Прикрываясь партийным билетом эти, так называемые писатели и поэты, ведут оголтелую антисоветскую и антикоммунистическую пропаганду. Под некоторыми их заявлениями мог бы с успехом подписаться Петлюра и Бандера! Что это, как не оскорбление всех народов СССР и прежде всего — украинского.»
«Правильно, товарищ Волчков! Пришло время избавиться от всевозможной нечисти. Это тля, которая жирует на наших временных трудностях», — записал у себя в блокноте Котов. Подумав, он поставил на полях три восклицательных знака.
Отложив прочитанное, он взял вырезку из газеты «Вечерний Минск» с отчетом о собрании актива областной партийной организации. Тема была близка и понятна: «Об усилении партийного влияния на ход перестройки». Котов заинтересовался выступлением секретаря парткома Минского часового завода В.В. Чикина:
«…совершенно непонятно то олимпийское спокойствие и пассивность, с какими руководящие органы партии взирают на попытки отстранить КПСС от власти, развалить существующую Советскую федерацию равноправных народов и демонтировать социализм, ликвидировав его исторические завоевания. Только в таком духе можно трактовать раздающиеся безудержные восхваления мелкобуржуазных ценностей и откровенное, наглое презрение ко всему советскому, какую-то болезненную любовь к кооперативам. Со всем этим, а также с безудержным шельмованием проверенных партийных кадров, ведущееся под лозунгом борьбы со „сталинизмом“ и бюрократизмом мы сталкиваемся ежедневно, но адекватного отпора не даем, а если и даем, так с большим опозданием…»
«Верно говорите, товарищ Чикин, но пора от слов переходить к делу», — записал Котов, подчеркнув свой вывод красным карандашем: отмеченное следовало чуть-чуть переиначить, добавить факты и использовать в выступлении на районном партхозактиве по итогам Пленума. Он не сомневался, что ему дадут слово: из всей парторганизации района в Москву пригласили только его.
Раздраженно прикрикнув на заглянувшую секретаршу, Котов взялся за следующие статьи:
«Нам совершенно непонятно, почему КПСС практически без боя сдает свое влияние на средства массовой информации. Нужно немедленно оздоровить редакционные коллективы в изданиях так называемой „желтой прессы“ — „Огоньке“, „Московских новостях“ и им подобных, а еще лучше — просто их закрыть…»
«… членство в КПСС несовместимо с участием в оппозиционных ей движениях. Пришла пора отобрать партбилеты и применить Закон по всей его строгости к идеологическим и диверсантам и перевертышам. Нельзя медлить с этим ни одного дня, ибо такие оборотни являются активными носителями и пропагандистами идей, разлагающих основы нашей партии изнутри. Их призывы к отмене проверенного временем принципа демократического централизма звучат все наглее и нахальнее. Это называется одним словом — ревизионизм. А как поступать с ревизионистами и антисоветчиками, мы, рабочие завода „Красное Сормово“, хорошо помним. Если. Кто-то забыл, то пусть приезжает — мы напомним, да так, что слабо не покажется!»
В конце Котов обнаружил уже ставшее известным всей стране «Письмо трехсот». Его подписали знатные рабочие и служащие-партийцы Киевского завода «Арсенал»:
"От имени многотысячного коллектива нашего, прославленного революционными традициями, завода требуем, чтобы ЦК КПСС обеспечил прекращение разнузданной антисоветской и антикоммунистической пропаганды, сурово наказал всех предателей и изменников. Мы одобряем и поддерживаем Указ Президиума Верховного Совета СССР "О внесении изменений и доплнений в Закон СССР «Об уголовной ответственности за государственные преступления».
Указ дает необходимые правовые основания потребовать от органов КГБ СССР и народных судов на местах развернуть широкую кампанию по пресечению деятельности тех, кто, воспользовавшись линией партии на перестройку и гласность, дискредитирует Советскую власть, ее исторические завоевания, подрывает нерушимую дружбу народов Советского Союза и братских стран социалистического лагеря…"
«Так вот, что имел в виду Борис Вениаминович. Собрать все здоровые силы в один кулак, организоваться и ударить! Ударить так, чтобы от этой швали ошметков не осталось. Они шельмуют партию, клевещут на чекистов! Не понимают, кого дразнят, куда суют свои грязные ручонки — в спящего тигра, нет — в медведя. Русского медведя! Жалкие идиоты! Жизнь их ничему не научила. Забыли, что русские запрягают медленно, но ездят быстро. Будто мы в первый раз столкнулись с оппозицией и ревизионизмом. Да вся история КПСС — борьба и еще раз борьба. Сколько нечисти вымел Сталин, и мы выиграли войну. А после успокоились, жирком обросли. Вот и получили: сперва Венгрия, потом восточные немцы зашевелились, и вдруг, в 68-м, откуда ни возьмись — чехи! Лицо социализма им, видите ли, не по вкусу. Так где же теперь эти имре-нади, дубчеки и примкнувшие к ним валенсы? Первых расстреляли, и на остальных патронов хватит. Час придет, рука не дрогнет», — с волнением думал Котов, представив как стоит с автоматом, уверенно расставив ноги на ширину плеч, а в десятке метров, вдоль кирпичной стенки дрожат от страха предатели. Он почему-то представил среди них Рубашкина с Горловым, и у него потеплело на душе.
