Те дружно кивнули.
— Хватит! — неожиданно грохнул кулаком по столу майор, — пора начинать. Гражданин Брусницын, арестован ваш приятель, некто Половинкин…
— Кто-кто? — переспросил Брусницын и тут же добавил: — Никогда не знал такого.
— Санитар Куйбышевской больницы, где вы недавно лежали. Он арестован за хищение наркотиков. Свидетели утверждают, что вы с ним находились в приятельских отношениях и вместе ходили курить. Вот, в его показаниях так и написано: «Передавал наркотики для перепродажи Брусницыну, а он хранил их на своей даче в поселке Комарово, там у него хранится много наркотических веществ…»
— Нет у меня наркотиков! Найдете — все ваши, — сказал Брусницын.
— Предлагаю добровольно выдать наркотические вещества, оружие, боеприпасы и антисоветскую литературу, а также иные предметы, запрещенные к хранению и распространению на территории СССР, — сказал майор.
— Нет у меня ничего, — повторил Брусницын. Он все время глядел куда-то в сторону, стараясь не встречаться взглядом с Рубашкиным.
Два милиционера и штатский разбрелись по комнате, а Иванов остался за столом, держа наготове шариковую ручку, Обыскивающие не столько искали, сколько делали вид. Один из них зачем-то развинтил тюбик губной помады, столбик выпал под его ботинок, на полу осталось густое бордовое пятно.
— Осторожно, брюки не замажь! — сказал кто-то. Так продолжалось минут десять, пока низенький с погонами капитана не подошел к книжной полке.
— Там мои книги! — воскликнул Брусницын.
— Книги видим, а это, объясните, что? — сказал капитан, доставая с полки картонную коробочку. — Товарищи понятые! Убедитесь: коробка из-под папирос «Казбек», внутри пакетик, завернутый в фольгу. Разворачиваем… так! В пакетике — порошок светло-серого цвета. На вкус пробовать не будем! Все видели? Гражданин Брусницын, что скажете?
— Вижу впервые! Может, Рита знает? — хрипло сказал Брусницын.
— Ваша жена задержана с точно таким же порошком, и, уверен, уже дает показания, — сказал штатский. — Записали в протокол, товарищ майор?
— Записал, — хмуро откликнулся тот.
— Надо еще поискать в книгах! Смотрите внимательно — нет ли там наркотических бланков?
— Э-э, да тут заграничные издания! Что будем делать?
— Это не по нашей части, — ответил Иванов.
— Брать все подряд, потом разберемся, — приказал штатский и откинул крышку пианино.
— Осторожно — взорвется, — не выдержал Рубашкин, заметив, с какой ненавистью посмотрел на него штатский.
— Доиграешься, гад, — сказал он.
К четырем часам обыск подошел к концу. Штатский и капитан устроились по обе стороны от писавшего протокол майора и по очереди диктовали список изъятых книг. Рубашкин расслышал фамилию штатского — Арцыбулин.
Наконец позвали понятых, и те расписались.
— Все, обыск окончен. Собирайтесь, Брусницын, вы задержаны, — сказал майор и повернулся к Рубашкину, протягивая его паспорт.
— Этого тоже заберем, — сказал Арцыбулин.
— Мне он на фиг не нужен. Хотите — к себе забирайте — огрызнулся майор.
— Охота тебе, Володя, с этим придурком возиться? В плане он не прописан, а уже вечер. После разберемся, куда он, на хер, денется? — сказал один из милиционеров.
— Откройте портфель для порядка, — приказал Рубашкину майор, и Петр открыл портфель так, чтобы другие не видели.
— Водярочка с винтом и закусь в газете, — обрадованно сказал Иванов, порывшись среди содержимого портфеля.
— Возьмите, товарищ майор, устали ведь, — сказал Рубашкин, доставая бутылку «Столичной».
— Ты совсем тронулся, взятку предлагаешь? — закричал майор, и на его лбу выступили капли пота.
— Какая взятка? Не обратно же везти, — оправдывался Рубашкин, доставая вторую бутылку.
— Кончайте дискуссию! Задержанного — в машину, понятые — свободны! — скомандовал низенький капитан, и когда те вышли, повернулся к Рубашкину: — Если заложишь, в говне утоплю!
— Разве вы без меня будете? Как же я заложу, если сам буду пить? — искренне удивился Рубашкин, а тем временем Иванов уже успел вынуть из серванта стаканы. На всех не хватило, и вернувшемуся с улицы лейтенанту налили в кружку. На закуску разломали, взятые Рубашкиным из дома бутерброды.
— В каких частях служил? — спросил лейтенант.
— Радиолокационные средства наземной артиллерии, — ответил Петр. Выпить хотелось отчаянно, до дрожи.
— За что пить будем? — спросил капитан и неожиданно пропел: — Артиллеристы! Сталин дал приказ! — От его злости к Рубашкину и следа не осталось.
— За гвардейскую, орденов Кутузова и Боевого Красного Знамени Красносельскую мотострелковую дивизию, — рявкнул Рубашкин и, не дожидаясь остальных, залпом выпил.
