Для этого ему необходимо было изменить свое социальное устройство, отменить свои за
коны, трансформировать обычаи и нравы. Политическую свободу, напротив, надо все время крепко держать в руках: достаточно ослабить хватку, и она ускользает.
Таким образом, люди цепко держатся за равенство не только потому, что оно им дорого; они привязаны к нему еще и потому, что верят в его неизбывность.
Самые ограниченные и легкомысленные люди осознают, что чрезмерная политическая свобода способна подвергнуть опасности спокойствие, наследственное имущество и жизнь индивидуумов. Напротив, только чрезвычайно внимательные и проницательные люди замечают
ту опасность для нас, которую таит в себе равенство, и, как правило, они уклоняются от обязанности предупреждать окружающих об этой угрозе. Они знают, что те несчастья, которых они опасаются, еще весьма далеки, и тешат себя надеждой, что эти беды вы
падут лишь на долю грядущих поколений, до которых нынешнему поколению мало дела. То зло, которое приносит с собой свобода, подчас проявляется незамедлительно; негативные стороны свободы видны всем, и все более или менее остро их ощущают. То зло, кото
рое может произвести крайняя степень равенства, обнаруживает себя постепенно; оно понемногу проникает в ткани общественного организма; оно замечается лишь изредка, и в тот момент, когда оно становится особо разрушительным, привычка к нему уже оставля
ет людей бесчувственными.
То добро, что приносит с собой свобода, обнаруживается лишь долгое время спустя и поэтому всегда легко ошибиться в причинах, породивших благо.
Преимущества равенства ощущаются незамедлительно,
и ежедневно можно наблюдать тот источник, из которого они проистекают.
Политическая свобода время от времени дарует высокое наслаждение ограниченному числу граждан.
Равенство ежедневно наделяет каждого человека массой мелких радостей. Привлекательность равенства ощущается постоянно и действует на всякого: его чарам поддаются самые благородные сердца, и души самые низменные с восторгом предаются его наслаждениям.
Таким образом, страсть, возбуждаемая равенством, одновременно является и сильной, и всеобщей.
Люди не могут пользоваться политической свободой, не оплачивая ее какими-либо жертвами, и они никогда не овладевают ею без больших усилий. Радости же, доставляемые равенством, не требуют ни жертв, ни усилий - их порождает всякое незначительное событи
е частной жизни, и, чтобы наслаждаться ими, человеку надо просто жить.
Демократические народы всегда с любовью относятся к равенству, однако бывают периоды, когда они доводят эту любовь до исступления. Это случается тогда, когда старая общественная иерархия, долго расшатываемая, окончательно разрушается в результате пос
ледних яростных междуусобных схваток и когда барьеры, разделявшие граждан, наконец-то оказываются опрокинутыми. В такие времена люди набрасываются на равенство, как на добычу, и дорожат им, как драгоценностью, которую у них могут похитить. Страсть к
равенству проникает во все уголки человеческого сердца, переполняя его и завладевая им целиком. Бесполезно объяснять людям, что, слепо отдаваясь одной исключительной страсти, они ставят под угрозу свои самые жизненно важные интересы: люди остаются гл
ухими. Бесполезно доказывать людям, что, пока они смотрят в другую сторону, они теряют свободу, которая ускользает прямо из их рук: они остаются слепыми или, скорее, способными видеть во всей вселенной лишь один-единственный предмет своих вожделений.
Все вышеизложенное относится ко всем демократическим нациям. :
У большей части современных наций, и особенно у народов континентальной Европы, стремление к свободе и сама идея свободы стали зарождаться и развиваться лишь с того времени, когда условия существования людей начали уравниваться - как следствие этого
самого равенства. И именно абсолютные монархи более всего для этого потрудились, выравнивая чины и сословия среди своих подданных. В истории этих народов равенство предшествовало свободе; таким образом, равенство было уже явлением давним, тогда как с
вобода была еще явлением новым. Равенство уже создало приемлемые для себя убеждения, обычаи и законы, в то время как свобода впервые в полном одиночестве вышла на авансцену при ясном свете дня. Следовательно, свобода существовала лишь в виде идеи и в
нутренней склонности, когда равенство уже вошло в обычаи народов, овладело их нравами и придало особое направление самой заурядной жизнедеятельности людей. Следует ли удивляться тому, что наши современники предпочитают равенство свободе?
