— Извините, Борис Петрович, нам надо идти. Павел Константинович не любит ждать, — сказал Мигайлин.
— Пожалуй, мне тоже пора. Кстати, я только что был у Кошелева, он мне очень понравился, дельный и порядочный человек, — сказал Горлов и, кивнув на прощание, пошел к стоявшей невдалеке машине.
— Пойдемте, Петр Андреевич! — настойчиво повторил Мигайлин.
— Так вот, чем пес был начинен! — воскликнул Рубашкин и, заметив недоуменный взгляд Мигайлина, добавил: — Это Фауст сказал, когда увидел Мефистофеля в его подлинном обличье. Помните, милейший Андрей Ильич?
Не дожидаясь ответа, Рубашкин повернулся и побежал догонять Горлова.
— Боря, подожди, — закричал он, — мне с тобой по дороге!
— Ты же к Кошелеву собирался? — обернувшись с переднего сиденья, спросил Горлов.
— А вот с ним мне абсолютно не по пути! — воскликнул Рубашкин.
— Я, Петя, думаю, что порядочным людям всегда по пути, — заметил Горлов.
— Ты кого считаешь порядочным: меня или гэбэшника Кошелева?
— И тебя, и его — обоих!
— Этого не может быть! Этого не может быть потому, что огонь не горит в воде, как два разных предмета не могут одновременно сосуществовать в одной точке материального мира.
— Красиво говоришь, но ты забыл, что именно Кошелев уберег нас от большой беды? Еще неизвестно, чем бы закончилось наше дело, если б оно попало к другому. Разве не помнишь, что случилось с твоим приятелем — как его? — с Чернициным?
— Брусницыным! — хмуро поправил Рубашкин.
— Сидит твой Брусницын! Сидит! И мы могли загреметь, за милую душу, если б не Кошелев. Ведь положа руку на сердце, — а зачем нам врать друг другу? — ведь напортачили мы с тобой?
— Ты попросил меня помочь с документами, зная, что я лишен допуска! И уговорил Марину подписываться, как исполнителя. Значит, ты и напортачил!
— Хорошо, пусть я, — согласился Горлов, — но под суд мы бы пошли оба. Или все дело в том, что Кошелев — сотрудник КГБ и честно выполнял свои обязанности? Или ты, как некоторые придурки, считаешь, что среди коммунистов и сотрудников КГБ нет порядочных людей?
— Не бывает! — тут же воскликнул Рубашкин. — А придурками ты считаешь тех, кого выгоняли с работы, выселяли на 101-й километр, тех, кто сидел в тюрьме за то, чтобы ты наживался на своих кооперативных шахер-махерах?
— Не упрямься, Петя! Ты ведь сам понимаешь, что не прав.
— Останови, я выйду, мне в другую сторону, — заметив сбоку вход в метро, попросил Рубашкин.
* * *
В Ленсовете было по-прежнему многолюдно и бестолково. Поначалу Рубашкин хотел встретиться с Салье, но, увидев возле ее двери толпу, пошел искать Вдовина. После получасовых поисков тот отыскался сидящим на подоконнике в коридоре первого этажа.
— Здорово, Петр, — не отрываясь от чтения каких-то бумаг, сказал Вдовин. — Гадское, понимаешь, дело! Ленсовет решил предоставить Коле Иванову прямой эфир, а Обком запретил, и эфира, ясное дело, не дали. Теперь надо разбираться с Петровым. Вот, почитай!
