Только языками треплют, разгонять пора, но некому. Улавливаешь развитие комбинации? Понимаешь, о чем говорю?
— Не совсем, Виктор Михайлович, — помолчав, ответил Федоровский и его осторожность понравилась Котову.
— Сейчас ты завотделом райкома, а права я тебе дал — на уровне второго секретаря, и то — не всякого. Но вижу, что тянешь! Можно сказать, вытягиваешь. Значит, есть перспектива и есть потенциал. Должен я задуматься, как тебя для общей пользы наверх продвигать, или не должен? Если я правильно понимаю смысл партийной работы, то не просто должен, но обязан. Не перед тобой — перед партией обязан!
Федоровский слушал молча, подобравшись, и следа не осталось от его всегдашней усмешки.
«Так и надо работать с кадрами, обрисовать перспективу, вовремя нацелить, тогда люди горы свернут», — подумал Котов и продолжил:
— С шатаниями и колебаниями пора кончать. Разведка, считай, проведена, пора приступать к артиллерийской подготовке. Как великие русские полководцы учили, тяжелая артиллерия — на линию огня. И — к бою, по площадям, на кого Бог пошлет. А кто не спрятался, я не виноват! В общем, подумай крепко и реши для себя окончательно: с кем и против кого.
— А теперь — к народу. Четверть часа осталось, пора, — сделав паузу, чтобы лучше дошло, Котов заключил: — Но запомни: главное, даже не с кем, а за кем! Будешь за мной — не ошибешься.
Котов немного опоздал: в фойе почти никого не было, приглашенные уже прошли в актовый зал. Из открытых дверей доносился сдержанный гул, изредка раздавались чьи-то восклицания. Так всегда бывало перед началом важных совещаний, на которые приходили загодя, чтобы накоротке порешать вопросы, выбрать удобные места и присмотреть полезного соседа. Большинство устраивалось в середине зала, только некоторые — у самого выхода, чтобы задолго до конца незаметно улизнуть или выйти покурить во время доклада. Таких Котов не любил, не доверял и старался запомнить. Людей, которые не уважают товарищей и не соблюдают дисциплину, нужно знать и учитывать их качества в кадровых вопросах.
Первые ряды были свободными. Было не принято занимать их — все знали, что места впереди предназначались руководству, и никто, кроме тех, кому положено, туда без приглашения не садился.
Однако сейчас в самом первом ряду справа торчал чей-то затылок, и Котов удивился.
— Из Обкома кто-нибудь приехал? — спросил он у Федоровского.
— Вроде, никого нет, — покрутив головой, ответил тот.
Котов медленно шел по центральному проходу, останавливаясь почти у каждого ряда и пожимая руки, до кого мог дотянуться.
— Вот и на нашей улице праздник! Сохранили коммунисты Советскую Власть! Поздравляю! Желаю успешной работы в Совете, — повторял он, стараясь, чтобы люди не слышали одного и того же приветствия.
С этих же слов он и начал свое выступление, едва Федоровский открыл совещание:
— Дорогие товарищи депутаты! — глядя в середину зала, начал Котов. — Сегодня на улицах и проспектах нашего прославленного района большой праздник! Несмотря на оголтелую и разнузданную истерию так называемых демократов, а попросту говоря — идеологических диверсантов или агентов империализма — коммунисты Петроградского района победили на выборах! Еще раз поздравляю вас с праздником!
В задних рядах кто-то зааплодировал и все дружно захлопали в ладоши. «Умеет организовать мероприятие», — мысленно похвалил Котов Федоровского.
— К сожалению, праздник не на всех улицах и не на всех проспектах. Хотя надо признать, что нашу победу охаивают вовсе не на широких и светлых магистралях великого города — колыбели трех революций, города-героя, где каждый камень Ленина помнит, где каждый настоящий ленинградец, достойный этого высокого звания, свято чтит и бережет заветы партии. Наш праздник не празднуют в темных переулках и затхлых тупиках, где люди поверили не нам, коммунистам, а прощелыгам без роду и племени — всяким салье, болтунам болтянским, филипперам — простите — филипповым и сброду прочих тагеров-скойбедов. Но мы эту недоработочку легко исправим, и следующего раза ждать не будем, очень скоро исправим! — в зале раздался смех, и Котов, тоже улыбнувшись, сделал паузу. — Те, кто не верят в силу Коммунистической партии, очень скоро убедятся, что заблуждаются. А кто вовремя не сможет или не захочет — с теми будет особый разговор. Как говорится, с кем разговор, а кому — приговор!
Товарищи, наша с вами главная задача — распространить наш опыт, наши успехи и выводы из наших ошибок на весь Ленинград, на всю Российскую Советскую Федеративную Социалистическую Республику, на весь Советский Союз! Иначе какие же мы коммунисты?