Я думаю, что демократические народы испытывают естественное стремление к свободе; будучи предоставленными самим себе, они ее ищут, любят и болезненно переживают ее утрату. Однако равенство вызывает в них страсть, пылкую, неутолимую, непреходящую и не
оборимую; они жаждут равенства в свободе, и, если она им не доступна, они хотят равенства хотя бы в рабстве. Они вынесут бедность, порабощение, разгул варварства, но не потерпят аристократии.
Это справедливо для всех времен и особенно для наших дней. Какие бы люди и какие бы власти ни захотели восстать против этой непобедимой силы, они будут опрокинуты и уничтожены ею. В наше время свобода не может возобладать без ее поддержки,
и даже деспоты не смогут господствовать, не опираясь на нее. :




<Но какой густой мрак
окутывает еще природу>.
Вольтер
ВВЕДЕНИЕ
В начале, как и в конце этого произведения, я привлекаю внимание к истине, совершенно новой для людей периода цивилизации: она состоит в том, что теория четырех движений - социального, животного, органического и материального - была единственным иссл
едованием, которое дол-жен был иметь в виду разум. Это - ис-
следование всеобщей системы природы; это - проблема, которую Бог ставит на разрешение перед всеми планетами; и их обитатели могут достигнуть счастья лишь после того, как они ее разрешат.я:
Здесь я приглашаю читателя вспомнить, что я счел необходимым ознакомить его
с расчетами, которые подготовили мое открытие. Вследствие этого я собираюсь обсуждать предмет, который покажется совершенно лишенным отношения к судьбам,- земледельческую ассоциацию. Сам я, когда начинал размышлять об этом предмете, никогда не предпо
лагал, чтобы столь скромный расчет мог привести к теории судеб; но, поскольку он стал ключом к этому, необходимо, чтобы
я сказал о нем несколько пространно.я:
II. О земледельческой ассоциации
Решение этой столь пренебрегаемой проблемы вело к решению всех политических проблем. Известно, что иногда достаточно самых малых средств, чтобы произвести самые большие дела: при помощи металлической иглы управляют молнией и ведут судно сквозь бурю и
мрак; при помощи столь же простого средства можно положить предел всем общественным бедствиям; и в то время как строй цивилизации плавает в крови, чтоб утолить торговое соперничество, узнают, без сомнения, с интересом, что одно хозяйственное меропри
ятие покончит с ним навсегда без всякой борьбы и что морская держава, до сих пор столь страшная1, будет повержена в абсолютное ничтожество благодаря действию земледельческой ассоциации.я:
Эта идея на первый взгляд кажется гигантской и неосуществимой из-за препятствия, которое такому объединению противопо-ставляют страсти, препятствия тем более отпугивающего, что их невозможно понемногу преодолеть. Едва ли возможно объединить в земледе
льческое общество двадцать, тридцать, сорок человек или даже пятьдесят; нужно по крайней мере восемьсот, чтобы образовать ассоциацию природосообразную, или привлекательную. Я понимаю под этими словами общество, члены которого будут вовлечены в трудов
ую деятельность соревнованием, самолюбием и иными движущими силами, совместимыми с движущей силой выгоды: порядок, о котором идет речь, вызовет у нас страсть к земледелию, ныне столь отталкивающему, что им занимаются только по необходимости и из стра
ха умереть от голода.я:
Земледельческая ассоциация, если предположить, что она охва-тит около тысячи человек, представляет для хозяйства столь
огромные благодеяния, что трудно объяснить беззаботность современных людей в этом отношении; существует же разряд ученых-экономистов, посвятивших себя специально расчетам усовершенствования хозяйства. Их пренебрежение исследованием метода ассоциации
тем более непонятно, что они сами указали на некоторые выгоды, которые произошли бы от этого: например, они признали, и всякий мог признать это, как и они, что триста семейств ассоциированных селян имели бы лишь один-единственный амбар, хорошо содерж
имый, вместо трехсот плохо устроенных амбаров; одну-единственную чановую вместо трех сотен чанов, содержимых большей частью с крайним незнанием дела; что у них было бы в разных случаях, а особенно летом, лишь три или четыре больших очага вместо трехс
от; что они посылали бы в город только одну молочницу с бочкой молока на рессорной повозке, что сберегло бы сотню полудней, потерянных сотней молочниц, которые таскают сотню кувшинов молока. Вот некоторые виды экономии, которые предвидели различные
наблюдатели, но все же они не указали и двадцатой доли выгод, какие были бы порождены земледельческой ассоциацией.