ЛЕНИНГРАДСКИЙ ГОРОДСКОЙ СОВЕТ НАРОДНЫХ ДЕПУТАТОВ
РЕШЕНИЕ
1— й сессии 21 созыва Ленинград 12.04.90
"О невыполнении Председателем Ленинградского комитета по телевидению и радиовещанию Леноблгорисполкомов т. Петровым Б.М. решения 1-й сессии Ленинградского городского Совета народных депутатов
от 05.04.90"
В связи с невыполнением Председателем Ленинградского комитета по телевидению и радиовещанию Леноблгорисполкомов решений Ленинградских городского и областного Советов народных депутатов о предоставлении прямого эфира народному депутату СССР тов. Иванову Н.В. Ленинградский городской Совет народных депутатов РЕШИЛ:
1. Выразить недоверие т. Петрову Б.М. и освободить его от занимаемой должности
2. Поручить Ленинградскому телерадиокомитету и лично заместителю председателя Комитета депутату Сенину В.Т. обеспечить прямой эфир народному депутату СССР Иванову Н.В.
3 Поручить созданной Ленгорсоветом постоянной комиссии по средствам массовой информации провести консультации с Леноблсоветом и Гостелерадио СССР по кадровым вопросам.
Сопредседатели сессии П.С. Филиппов
В.Н. Щербаков
— Недоверие выразили, а им плевать, — дочитав, сказал Рубашкин. — Поспорим, что никто Петрова не снимет.
— И спорить нечего, — буркнул Вдовин. — Но эфир-то дать надо!
Рубашкин видел, что Вдовин озабочен, ему некогда, и постарался, как можно короче, рассказать о своих подозрениях.
— Ко мне уже два депутата подходили, агитировали за Кошелева, но никто не говорил, что Кошелев служил в ка-гэ-бэ. Во всех документах записано, что он — военный пенсионер. Давай, сделаем так: я свяжусь с «Мемориалом», у них достаточно полная картотека, а вечером позвоню тебе, и решим, что делать, — дослушав, рассеянно сказал Вдовин. — Кстати, не мог бы ты пробить публикацию решения по Иванову в «Вечерке»?
— Вряд ли меня послушают, я ведь внештатник, — сказал Рубашкин, но решение взял, решив показать его Кокосову.
— Нам еще надо обнародовать решение о демонстрации. Никто не хочет печатать.
— Какой демонстрации? — спросил Рубашкин.
— В защиту Гдляна с Ивановым. На сессии сегодня утвердили, и никакой Обком теперь не помешает.
— Попробую, — не надеясь, что получится, обещал Рубашкин.
Он ждал звонка Вдовина весь вечер, но тот так и не позвонил.
4.18 Негласная установка

Через два дня Рубашкин столкнулся с Вдовиным в коридоре редакции.
— У меня встреча с директором Лениздата, после зайду к тебе, — на ходу сказал Вдовин.
Через час он разыскал Рубашкина и с ходу огорошил новостью:
— "Вечерку" берем под себя! Полностью. На днях договорились с Обкомом, что им остается «Ленправда», «Ленинградский рабочий» и еще пара изданий. А «Вечерний Ленинград» станет официальным органом Ленсовета. Здорово, правда?
— Для начала неплохо, — согласился Рубашкин.
— Я говорил о тебе с Майоровым. Он в принципе не возражает взять тебя в штат, чтобы ты освещал работу Ленсовета.
— Скорей бы, а то все обещают, но никто ничего не делает, — вздохнул Рубашкин. Дома стало совсем невмоготу. Каждый день начинался разговорами о деньгах, ими же и заканчивался.
— Недели через две-три утвердим на сессии положение о комиссии, тогда я смогу оформить тебя экспертом. А там, глядишь, и в «Вечерке» образуется, — обнадежил Вдовин и, уже собравшись уходить, вдруг вспомнил: — О твоем Кошелеве в «Мемориале» ничего не знают. На букву «КО» у них есть сведения только на некоего Коршунова. Тот еще фрукт — живота не жалел в борьбе с идеологическими диверсиями, работал с диссидентами, с творческой интеллигенцией, многих пересажал, многих наладил за границу. А Кошелева в картотеке нет. Если он и работал в КГБ, то не по диссидентам. Может, был в контрразведке или занимался какой-нибудь техникой. Это же государство в государстве — мало ли там у них всяких служб: радисты, связисты, автомобилисты?
