Припомнив, откуда днем светит солнце, Рубашкин решил, что завтра будет ясная погода: восточный ветер редко приносил тучи и ненастье.
— ОТРЕШИМ ТОРГОВО-ПРОМЫШЛЕННУЮ И ПАРТИЙНУЮ МАФИЮ ОТ ВЛАСТИ! СОВЕТЫ БЕЗ КОММУНИСТОВ И БЮРОКРАТОВ! — Рубашкин подумал, что именно так должен звучать лозунг, о котором сегодня так долго спорили.
3.13 Из крана капает вода, его вчера закрыть забыли
Было без четверти двенадцать, когда Рубашкин вернулся домой. Катя и Настя уже заснули, было тихо, только изредка слышался шорох шин проезжавших под окнами легковых автомобилей. Спать не хотелось, и Рубашкин поставил на плиту чайник. Пока закипала вода, он заправил бумагу в пишущую машинку и закурил сигарету.
Но что-то отвлекало. Сосредоточившись, Петр заметил, что из неплотно завернутого крана гулко падали капли. Он машинально попробовал отсчитать ритм, но паузы между ударами менялись, как в каком-то стихотворении. Стихи назойливо привязались еще по дороге в троллейбусе, и Петр, сам того не желая повторял про себя:
"По замерзшим холмам молчаливо несутся борзые,
Среди красных болот возникают гудки поездные,
На пустое шоссе, пропадая в дыму редколесья,
Вылетает такси, и осины шумят в поднебесье…"
Слова и ударения наползали друг на друга, смысл был непонятным и неправильным: почему гудки возникали среди болот и почему «красных»? Болота не бывают красными, даже осенью они покрыты желто-зеленой ряской и мхом, а болотная клюква — она редкая и не дает окраски. И вдруг — такси? Откуда на болоте появилось шоссе и на нем такси, зачем оно? Перед глазами возникли зимние, зимние дюны и вдалеке, между соснами — стылая гладь заснеженного льда на Финском заливе. Петр не мог уловить, каким причудливым воображением созданы эти строчки, но они безусловно были красивыми, он не сомневался, мучительно пытаясь припомнить, что дальше.
Чайник закипел, и перед тем, как налить кипяток в чашку с растворимым кофе, он изо всех сил закрутил капающий кран. Непонятное стихотворение тут же выпало, будто смылось из памяти.
Кофе был неприятным, с каким-то ячменным привкусом, как в буфетах провинциальных станцийй. Отставив чашку, Петр разложил на столе рукопись, которую дала Марина Евгеньевна. Читалось легко, но писала не Салье, ее почерк Петр знал. Написанное нельзя было назвать статьей, скорее выписки из разных источников.
Наиболее связным и законченным выглядели страницы о кооперативном движении:
"…кооперативы — один из главных нервов перестройки, ее единственное видимое достижение в сфере экономики. Но перестройка не заботится о своем детище, не защищает кооперативное движение. Власть трусливо отворачивается, будто не замечая беззастенчивую и намеренно лживую пропаганду, которую целенаправленно ведут представители партийной и хозяйственной номенклатуры, чтобы озлобить широкие слои населения, восстановить народ против ростков нового экономического уклада.
В самый разгар наступления злейших врагов перестройки в СССР был проведен любопытный опрос общественного мнения: вы за кооперативы или против? Среди опрошенных не старше 45 лет за кооперативы высказались 87 процентов. Эти люди еще не во всем разочаровались, у них еще есть желание добиться повышения жизненного уровня своим собственным трудом. Но в категории от 45 до 75 лет только 7-10 процентов поддерживают кооперативы. Вот, что делает с нами возраст: опыт жизни в условиях административно-командной экономики породил горчайшее разочарование, абсолютное неверие в собственные силы!
А вот среди тех, кому больше 75 лет за кооперативы — 70 и более процентов! Наши старики не забыли НЭП, они живые свидетели успехов раскрепощенной инициативы людей, которую дает свободная экономика. Это на их глазах НЭП возродил страну из руин и пепла, спас от голода и разрухи миллионы граждан, привел их к благосостоянию и даже дал государству твердую, свободно конвертируемую валюту!
Между тем тлетворные мифы об обществе нищих, но равноправных продолжают разъедать разум, отнимать у нашей страны последние силы для деятельного обновления…"
Несколько страниц заняли пространные рассуждения о врагах перестройки, их количестве и социальном составе. Восемнадцать миллионов руководителей производства и разного рода управляющих. Более двадцати миллионов — в теневой экономике. Их перечень начинался с парикмахеров, массажистов, репетиторов и сапожников. Туда же были отнесены сантехники, портные, работники автосервиса, слесари, электромонтеры и даже врачи.
Работники торговли и государственных предприятий обслуживания были выделены в отдельную категорию — свыше десяти миллионов.
Неизвестным осталось количество тех, кто работает в партийном, профсоюзном и комсомольском аппарате, служит в армии, в милиции и КГБ, а также занятых в военно-промышленном комплексе.
