осталась идеей, а реализуется только тогда,
когда она мертва как идея; то же относится и к реальному.
Таким образом, древние являются приверженцами идеи, люди же нового времени - приверженцами реальности. Ни те, ни другие не освобождаются от противоречий; древние тянулись к духу, а когда казалось, что это стремление древнего мира удовлетворено и дух
явился, то <новые> принялись сейчас же за реализацию этого духа, которая так-таки и осталась для них <благочестивым желанием>.я:
Если, в конце концов, особенно настаивали на отвлеченном человеке или на человечестве, то опять-таки это была идея, которую <увековечивали>: <человек не умирает!> Когда-то казалось, что нашли реальность идеи; человек как таковой - я истории, мировой
истории, он, этот идеал,- вот кто действительно развивается, то есть реализуется. Он - истинно реальное, телесное, ибо история - его тело, единичные же личности только члены его. Христос - я мировой истории, даже и дохристианской; по современным возз
рениям, человек - это я, и образ Христа развился
в образ человека: человек как таковой - вот <центр> истории.
В Человеке воскреснет воображаемое начало, ибо Человек так же воображаем, как и Христос. Человек, как я всемирной истории, завершает цикл христианского мировоззрения.
Волшебный круг христианства был бы нарушен, если бы исчезло противоречие между существованием и призванием, то есть между мной, каков я есть, и мной, каким я должен быть. Оно существует только в виде тоски идеи по своей реализации и исчезает вместе с
этим разделением; только тогда, когда идея остается идеей (а человек и человечество - только нереализованная идея), существует еще христианство. Реализованная идея, телесный или <совершенный> дух, витает перед глазами христианина, как <конец времен>
или как <цель истории>; в настоящем она не существует для него.
Единичная личность может только принять участие в создании царства Божьего на земле, или, выражаясь современным
стилем, в развитии истории человечества, и только поскольку принимает участие в нем, постольку имеет христианскую, или, по современной терминологии, человеческую ценность; во всем остальном она - пыль и прах.
Что единичная личность в своей жизни и своем развитии является сама для себя всемирной историей и что вся остальная история - ее собственность, это уже выходит за пределы христианского мировоззрения. Для христианина наивысшее - всемирная история, ибо
для него она является историей Христа или <человека>; для эгоиста же только его история имеет ценность, ибо он стремится развить только себя, а не идею человечества, не план Бога, не намерения Провидения, не свободу и т. п. Он не считает себя орудие
м идеи или сосудом Господа, он не признает никаких призваний, он не бредит тем, что существует для продолжения
и развития человеческого рода,- он живет своей жизнью, расточает ее, не заботясь о том, принесет ли это пользу человечеству.
Я бы напомнил здесь о <Трех цыганах> Ленау1, если бы это не могло стать источником недоразумения: могут ведь подумать, будто я превозношу возвращение к естественному состоянию. Как я, значит, живу на свете, чтобы осуществлять какие-то идеи? Чтобы сод
ействовать осуществлению <идеи государства> своею лояльностью или <идеи семьи> - браком, как супруг и отец? Что мне за дело до подобных призваний! Я не живу ни по какому призванию, как цветок, который растет и распускается, не исполняя никакого <долг
а>.
Идеал - Человек реализован, когда христианское мировоззрение преобразуется и будет признано следующее положение: <я> - это единственный <человек>. Тогда вопрос: <Что такое человек?> превращается в вопрос личный: <Что есть человек?> На вопрос <что> ищ
ут понятия, чтобы его осуществить - вопрос же <кто> вообще уже не вопрос, ибо ответ уже покоится в личности вопрошающего; ответ дан уже самим вопросом.
О Боге говорят: <Имен для тебя нет>. Но это справедливо для меня: ни одно понятие не может меня выразить, ничто, что преподносится мне как моя <сущность>, не исчерпывает меня; все это только слова и названия. О Боге говорят также, что он совершенен и
не имеет никаких призваний стремиться к совершенству. Но и это относится только ко мне.
Я - собственник своей мощи и только тогда становлюсь таковым, когда сознаю себя Единственным. В Единственном даже собственник возвращается в свое творческое ничто, из которого он вышел. Всякое высшее существо надо мной, будь то Бог или человек, ослаб
ляет чувство моей единичности, и только под ослепительными лучами солнца этого сознания бледнеет оно. Если
я строю свое дело на себе, Единственном, тогда оно покоится на преходящем, смертном творце, который сам себя разрушает, и я могу сказать:
<Ничто - вот на чем я построил свое дело>.я:



О ПЛАНЕ УЛОЖЕНИЯ
I.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181