— Один мой приятель узнал Кошелева. Уверяет, что тот проводил с ним всякие хитрые беседы, ну, ты понимаешь, — сказал Рубашкин.
— Приятеля хорошо знаешь? Доверяешь? — спросил Вдовин.
— Вместе работали, с десяток ведер водки вместе выпито. Да и ты о нем наверняка слышал. Это — Горлов, который трюк с телеграммами организовал. Кстати, и в твоем округе тоже! Помнишь?
— Конечно! Если б не знал, то сильно б удивился, когда почтальон мне телеграмму принесла. Читаю, а там прямым текстом: голосуйте-де за кандидата Вдовина от народного фронта. Коротко и ясно!
— Этот Горлов мне и рассказал! — Рубашкин решил промолчать, что Горлов хорошо отзывался о Кошелеве.
— Твоему Горлову верить можно, — подумав согласился Вдовин. — Но, признаться, не знаю, что и предпринять. Допустим, мы заявим на сессии райсовета, что кандидат в председатели — бывший ка-гэ-бэшник. Ну и что? Вряд ли это произведет впечатление, тем более, большинство в Совете под пятой райкома. Крутой у нас секретарь оказался: демократия, гласность, 6-ю статью отменили, а ему все нипочем! В районе он по-прежнему всем верховодит.
— Раньше Котов был моим начальником. Когда он от нас в райком ушел, весь отдел неделю не просыхал, так праздновали, — усмехнулся Рубашкин.
— Говорят, Ленинград — большой город. А чуть что, так оказывается, все друг друга через одного знают.
— В этом деле есть еще один человек — Мигайлин! Он мне форменную сделку предложил: я уговариваю тебя снять кандидатуру на выборах председателя райсовета и агитирую за Кошелева, а он продвигает меня в начальники нового управления по средствам массовой информации. Якобы, Салье с Филипповым хотят создать такое в горисполкоме.
— Врет! — возмутился Вдовин. — Об этом и речи не было! Уж, я бы знал. Между прочим, он и ко мне с тем же подкатывал. Обещал воздействовать на наших депутатов, когда будут выбирать председателя комиссии по работе со СМИ.
— Помнишь Солженицын в «Архипелаге» писал, что он всегда чувствовал, кому можно доверять, а кто к оперу бегает? Мне кажется, что такая интуиция у многих есть. Чтобы узнать стукача, не нужно быть великим писателем, — сказал Рубашкин.
— Ты прав, выглядит подозрительно. Но, что можно сделать? Хотя… — Вдовин на секунду задумался. — Недавно из Германии вернулся Жора Михайлов, который лет пятнадцать отсидел. Ему гэбэшники расстрельную статью вешали, он их через одного в лицо знает. Давай ему Кошелева издали покажем, вдруг узнает.
— Заодно сфотографируем этого Кошелева, как говорится, в фас и в профиль, — предложил Рубашкин. — Если Михайлов не узнает, отнесем фото в «Мемориал» и покажем всем, кому сможем.
Вдовин не стал откладывать и сразу засел за телефон. Обзвонив с десяток знакомых, он наконец добрался до Михайлова. Выслушав в чем дело, тот сразу согласился. Уговорились встретиться утром неподалеку от исполкома.
Чтобы не прождать напрасно, Вдовин позвонил Кошелеву. Узнав, что тот с утра будет в исполкоме, он договорился, что зайдет поговорить по депутатским делам.
На следующий день никто не опоздал. Михайлов оказался бородатым и очень толстым, почти двухметрового роста. Едва встретились, он начал рассказывать о том, как его преследовало КГБ. Говорил громко, то и дело хватая Рубашкина за ремень висевшего на плече фотоаппарата. Без десяти девять решили разделиться. Вдовин и Михайлов встали у входа, а Рубашкин спрятался за деревом, держа фотоаппарат наготове.