Котов нашел взглядом Федровского, еле заметно кивнул, и в зале тут же раздались громкие аплодисменты.
— Да здравствует Коммунистическая партия! Слава великому Советскому народу! — раздались громкие возгласы в разных концах зала.
«Ну, это, переборщил Федоровский, от молодости и задора, все же не съезд и даже не партконференция!» — подумал Котов, но ему было приятно. Подняв руку вверху, он призвал к тишине.
— Перефразируя Владимира Ильича Ленина, скажу, что лучший способ что-то отпраздновать — это всецело сосредоточиться на решении неотложных текущих задач. Сегодня мы собрались не только для того, чтобы поздравить вновь избранных депутатов Петроградского районного Совета, но и чтобы, так сказать, оформить организационно фракцию неколебимого блока коммунистов и беспартийных, наметить планы и обсудить пути их воплощения на благо не только наших избирателей — жителей района, но и всех ленинградцев. Мы должны делом доказать, что коммунисты не говорят, а делают — делают все, что нужно для процветания нашей Советской Родины, нашего народа и каждого советского человека.
Следует сообщить, что в начале этой недели бюро районного комитета партии заслушало и обсудило итоги выборов, единогласно утвердив рекомендации по организации работы в Совете. Товарищ Федоровский, раздайте участникам совещания решение бюро. Пока вам делают обноску документами, продолжу.
Первый вопрос я уже огласил: об организационных формах работы районной организации КПСС в Совете народных депутатов путем формирования фракции блока коммунистов и беспартийных. Второй вопрос — о взаимодействии с депутатами других райсоветов. Докладывать будет товарищ Федоровский, но я кратко — и не для оглашения — поясню, в чем суть.
Как вы знаете, большинство в городском Совете — в руках наших противников, о которых сказано выше. В ближайшие месяц-два, может быть, три или четыре — шансов на изменении положения практически нет. Поэтому очень важно правильно нацелить депутатов местных и районных Советов на правильное понимание происходящего, наладить действенную координацию, спланировать эффективные действия, направленные на нейтрализацию враждебного нашим идеалам — горько об этом говорить — враждебного нашим идеалам Ленинградского городского Совета. Обсуждение этого вопроса предлагаю провести в закрытом режиме после перерыва, во время которого участники сегодняшнего совещания получат подарки в виде замечательных продуктовых наборов от коммунистов и трудящихся Краснодарского края. Тише товарищи, пожалуйста тише, все получат, всем хватит и еще останется.
Ожидая, когда утихнет оживление в зале, Котов почему-то вспомнил старый, но не утративший актуальности, фильм «Кубанские казаки»: с какой радостью труженики полей сдавали хлеб государству, как реяли кумачовые стяги над крестьянским обозом. На мгновенье он поверил, что точно также рабочие и колхозники собирали продуктовые наборы для коммунистов его района.
— Краснодарцы уже знают о наших успехах и решили отметить нашу общую победу — прислать дары щедрой кубанской земли. Краснодарцы с нами, товарищи! С нами вся Россия, весь великий Советский Союз!
Аплодисменты раскатились сами собой, Федоровский не давал сигнала, люди поняли и оценили заботу об их нуждах.
— Так, что товарищи, будем считать предложение о порядке работы принятым? Против нет, воздержавшихся тоже не вижу, — возвращая собравшимся серьезный настрой, продолжил Котов. — Наконец, третий вопрос — по очередности он пойдет вторым — это вопрос о распределении должностей в новом Совете, прежде всего — о его главе. Рассмотрев имевшиеся предложения, бюро райкома единогласно решило рекомендовать на это пост подполковника Кошелева Павла Василье… — извините, оговорился — Кошелева Павла Константиновича, боевого советского офицера, недавно ставшего военным пенсионером. Павел Константинович, покажитесь народу!
Котов обвел взглядом глубину зала, но поднялся человек, до того одиноко сидевший в первом ряду — о нем Котов совсем забыл и, выступая, ни разу не посмотрел в ту сторону. Только сейчас, когда тот встал и направился на сцену, Котов узнал старого знакомого.
«Умеют чекисты маскироваться, не отнимешь! Вроде все то же, только пиджачок старенький и примятый, да челка чуть ниже свешивается, даже усы не сбрил, а с пяти шагов не узнать», — подумал Котов, улыбаясь навстречу Кошелеву.
— Сейчас Павел Константинович расскажет о себе, и мы все вместе порешаем, достоин ли он нашего доверия, в чем я, впрочем, не сомневаюсь. Но одна голова хорошо, головы у членов бюро тоже неплохие, а наш коллективный с вами разум все же лучше! Пожалуйста, Павел Константинович, вам слово!
