без косметики, в поношенной куртке из китайской плащевки и вязаной шапочке, на ногах были старые сапоги с оттоптанными каблуками. — У тебя выпить не найдется? Немного, чтобы не знобило…
— Подожди, сейчас принесу, — сказал Горлов и пошел в подсобку.
— Дай что-нибудь выпить, — попросил он кладовщика.
— Есть коробка шампанского, армянский «Три звездочки», портвейн «Солнечный»…
— А водка? — перебил его Горлов, решив, что Ларисе нужна именно водка.
— С винтом кончилась, но есть «Московская». Вам поллитру или маленькую?
— Маленькую! Нет! Лучше две. Да скажи чтоб принесли пару чистых стаканов и закусить, — велел Горлов.
Он подумал, что Ларисе будет неприятно видеть посторонних, и дождался продавщицу в коридоре.
— Мы бабы слабые, лучше сразу! — сказал он, налив треть стакана.
— Как ты догадался? Я и хотела водку. Она, — как бы это сказать? — имеет незамедлительное действие.
— Ты — настоящий поэт русских спиртных напитков, — пошутил Горлов, подвигая ей тарелку с колбасой и маринованным перцем.
— Разве ты не знаешь, что я — филолог с высшим образованием? — через силу улыбнулась Лариса, и Горлов подумал, что ей тяжело заговорить первой.
— Так что случилось? Почему тебя не допустили к полетам? — наконец спросил он.
— После болезни меня почему-то послали на внеплановое обследование и обнаружили…
— Надеюсь, не… — начал было Горлов.
— Подожди, не перебивай! Мне даже с тобой как-то не по себе говорить. Сперва сказали, что рак… — она замялась и покраснела, -… рак женских органов. И направили, но не в нашу больницу, а в Свердловку — я сказала, что там прикреплена.
— И что? — чувствуя, как обрывается внутри, спросил Горлов.
— Опухоль доброкачественная. Правда, называется все это мерзко: киста яичника.
— Но ведь можно вылечить?
— Операцию не советуют. Говорят, что угрозы нет, но летать нельзя и детей иметь — тоже. Никогда! — она больше не смогла сдерживаться и заплакала, пряча лицо.
— Налей, пожалуйста, еще, — успокаиваясь, сказала она и вытерла глаза скомканным платком.
— Не верю, что ничего нельзя сделать, — тихо сказал Горлов.
— Прости, что валю свои неприятности.
— А на кого еще? Я же тебя люблю…
— Я знаю, что ты хороший и очень добрый.
— Все равно меня не брошу потому, что я хороший, — попытался пошутить Горлов.
— Я вдруг подумала, что мне даже поговорить не с кем…
— А подруги? Разве у тебя нет хоть одной подруги? — спросил Горлов.
— Представь, нет. В детстве я дружила с одной девочкой — она жила в соседнем доме, мы вместе гуляли в садике, и наши бабушки тоже подружились. А потом, — мне было лет пятнадцать, — она зашла ко мне в гости и стала все рассматривать и расспрашивать: «Это что, а это откуда?» Я отвечала, а после увидела у нее в глазах такую зависть! Даже не только зависть, а что-то, будто она меня ненавидит, но скрывает. С тех пор я старалась с ней не встречаться и больше никогда никого к себе не звала. Так же, как и родители. У них тоже никогда не было друзей. Знаешь, там, наверху нет равных. Одни ниже — тогда они завидуют и хотят занять твое место, а другие выше — относятся свысока, иногда боятся и вредят от страха. Я с этим выросла. Поэтому подруг у меня нет. Разве что ты — моя лучшая подруга.
— В пробуждении! — сглотнув комок в горле, сказал Горлов. — Я твоя лучшая подруга в пробуждении.
— И тебе не будет неприятно со мной спать?
— Господи! О чем ты говоришь? — воскликнул Горлов.
— Все равно меня не брошу потому, что я хорошая? — чуть улыбнувшись, повторила она. — Я тебе так благодарна, ты не представляешь.