— Что я говорил? Наш человек! — сказал майор Иванов. Прежде, чем съесть, он с удовольствием понюхал хлеб, и его лицо стало благостным.
Он тут же налил снова — всем поровну, грамм по сто. Бутылку с оставшимся на донышке сунул в карман: «Дам задержанному, а то не по-людски получается». Никто не возразил.
— Надо бы убрать, — выпив, сказал Арцыбулин.
— Здесь теперь долго никого не будет, — махнул рукой капитан. — Поехали, нам еще в Управление нужно.
Высыпали гурьбой на крыльцо и милиционеры долго возились, запирая и опечатывая дверь.
— Ну, бывай, артиллерист, — майор хлопнул Рубашкина по плечу и, оглянувшись, подмигнул, — да, смотри, больше не попадайся.
Иванов сел в сине-желтый «Газик», остальные набились в черную «Волгу» с двумя антеннами на крыше.
«Газик» пробуксовал в снегу, и в последний момент Рубашкин увидел в заднем, зарешеченном окне Брусницына.
* * *
— С какой стати с чужим объектом пить вздумал — невтерпеж стало? Этот Рубашкин — один из главных фигурантов, по оперучетам числится за Коршуновым, — сказал сидевший на переднем сиденье Арцыбулин.
— Откуда узнал? — спросил Неверхов. Он служил в том же отделении и вовсе не был капитаном милиции.
— Откуда? От верблюда! Как отписываться будем? — раздраженно бросил Арцыбулин, уводя разговор от скользкой темы, и Неверхов понял, что тот узнал про Коршунова окольными путями.
— Напишем, как установление первичного контакта и запросим по учетам, а, что ответит инициатор, там посмотрим, — в отличие от Арцыбулина Неверхов не назвал Коршунова — он недолюбливал обоих — и, хитро ухмыльнувшись, в темноте никто не видел, толкнул локтем соседа: дескать, запомни, как Арцыбулин прокололся.
Асфальт подсох, и ехали быстро. На обгонах водитель включал маячок и пугал мешавших сиреной. Остаток пути молчали. Неверхов задремал, привалившись к дверце, остальные думали о своем. Никто не вспомнил задержанного Брусницына и, тем более, — майора милиции Ивана Иванова, часто позволявшего себе выпить с кем придется отнюдь не в интересах службы.
2.5. С вещами! На выход!
Сказать, что Рубашкин испугался, — значит, не сказать ничего. Это был не просто страх, а нечто совсем иное, сродни внезапной болезни, когда мутится голова, подгибаются ноги, и намокшее потом белье холодит до дрожи, будто промерз под проливным ливнем. Он вспомнил, как поучал Борю Горлова обращаться с гэбэшниками, и стало стыдно. Машины уехали, а он все еще стоял у крыльца перед запертой и опечатанной дверью. Уже совсем стемнело, в домах на пустой, будто вымершей улице было темно, но вдоль заборов горели редкие фонари, и от усилившегося к ночи мороза щипало лицо.
Осторожно оглядываясь, он поднялся на крыльцо и сорвал с дверей бумажку с печатью.
«Откуда они узнают? Скажу, что ничего не видел, и все», — подумал он, огибая дом, чтобы не выходить на улицу. Пробравшись через дыру в прогнившей изгороди, он выбрался в занесенный снегом кустарник. Летом он казался густым и непролазным, а теперь сквозь голые и жесткие ветви просматривалось насквозь, и вдалеке над железной дорогой зеленел глаз светофора.
Ему все время казалось, что кто-то подсматривает, продираясь и проваливаясь в сугробах, он то и дело останавливался, но вокруг было тихо, только шумело в ушах от собственного дыхания.
«Куда же я с этими бумагами?», — он даже вздрогнул, вспомнив, что было в портфеле. Кроме программ и заявлений нескольких новых партий, листовок «Демократического Союза», — он давно обещал их Брусницыну, — там были списки первичных организаций «Народного фронта» с адресами и телефонами всех активистов. Петр должен был отдать их Таланову еще до Нового Года, а теперь клял себя за разгильдяйство. Он подумал, что ни в коем случае нельзя везти их в город, за ним, конечно, следят и перехватят по дороге.
Примяв снег, он ссыпал бумаги в ямку и забросал их ветками. Уйдя на несколько шагов, он снова испугался и повернул назад. Вокруг по-прежнему никого не было, Петр одну за другой зажигал спички, пока не занялось. Язычки огня едва поплясали, вдруг вспыхнуло разом так, что пламя метнулось выше кустов, а его опалило жаром. Бумаги горели долго, он ворошил их палкой, искры и пепел летели вверх и опадали на почерневший снег рядом, а когда потухло, темнота обступила со всех сторон, только высоко в небе льдисто мерцали звезды.
Перед тем, как подойти к станции, Петр долго оттирал снегом лицо и руки, ему чудилось, что сажа и копоть намертво въелись в кожу, и все это увидят. Однако на перроне почти никого не было. Петр доехал до Финляндского вокзала и, смешавшись с редкой толпой, дошел до остановки. Двенадцатый подошел удивительно быстро, он вскочил в него в последний момент, когда троллейбус почти тронулся.