Ее сочли невозможной, потому что не знали никакого способа образования ее; разве это основание для заключения, что его не откроют и что не следует искать его? Если примут во внимание, что она бы утроила [а зачастую удесятерила бы] доходы от всего хоз
яйства, не станут сомневаться в том, что Бог не имел в виду средства к ее установлению, потому что он должен был заняться прежде всего организацией хозяйственного механизма, который является стержнем человеческих обществ.
Люди, торопящиеся опровергать, выдвинут против этого немало возражений. <Как соединить в одном обществе семьи, одна из которых обладает 100 000 ливров1, а у другой нет ни обола2? Как разобрать столько различных интересов, примирить столько противореч
ивых желаний? Как поглотить все эти проявления соперничества в плане согласованных интересов?> На это я отвечаю указанием на соблазн богатств и удовольствий: самая сильная страсть селян, как и горожан,- любовь к выигрышу. Когда они увидят, что социет
арный кантон дает, при равных шансах, в три раза [в пять раз, в семь раз] больше дохода, чем кантон из бессвязных семейств, и обеспечивает всем членам ассоциации самые разнообразные наслаждения, они забудут все предметы своего соперничества и поспеша
т создать ассоциацию: она распространится без какого-либо закона на все области, ибо повсеместно люди страстно стремятся к богатству и удовольствиям.
В общем, эта теория земледельческой ассоциации, которая изменит судьбу рода человеческого, потворствует страстям, общим всем людям, она их соблазняет приманкой наживы и высоких наслаждений; в этом гарантия ее успеха у дикарей и варваров, как и у люде
й строя цивилизации, поскольку страсти повсеместно одни и те же.
Нет спешной необходимости ознакомить с этим новым порядком, которому я дам наименование прогрессивных серий, или серий групп, серий по страсти.
Я обозначаю этими словами объединение нескольких ассоциированных групп, которые отдаются различным отраслям одного и того же вида труда или одной и той же страсти.
Теория серий по страсти, или прогрессивных серий, не выдумана произвольно, как наши социальные теории. Распорядок этих серий во всем аналогичен распорядку математических рядов, всеми свойствами которых они обладают, как, например, равновесием соперни
чества между крайними группами и средними группами серии.я:
Страсти, которые считали врагами согласия и против которых написали столько тысяч томов, которые скоро падут в небытие, страсти, говорю я, стремятся только к согласию, только к социальному единству, от которого мы считали их столь отдаленными; но они
могут приходить к гармонии только по мере того, как они правильно развиваются в прогрессивных сериях, или сериях групп. Вне этого механизма страсти - это только сорвавшиеся
с цепи тигры, непонятные загадки; это-то и побуждает философов говорить, что следовало бы подавлять их,- мнение вдвойне нелепое: потому что невозможно подавить страсти1 и потому что, если бы каждый их подавлял, состояние цивилизованности склонилось б
ы быстро к ущербу и пало бы обратно к состоянию кочевничества, при котором страсти были бы еще столь же зловредны, какими их можно видеть среди нас; ибо я верю в добродетели пастухов не больше, чем в добродетели их защитников.
Социетарный2 порядок, который придет на смену бессвязно-сти3 строя цивилизации, не допускает ни умеренности, ни уравнительства, ничего предусматриваемого философами; он хочет страстей пылких и утонченных: как только ассоциация образована, страсти при
ходят к согласию тем легче, чем они живее и многочисленнее.
Дело не в том, что этот новый порядок должен был что-либо изменить в страстях; это не было бы возможно ни для Бога, ни для людей: но можно изменить ход страстей, не изменяя ничего
в их природе. Так, например, если человек без состояния ненавидит брак, а ему предложат женщину с приданым в 100 000 ливров ренты, он с радостью согласится заключить этот союз, который накануне отталкивал его. Изменилась ли из-за этого его страсть? Н
ет, но его господствующая страсть - любовь к богатству - изменила свой ход: чтобы достичь своей цели, она взяла путь, который не нравился ей вчера; от этого по природе своей она не изменилась, она изменила лишь ход.
Следовательно, если я утверждаю, что при социетарном порядке люди возымеют вкусы, отличные от тех, какие у них сейчас,
и что пребывание в деревне они будут предпочитать городской жизни, то вовсе не следует думать, что, изменив вкусы, они изменят и страсти; они всегда будут руководимы только любовью
к богатствам и наслаждениям.
Я настаиваю на этом замечании, чтобы отклонить смехотворное возражение, которое порождают некоторые тупые умы;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164 165 166 167 168 169 170 171 172 173 174 175 176 177 178 179 180 181