— Виктор Михалыч, из парткома звонят, очень срочно…, — снова заглянула секретарша.
— Сколько раз говорить, чтобы не мешали!
— … звонят по поводу Горлова.
— Я вам за что зарплату плачу? Вон отсюда, вместе с вашим Горловым — к чертовой матери, — распаляясь, закричал Котов.
Она пунцово покраснела, на лице появились белые пятна.
— Распустились, поручения ЦК ни в грош не ставят, — раздраженно буркнул ей вслед Котов.
Но имя Горлова зацепило. Котов подумал о нем без прежней злости, как о неприятном деле, которое хочешь, не хочешь, а сделать надо. Вчера Нестеренко специально приехал к отходу поезда, чтобы вступиться: мол, Горлова добивать не надо, еще пригодится, талантливый.
— Тоже, талант выискал! Кем бы он был, если б не я? Таких у меня двенадцать на дюжину, — возразил Котов.
Но Нестеренко настаивал и в конце концов намекнул на свою помощь в смещении Кротова. Да, это было весомо, не поспоришь. Кротов собирался подмять под себя Челябинское ОКБ. Нельзя было этого допустить, тем более с назначением Горлова, ни в коем случае. Нестеренко помог, — молодой, но из ранних, — действительно помог, а за услугу нужно платить ответной услугой, — это правило Котов чтил. Но почему Нестеренко в качестве долга просил за Горлова? Неужели не понимал, что может рассчитывать на большее? Наконец проговорился: Цветков заинтересован, развернул у себя кооператив, деньги мешками гребет, а без Горлова — труба.
— Почему ж не поделится? С друзьями делиться надо, — примерно так выразился Котов. Сговорились на трех тысячах, тут же, в сторонке и рассчитались. «Жук, небось, с краснодарцев вдвое получит», — подумал Котов, прощаясь с Нестеренко.
Поморщившись, Котов взялся за телефон. Хочешь, не хочешь, а Горловское дельце спустить на тормозах надо.
«Только бы успеть. Если дело уже возбудили, то прикрыть уже не удастся», — решил он.
На другом конце провода не отвечали. Коршунов либо не поднимал трубку, либо уехал.
«Ладно, не горит, подождем до завтра. А зря я на нее накричал», — вспомнив секретаршу, подумал Котов и нажал на кнопку вызова.
— Докладывайте, что у вас стряслось, — сказал он, когда та переступила порог.
Облегченно вздохнув, она положила перед Котовым список звонивших и по какому вопросу. Имя Павла Васильевича Коршунова, заместителя начальника районного отдела КГБ значилось в списке трижды.
— Что еще? — спросил Котов.
— Богданову позавчера отправили в больницу… в психиатрическую, номер восемь, а у Бориса Петровича Горлова — травма головы средней тяжести, со вчерашнего дня — на больничном.
Спросил о подробностях, секретарша замямлила и опять покраснела, так и не сказав ничего вразумительного. Но Котов умел работать с людьми. Понизив голос, предложил вместе выпить чая, достал печенье и шоколадку, в конце концов та размякла и, слово за слово, выложила все, что знала.
Осознав возможные последствия, Котов похолодел, похолодел буквально. Он даже снял пиджак, чего никогда себе не позволял в рабочее время. Эта дура Богданова все выложила Горлову, все, что того совсем не касалось. Только откуда в ее рассказе взялась роскошная постель? Извращенные фантазии! Ничего подобного не было. После того, как товарищи поработали с ней в спецотделе, он привел ее к себе в кабинет поговорить по душам — между прочим, по их просьбе. Ведь она проявила себя честным человеком, во всем призналась, раскаялась искренне, помогла изобличить преступников! Успокоить, проявить участие — это его долг, он так и поступил. В конце концов он ее просто пожалел! Всего два раза, тут же в кабинете! После даже угостил коньяком с конфетами — подарочную коробку специально для нее распечатал. Никакой роскоши, никакой постели отродясь не было!
И, ведь, никому не объяснишь, не оправдаешься, никто слушать не станет. Поверят тому, что она выболтала Горлову, и что услышала через фанерную стенку лаборантка. А Лахарев с ее слов узнал. Молодец, догадался тут же услать ее на дальний полигон, где у нее хахаль из прапорщиков, там ягод и грибов немеряно, ей не до болтовни будет.
— Хорошо, Галина Анатольевна, уберете посуду и можете уйти, я вам увольнительную подпишу, — дослушав до конца, сказал Котов.