— Куда ты поедешь? — заметив, что Лариса собирается встать, спросил Горлов.
— К тебе и с тобой нельзя. Значит остается одно — укрыться у мамы. Правда, рассказать ей ничего нельзя, но это даже хорошо… Только не провожай, я хочу одна, такси возьму и доеду.
— Я все-таки попробую что-нибудь придумать, — целуя Ларису, шепнул Горлов, но сам не знал что.
3.17 По шаткой лестнице, не глядя вниз
— Борис Петрович, когда поедем? — через полуоткрытую дверь спросил Володя.
Горлов посмотрел на часы — было начало десятого.
— Езжай, я сам доберусь, тут недалеко, — сказал он, вспомнив, что обещал встретиться с Рубашкиным.
— Что делаешь? — спросил Горлов, когда тот снял трубку.
— Читаю книгу, которую ты советовал — и не оторваться. Какое-то странное ощущение, будто сам летаешь, как эта чайка. Я бы все отдал, чтобы так писать. Вот послушай: «Ему показалось, что скала — это огромная кованная дверь в другой мир. Мгновенный удушающий страх, удар и мрак, а потом Джонатан Ливингстон поплыл по какому-то странному, странному небу, забывая, вспоминая и опять забывая, ему было страшно, и грустно, и тоскливо, отчаянно тоскливо…»
— Если тоскливо, значит, надо добавить, — прервал его Горлов. — Как ты говоришь, отчаянно добавить.
— Честно говоря, у меня финансовый кризис. Катя каждый день стонет и мечется — все, что получаю ей отдаю, и все равно мало, — вздохнул Рубашкин.
— Ты хотел поговорить об общественных проблемах, помнишь? — сказал Горлов.
— Когда?
— Минут через пятнадцать в Матвеевском садике. На закуску — бутерброд с колбасой. Устроит?
— И с соленым огурцом, — сразу оживился Рубашкин.
— У меня только маринованные, — засмеялся Горлов. — Все, сейчас выхожу.
За день потеплело, прозрачный воздух был мягким, и Горлов подумал, что вот-вот наступит весна. Он перешел Кировский проспект и через несколько минут вошел в садик напротив рубашкинского дома. На газонах еще лежал не стаявший грязно-серый снег, но дорожки уже подсушило, только по краям было мокро, и текли ручьи. Подстелив газету Горлов сел на скамейку и вскоре увидел выходящего из подъезда Рубашкина. Тот перешел дорогу и, войдя в сад, остановился совсем близко. Горлов не стал его окликать, а Рубашкин, почти не двигаясь, сосредоточенно смотрел куда-то вглубь сада, где несколько человек выгуливало собак.
— Петя! — устав ждать, позвал Горлов. Рубашкин обернулся и, подойдя, опустился рядом.
— По застывшим садам молчаливо несутся борзые, — сказал он, кивнув в сторону.
— Намек понял — сейчас и мы понесемся, — Горлов достал из кармана маленькую «Московской», сверток со стаканами и закуской.
Они выпили, не чокаясь и думая каждый о своем.
— Так ты подумал? — прервал молчание Рубашкин.
— Могу внести тысяч пять из своих, — ответил Горлов.
— Деньги, конечно, всегда нужны. Спасибо. А ты сам не хочешь участвовать? Мы можем выдвинуть тебя в депутаты, поможем организовать предвыборную агитацию, — предложил Рубашкин.
— Бог с тобой, Петя. У меня и так голова кругом. В министерстве спохватились, выделяют финансирование… — Горлов замолчал, вспомнив, что нельзя говорить Рубашкину даже о названии работы, -… к тому же кооперативные дела: начали оформлять покупку корабля. Там одних бумаг килограмма три утвердить надо. А магазин, тут недалеко? Я, естественно, в детали не вникаю, но, поверь, забот хватает.