— Дорогие товарищи депутаты! Я, Кошелев Павел Константинович русский, член КПСС, подполковник запаса, отмечен государственными наградами.
— По заслугам отмечен! — громко вставил, чтобы все слышали, сидящий в президиуме Котов
— Спасибо, дорогой Виктор Михайлович за высокую оценку и возможность выступить с этой высокой трибуны. Всю свою жизнь я посвятил выполнению долга перед Коммунистической партией и перед Советским народом. Я родился в 1952 году в поселке Назия Ленинградской области, окончил юридический факультет Ленинградского государственного университета, после чего был призван для несения государственной службы…
С первых слов зал затих в дружелюбном внимании. Котову показалось, что Кошелев говорит специально для него, но он ошибался — точно так же думали почти все собравшиеся. Только три человека незаметно переглянулись, а один, как старший по званию — это был полковник Косинов — хитровато и одобрительно подмигнул: мол, знай наших!
4.15 Глубинное бурение на мелкой воде
Горлов зашел всего на несколько минут и, уходя, оставил сумку с продуктами и несколько бутылок марочного вина. Как не хотелось Рубашкину попробовать, но пить до сдачи номера было нельзя. Никто этого не делал, даже Серега Шевчук, известный тем, что ни в грош не ставит мнение разномастной журналистской братии. Впрочем, он мог себе это позволить, его считали лучшим «пером» редакции. Он умел лихо, как никто, закручивать темы. К примеру, в статье о недостатках в пионерских лагерях Шевчук мог вставить что-нибудь из Пушкина и так навертеть, что читатель до конца не вспоминал о бедных пионерах.
Рубашкин не мог разгадать, как это получается. Сам он писал короткие заметки, похожие на то ведомство, которому они посвящались. Любую попытку оживить текст Кокосов безжалостно пресекал, а спорить Рубашкин не мог — он по-прежнему работал вне штата, так сказать, «на птичьих правах».
Другие внештатники — их было великое множество, в каждом отделе по десятку — печатались в газете от случая к случаю не столько за деньги, сколько за красную журналистскую корочку, позволявшую проходить в разные интересные места, вроде закрытых просмотров в Доме Кино или актерских капустников. В отличие от них Рубашкин приходил в редакцию одновременно со штатными сотрудниками, молча сидел на ежедневных планерках, соглашался на любую работу и имел стол с телефоном в одной комнате с Димой Григорьевым, появлявшимся в отделе крайне редко и ненадолго. Он чувствовал, что в редакции его терпят больше от удивления, чем из милости: дескать, что ему у нас нужно и когда надоест?
Как Петр ни старался, но так и не смог узнать, кто подписал письмо в избирательную комиссию, из-за которого его сняли с выборов. Подозревал первого зама Воронова — маленького, толстого субъекта, хамившего на каждом шагу и в любую погоду добиравшегося до редакции на велосипеде. Но на прямой вопрос Воронов заорал, что вообще не желает говорить с посторонними и выгнал Петра из кабинета.
— Плюнь и разотри, — показав, как это делается, успокоил Кокосов, — материалы сдаешь, вопросы закрываешь — от музыки с театрами до криминала — и зарплаты не просишь. Поэтому никто тебя не прогонит, а если вдруг, то через мой труп.
— Зарплату не прошу потому, что не дадут, — вздохнул Рубашкин. Для себя он решил, что если после начала работы Ленсовета ничего не изменится, то будет искать работу. Он уже начал выяснять, куда можно пристроиться, обзвонил знакомых, даже мимоходом, будто в шутку, спросил у Горлова.
— Про Объединение и думать нечего, в нашу систему тебя никогда не возьмут, — сказал тот, — но, если не побрезгуешь совместным предприятием, то работа найдется.
— Будешь платить в СКВ, не побрезгую, — засмеялся Рубашкин.
— Откуда? У нас советско-венгерское СП, а форинты с рублями — близнецы и братья. Венгрия — не заграница, а курица — не та птица, которая доллары под насест складывает.
Судя по рассказам Горлова, работа у него действительно была — делать головки для блоков электропитания СВЧ-излучателей, которые потом нужно передавать все в то же Объединение.
— Вот пароход за море сплавим, тогда можно взяться за серьезное дело, — обнадежил Рубашкина Горлов, — а пока вспомни молодость: какой стороной паяльником тыкать, чтобы не обжечься.
Про поездку на Север речь не заходила. Рубашкин решил не спрашивать — видно, дела с кораблем шли хорошо, и надобность в статьях у Горлова отпала. Браться за паяльник отчаянно не хотелось, но на крайний случай другого выхода у Рубашкина не было.
Изредка он ходил в Ленсовет, благо милиционера на входе сняли, и в Мариинский дворец мог зайти всякий желающий.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68