Происшедшее было не просто скверным, оно было омерзительным и весьма опасным, могло в одночасье разрушить все планы. Ему конец, никто не захочет иметь с ним дело, если скандал выплывет наружу, никакой Гидаспов не поможет!
Оставшись один, он тут же позвонил дежурному райотдела: нужно срочно найти Коршунова, срочно! Перекусив бутербродами, он стал ждать, выходя из кабинета крадучись, чтобы никто не увидел, только по нужде. Он ждал до восьми вечера, но Коршунов так и не позвонил.
* * *
Уборщица зашла в кабинет сразу после того, как озабоченный Котов уехал. Махнув для порядка шваброй, она хотела уйти, как вдруг заметила на полу бумагу:
«Начиная перестройку, партия открывает новую эру в истории человечества. Она вершится Человеком труда во имя Человека труда, во исполнение его вечных чаяний, во имя его счастья. Теперь весь советский народ ощутил горячее дыхание нашей Великой революции, свежий ветер перемен колышет наши знамена. Наш долг — воплощать в жизнь идеи перестройки. Эта работа не на один день, не на один год, но коммунисты никогда не искали легких путей…»
Убедившись, что на листе нет грифа секретности, она было смахнула бумагу в мусорный мешок, но потом передумала. Аккуратно разгладив, положила лист в центре стола и придавила тяжелым подстаканником, чтобы не сдуло.
1.11. На большую высоту взлетают большие люди!
Коршунов снял трубку после первого гудка и, выслушав, сбивчивые объяснения Котова, сказал:
— Конечно, слышал! В чем-то мы недосмотрели, и девушку жалко. Перспективная девушка, искренняя. Это очень важно, чтобы наши люди были искренними. А что до вашего фигуранта, — Коршунов нажал голосом на словах «вашего фигуранта», — в принципе, не вижу трагедии, если ограничимся профилактированием. Конечно, с учетом отсутствия последствий, личности нарушителя и вашего мнения. Тем более, вы — инициатор разработки, вам — виднее. Напишите рапорт в духе того, что он способный инженер, работа имеет важное государственное значение и так далее, сами знаете.
Котов хотел добавить про Рубашкина, к которому необходимо принять строжайшие меры, но Коршунов не стал слушать:
— Виктор Михайлович, дорогой! Тороплюсь, очень тороплюсь, буквально ни одной минуты! Сами знаете, какой сегодня день. Встретимся в аэропорту, договорим! Если не удастся, то в Обкоме после пленума.
Котов ничего не знал о пленуме, но спрашивать не стал. Никто не должен думать, что он, Котов, не знает о пленуме Обкома. Никто!
— Галина Анатольевна, доложите вчерашние звонки, только — самое важное, — приказал он секретарше.
— Вызывал генеральный, хотел узнать, как вы съездили в Москву…
— Я же сказал — самое важное! — прервал Котов.
— …трижды звонили из Обкома, последний раз Николай Владимирович Волконицкий, сказал, что вы его знаете.
— Зачем звонили? — едва сдерживая раздражение, спросил Котов.
— Сегодня в пятнадцать часов будет внеочередной пленум Обкома по организационным вопросам. Просили подтвердить ваше участие.
— Почему сразу не доложили? — вскричал Котов.
— Вы же сами приказали ни с кем не соединять!
— Бестолочь, какая бестолочь, ничего толком сделать не можете. Ладно, идите, — процедил Котов.
Организационным мог быть только один вопрос — избрание нового Первого. Давно пора укрепить руководство. Соловьев — не боец. Мямля, под интеллигента работает. Прессу распустил — одно «Пятое колесо» чего стоит! Не удивительно, что демократы распоясались. Разве так надо управлять городом?
О том, что Соловьев уйдет, заговорили сразу после выборов, где Соловьева прокатили, с треском прокатили. И правильно сделали! Нужна твердая рука, нужен Хозяин! Кого же назначит ЦК? От этого зависело все, и прежде всего — сам Котов.
В который раз обругав бюрократов — ему до сих пор не ставили Смольнинскую «вертушку» — Котов взялся за обычный, городской телефон. Но толком ничего не выяснил. Руководителей на месте не было — никого! А рядовые сотрудники сами не знали, что происходит. Только к двенадцати удалось застать Волконицкого. Услышав Котова, закричал кому-то рядом: «Нашелся! Ребята, Котов нашелся!»
— До вас, Виктор Михайлович, вчера весь день не дозвониться! Вам сегодня выступать, я уже собрался инструктора за вами отправлять!
— Я в курсе, только не знаю, когда, — облегченно вздохнув, ответил Котов.
— Во второй половине, после главного вопроса.
— Почему мне до сих не прислали повестку? — уже успокоившись, сухо спросил Котов. Он всегда старался говорить сухо и коротко — так больше боялись.
— Так нет повестки, Виктор Михайлович, до сих пор нет!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68