Он ждал долго, минут двадцать, но Вдовин с Михайловым стояли на прежнем месте и о чем-то разговаривали. Руки державшие фотокамеру затекли, закуривая сигарету, Рубашкин отвлекся буквально на несколько секунд и вдруг услышал крик.
— Я его убью! Я убью этого гада, — орал Михайлова бестолково размахивая руками, худощавый Вдовин обхватил его за пояс и едва удерживал. Потом они вместе упали на асфальт. Рубашкин запутался в ремнях, укладывая в футляр дорогую камеру и когда подбежал, около них уже стоял милиционер.
— Я депутат горсовета, у меня депутатская неприкосновенность, — поднимаясь с земли, Вдовин протягивал милиционеру свое удостоверение.
— А эти граждане? Они тоже депутаты? — ошалев от неожиданности, спросил тот.
— Я все объясню, сержант. У моего товарища случился обморок. Он заслуженный человек, пройдемте в исполком, я вам все объясню, — вставая между копошившимся на земле Михайловым и милиционером, говорил Вдовин. У него была рассечена бровь, из глубокой царапины сочилась кровь.
— Уведи Жору! — шепнул он, увидев Рубашкина. — Скорей!
Схватив Михайлова за рукав, Рубашкин помог ему подняться и потянул за собой. Вдовин продолжал что-то объяснять милиционеру и отдал ему еще одно удостоверение — депутата райсовета.
Затащив Михайлова за угол, Рубашкин облегченно вздохнул.
— Что у вас случилось? — спросил он, когда вышли на Кировский проспект.
— Это Коршунов! — лязгнув зубами, ответил Михайлов. — Он вел мое дело. Он меня в «Кресты» посадил и каждый день допрашивал. Его убить мало! Чтобы пыли на земле не осталось! Я тебе расскажу, ты все поймешь!
— Коршунов и Кошелев — один и тот же человек? — догадался Рубашкин.
— Да, это он, — ответил Михайлов. — Пойдем куда-нибудь, выпьем.
Они зашли в подвальную закусочную. Внутри было пусто и темно. Еще не было одиннадцати, и буфетчица не хотела обслуживать, но Михайлов дал трешку, и она налила два стакана водки, откупорила пиво и бросила на картонную тарелку несколько бутербродов.
Выпив полстакана водки Михайлов как будто успокоился, но говорил быстро и невнятно, пропуская слова, — Рубашкин едва успевал записывать.
Они просидели часа два, потом Михайлов вспомнил, что ему нужно куда-то идти. Рубашкин решил писать статью дома, чтобы не отвлекаться.
Записи оказались на удивление связными.
Георгий Михайлов — один из тех, кто, по сути, определял культурную атмосферу в «великом городе с областной судьбой». Физик и педагог, он стал еще и собирателем уникальных произведений современной живописи, бесстрашным устроителем знаменитых «квартирных» выставок в то время, когда все не одобренное парткомом считалось антисоветским и жестоко каралось. Судьба Михайлова при коммунистическом режиме была изломана КГБ. И одним из тех, кто участвовал в преследованиях Михайлова и других представителей русской интеллигенции был гэбист Павел Кошелев, ставший теперь депутатом и домогающийся должности председателя Петроградского райсовета.
В судьбе Георгия Михайлова знаменитый Павел Кошелев, кадровый офицер КГБ, вне стен которого называвший себя Коршуновым, сыграл очень заметную роль. Этот чекист давно хотел познакомиться с известным диссидентом, а тот отсутствовал. Валил на Колыме лес! В один прекрасный день Кошелев-Коршунов заявил, что отныне «органы» меняют свое отношение к молодым художникам и берут их под свою отеческую опеку.
И действительно, после процесса над Михайловым художники-неформалы получили возможность устраивать свои выставки. Тайная полиция искусно трансформировалась в конструкторское бюро «человеческих душ». А сам Кошелев, будучи неплохим психологом, фактически стал руководить творчеством «андерграунда». Многие поверили ему, а некоторые даже стали прислуживать.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68