— Думаю, Боря, что твое участие дороже пяти или даже десяти тысяч, — сказал Рубашкин. — Я в последнее время замечаю, что с каждым днем вокруг нас все больше каких-то странных людей. Некоторые — откровенные психопаты, им не в политику, а в дурдом надо, на других взглянешь — пробы негде ставить, мошенники и жулье, а кое-кто, особенно из кооператоров — себе на уме. Когда победим на выборах, эти у пирога будут первыми. Всех растолкают и задавят, им на все плевать. А большинство — неудачники, социологи называют таких маргиналами. Амбиций и самомнения — выше крыши. Для них главное — вылезти наверх, чтобы заметили и оценили.
— Только ты один это заметил? — спросил Горлов, подумав, что Рубашкин вряд ли считает себя неудачником.
— Многие это видят, но общий курс таков: дружить со всеми, кто против коммунистов. Поэтому такой умный и деятельный человек, как ты — на вес золота.
— Хорош самородочек! Восемьдесят килограммов живого веса. Здорово ты меня оценил, — засмеялся Горлов. — Кстати, почему ты решил, что вы победите на выборах?
— Знаю, как люди настроены. Сам посуди: семьдесят лет обещают хорошую жизнь, а результат? Народ ошалел от дефицита, что ни спроси — ничего нет. Этот год все расставил по местам. Люди готовы черта в ступе выбрать, лишь бы что-то изменить к лучшему.
— Возможно, ты и прав, но в депутаты все равно не хочу. Не выйдет из меня народного трибуна — характер не тот. Систему наведения спроектировать или вооружение с корабля снять — другое дело! Это понятно, это конкретно! Понимаешь, конкретно! — воскликнул Горлов.
— Видишь ли, Боря, победить на выборах в Советы — только начало. Следующий шаг — сформировать новую исполнительную власть. Если оставим старую, все пойдет прахом. Партократия хитра, умела и в отличие от нас хорошо организована. Вот и организуют голод или какую-нибудь аварию вроде Чернобыльской, и тогда нас сметут, а власть захватят генералы с полковниками. Проблем они не решат, но так завинтят, что Брежнев святым покажется. Ты когда-то ругал меня, что не думаю об экономике. Думаю! Мы все думаем! И, в первую очередь, о том, кто будет ею руководить.
— Ты имеешь в виду меня?
— Тебя, Боря! В конце концов, какая разница, кто сделает тебя начальником? Ты же был в восторге, когда засветило назначение в Челябинске?
— Ну, это давно было, — поморщился Горлов.
— Правда глаза колет? — спросил Рубашкин, и Горлов не нашел, что ответить.
— Конечно, мы не сможем назначить тебя министром, ни даже директором Объединения, это не в наших силах… пока. Но исполкомом ты бы управлял не хуже, а лучше нынешних.
— Ленгорисполком не потяну, а захудаленький район — запросто, — улыбаясь, согласился Горлов.
— И на том спасибо! Давай допьем остатки.
— Ты, Петя, сегодня какой-то задумчивый, на себя не похож, — выпив, сказал Горлов. — И мысли необычные: то, тяпнув стакан на скамейке в саду, председателей исполкомов готовишь, то о летающих чайках мечтаешь.
— Книжка твоя навеяла, я ее еще немного подержу — можно?
— Держи, сколько хочешь, не к спеху, — сказал Горлов.
— Ты-то сам ее читал?
— Читал, но, честно говоря, не понял, отчего ею так восхищаются. Одна моя знакомая на нее, как на Библию молится.
— Хороший человек твоя знакомая, — сказал Рубашкин.
— Кстати, Петя, не мог бы помочь, ты ведь многих знаешь. Жене одного моего приятеля какой-то дурацкий диагноз ставят по женской части. Устроить бы к хорошему специалисту на консультацию, — вдруг решил спросить Горлов.
— Какой диагноз?
— Подозревают опухоль… доброкачественную, — Горлов почему-то не смог повторить ту болезнь, которую назвала Лариса.