— Тебе звонили из Москвы: у них кто-то в командировке, и завтра ты должен быть в Смольном, вот, я все записала, — сказала Катя, как только он вошел в квартиру.
В последнее время Рубашкин печатался, где только мог, и даже стал внештатным корреспондентом трех центральных изданий, в том числе профсоюзной газеты «Труд». Начальник ее Ленинградского корпункта Петя Котов хорошо относился к Рубашкину и очень помогал. Уезжая в командировку, он, видимо, дал редакции рубашкинский телефон, и завтра в двенадцать надо было придти в Смольный на встречу Гидаспова с журналистами.
— Толковая у меня жена, — сказал Петр, прочитав записку.
— Только муж — бестолочь, — скривилась Катя. — Работу бросил, болтаешься, черт знает где, и черт знает с кем. Денег не дождешься, и, если бы не папа…
— Давай съездим в гости к Ире, которая биологии учит, — прервал ее Рубашкин.
— Не учит, а преподает, — поправила Катя, но все же пошла звонить. Поговорив, удивилась: «Ее Ваня сказал, что еще сегодня тебя ждал. Какие у тебя с ним дела? Он же горький пьяница! И как в милиции таких держат?»
— Ты все время говоришь, что мы никуда не ходим, никого не видим, что подруги обижаются, — возразил Петр, еще в поезде решив ничего не рассказывать жене. — А Ваня — нормальный мужик, я, может быть, о нем статью напишу.
— Для тебя любой, кто бутылку заглотит — нормальный, — огрызнулась Катя, но было заметно, что она не сердится.
— Пойдем спать, мне завтра в Обком с утра, — Петр почувствовал усталость, глаза слипались.
— В десять часов спать? Я лучше телевизор посмотрю!
Выключив свет и укрывшись еще не согревшимся одеялом, Петр заставил себя не думать о случившимся. «Если пригласили в Обком, значит сегодня не придут, а после образуется», — успокаивая себя, подумал он и вскоре уснул.
* * *
За ночь выстудилось ниже двадцати пяти градусов. Низкое бордовое солнце едва просеивалось сквозь колющую морозом мглу, клубы дымного пара выталкивались из закоптелых труб и стлались над стылым городом. От остановки на углу Суворовского до входа в Смольный было с полкилометра, но Рубашкин едва отдышался в теплом холле, где уже толпились озябшие журналисты. Со многими Петр уже встречался раньше, хотя до сих пор смущался — ему было неловко среди знаменитых.
— А ты сегодня кого представляешь? — заметив Рубашкина, спросил Юра Трефилов из «Ленправды».
— Сегодня — от «Труда», — пожимая руку желчному Сергею Краюхину, ответил Рубашкин.
— Отмечайтесь по списку, товарищи, — повторял невысокий полный мужчина в финском костюме и аккуратной голубой рубашке.
— Сам Волконицкий отмечает! — сказал Краюхин. — Что-то еще будет!
— Попрошу не растягиваться, двигаемся организованно, — крикнул тот и все двинулись мимо постовых внутрь.
Поднялись на третий этаж и разместились в большом зале напротив лестницы за маленькими столами, расставленными в шахматном порядке.
Ждали минут пятнадцать, некоторые тихо переговаривались. Тем временем Рубашкин переписал фамилии с табличек, стоявших на полукруглом столе напротив: Воронцов А.В., зав. идеологическим отделом, Волконицкий Н.В., зав. сектором, Кузин О.С., зам. зав. идеологическим отделом.
«Этот как сюда попал?» — удивился Рубашкин, разглядев в дальнем конце фамилию Котова. Это был человек из прошлой жизни, которую за минувшие полгода Петр почти забыл, слишком много изменилось после ухода из Объединения.
— Как-то там Боря со своими ракетами, надо бы позвонить, — вдруг вспомнил он Горлова.
Задумавшись, он не заметил, как из открывшейся в углу маленькой двери стали выходить люди, первым — Гидаспов. Все встали, Петр замешкался, вставать перед ЭТИМИ не хотелось, но он все же поднялся.
«Черт с ними, не переломлюсь!» — оправдывая себя, подумал Рубашкин.
Гидаспов сел в центре, и, отодвинув стоявшую перед ним чужую табличку, сразу взял микрофон. Он заговорил уверенно и с напором:
— Уважаемые товарищи! Мы попросили Вас собраться, прежде всего, для того, чтобы в кругу единомышленников откровенно поговорить об острых проблемах и вместе порешать, как лучше донести до каждого советского человека живое слово нашей партии, дать решительный бой клеветникам и двурушникам.
Я вспоминаю страстный призыв народного депутата СССР профессора Денисова, прозвучавший на последнем партактиве и обращенный ко всем честным и преданным нашему общему делу коммунистам — нужно стать радикальнее радикалов!
В этом единственный путь к сохранению и укреплению авангардной роли КПСС. Здесь присутствует начальник нашего управления КГБ, член бюро Обкома генерал Сурков Алексей Анатольевич. В конце нашей встречи он коротко проинформирует — пока не для печати — о безобразиях среди так называемых демократов, вскрытых и пресеченных нашими чекистами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68