— У Вити Таланова кто-то был в институте Отто. Сегодня же позвоню. Думаю, что-нибудь получится. Ты куда?
— Поеду к себе. Считай, вторую ночь не сплю. К тому же в Мурманске тяжело пришлось. Пошел с моряками в баню, утром еле ноги унес, — зевнув, сказал Горлов. — Приеду и лягу спать. Завтра опять ни свет, ни заря.
* * *
— Наконец-то! Ты совсем замотался, на себя не похож. Ужинать будешь? — Нина подозрительно принюхалась, но ничего не сказала.
— Выпили с Рубашкиным, — виновато объяснил Горлов.
— Он недавно звонил, просил перезвонить, как только придешь.
— Больше никто не спрашивал?
— Из Краснодара просили передать, что пригонят твою машину на следующей неделе, а две фуры с консервами пока задерживаются. Зато могут отгрузить двадцать ящиков грузинского коньяка. Ждут, чтобы ты решил.
— Понятно! Поступим как в том анекдоте: украли ящик коньяка, продали, а деньги пропили. Помнишь?
Пока Нина готовила ужин, Горлов позвонил Рубашкину.
— Все в порядке, Таланов обещал все устроить, но просил, чтобы ты с ним связался, запиши телефон и позвони сразу, пока он дома, — сказал Петр и быстро продиктовал номер.
— Подожди, я забыл, как его зовут?
— Витя… то есть Виктор Львович.
— Все готово, иди, — заглянув в комнату, позвала Нина, но Горлов махнул рукой, чтобы не мешала.
— Виктор Львович, это Горлов, Петя Рубашкин сказал…
— Да, он только что со мной говорил. Пусть ваша знакомая позвонит… — Таланов назвал номер и к кому обратиться. — Но у меня к вам ответная просьба.
— Мы уже с Петром договорились, сделаю все, что могу, — торопясь, сказал Горлов.
— Я выдвинут кандидатом в депутаты Ленсовета по 213 округу. Это в Куйбышевском районе. До выборов не так уж много времени…
— Что конкретно я могу сделать? — спросил Горлов.
— Вряд ли уместно просить вас ходить по квартирам. Но есть одно направление, на котором очень нужна помощь. У меня совсем плохо с изготовлением печатных материалов: листовки, письма и всякое такое.
— Что-нибудь придумаем. Давайте завтра встретимся вместе с Петром и все обговорим, — обещал Горлов. Отказать было невозможно, хотя ввязываться в трудную и хлопотную работу очень не хотелось.
— Все стынет! — крикнула из кухни Нина, и Горлов почувствовал, что она раздражена.
Нужно было сообщить Ларисе, но звонить ей домой было нельзя — ее муж видимо запомнил его голос. К тому же Горлов вспомнил, что она собиралась ехать к родителям. Их телефона он не знал и решил попросить Ларисину подругу. Та записала его номер и обещала разыскать Ларису, чтобы та срочно позвонила.
Прошло минут пятнадцать. За это время Горлов успел съесть картошку с остывшей подливкой и выпил чая. Когда зазвонил телефон, он вскочил так резко, что уронил тарелку.
— Можно Бориса Петровича? — осторожно спросила Лариса.
— Это я! — воскликнул он. — Запиши номер: завтра ты должна позвонить в институт Отто и сказать, что от Таланова Виктора Львовича. Тебя будут ждать и сделают все, что возможно. Никаких денег или подарков — я обо всем договорился.
— Бесполезно!
— Сейчас не время для споров, делай, как я сказал! — закричал Горлов.
— Хорошо, позвоню, — неожиданно согласилась Лариса. — Куда тебе звонить?
— Вечером буду у себя в конторе. После шести.
— С кем ты так грубо разговариваешь? Разве так можно? — спросила Нина.
— С кем надо! — оборвал ее Горлов и стал раздеваться. Он заснул, едва коснувшись подушки и не чувствовал ничего, пока яркий луч солнца не проник сквозь неплотно закрытую занавеску.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68