Рубашкин заглянул в свой блокнот, где были записаны недостающие цифры, и на клочке бумаги сложил в столбик. Получилось около 90 миллионов, почти три четверти трудоспособного населения, — перестройка и продвижение экономических реформ означали значительное ухудшение условий их жизни.
В рукописи была явная несуразица: выходило, что рыночные реформы противоречили интересам большинства населения. Поколебавшись, Рубашкин вычеркнул все цифры и названия рабочих профессий. От этого образ врагов перестройки потускнел и размылся, потерял осязаемость, сузившись до известных, ставших обыденными очертаний: совпартноменклатура и КГБ!
Неожиданно вспомнился Горлов. С одной стороны — типичный работник военно-промышленного комплекса, с другой — удачливый кооператор. Светочка Петрова, с которой Рубашкин иногда встречался в метро, рассказывала, что недавно Борис вдруг выдал подчиненным по сто-двести рублей. Сказал, что была удачная сделка, и что надо делиться с друзьями. Доброты у него не отнимешь, Горлов никогда не был жадиной, всегда выбивал у начальства повышенные премии.
Рубашкин посмотрел на часы, но все же потянулся к телефону и по памяти набрал номер. Горлов снял на третьем гудке, его голос был бодрым.
— Что так поздно? — спросил он, узнав Петра.
— Сердце подсказало, что не спишь, полный великих дум, — сказал Рубашкин.
— Все равно через пару часов уезжать…
— Куда?
— В Мурманск пятичасовым рейсом, чтобы вечером вернуться.
— С каких пор стали выписывать командировки на один день? — удивился Рубашкин. — Помню, ты меня в Североморск на две недели услал, а дел-то всего ничего: акты внедрения и протокол авторского надзора у адмиралов подписать.
— Я не в командировку, а сам по себе, — засмеялся Горлов. — Пароход, представь, задумал купить.
— Зачем тебе пароход? Какой? — изумился Рубашкин.
— Большой противолодочный с пушками и торпедами. Заменю системы наведения, введу правильное целеуказание и — вперед, с новым названием: «Смерть врагам империализма!» Как звучит?
— Звучит демократически, в духе времени, — Рубашкин мялся, не решаясь заговорить о деньгах. — Я, кстати, по делу звоню. От имени нашего общегражданского, демократического движения. Выборы приближаются, можно сказать, наш не последний, но решительный бой.
— Слышал! Нина все уши прожужжала: Ельцин, демократы, Собчак. Ельцин сказал то, Горбачев высказал это, Собчак показал, как закон уважать, а Гдляну с Ивановым взяточников сажать мешают. Борщ уплетаю и котлеты жую исключительно под агитацию и пропаганду, как в парткоме на политинформации.
— И как ты к этому относишься?
— Да, никак! Разговоры стихнут скоро, а металл останется. До сих пор уверен, что не делом ты, Петя, занялся. Помнишь к твоему дню рождения стихи сочинили: "Служил наш Петя инженером, наш Петя ГОСТ'ы изучал"?
— Помню: «Живи по СТП и ГОСТ'у, и будет все предельно просто». Я, Боря, потому все и бросил, что так больше жить нельзя.
— Можно! Вот в будущем году пробью финансирование под космическую тематику, брошу к чертовой матери коммерцию, и все будет в порядке. Снова заживем по ГОСТ'у.
— Ты уже не боишься по телефону говорить о космической тематике? К тому же — со мной? Или секретность отменили, а КГБ распущен? — спросил Рубашкин, и по наступившему молчанию понял, что Горлов задумался. — Если все оставить, как есть, тебя в следующем году посадят. Вспомнят и обязательно доберутся. Не забудь, кому ты обязан тем, что остался жив, здоров и на свободе!
— Петя, я тебе всегда помогал, ничего плохого между нами никогда не было. Я очень благодарен за ту статью в «Литературке» и понимаю, что она для меня значила, — неуверенно сказал Горлов.
— Не во мне дело, а в Системе! В их Системе. Завтра меня рядом не окажется, или сложится не так удачно. Прости за высокие слова, но наша борьба — это твоя борьба. Подумай, Боря, о себе подумай!
— Подумаю! Обещаю, — согласился Горлов, и Рубашкин почувствовал, что тот начинает тяготиться разговором.
— Прилетишь из Мурманска — позвони и встретимся, — перед тем, как попрощаться, сказал Рубашкин.
— Завтра вечером и прилечу. Сегодня здесь, завтра там, а завтра — опять здесь, — засмеялся Горлов и повесил трубку.
— С кем ты разговариваешь? — зайдя на кухню, спросила Катя.
— С Борей Горловым. Он через час улетает в Мурманск.
— Вчера его Нину встретила — не узнать. Дубленка из «Березки», сапоги — мне такие и не снились. Продукты покупает только на рынке. Хочет Машу в английскую школу переводить. Говорит, всего тысячу директору дала. А у нас опять деньги кончились, и папа ничего не прислал. У него неприятности: видно придется уходить на пенсию. Мама звонила, что был пленум Обкома, он вернулся и сразу в больницу угодил — чуть до инфаркта не довели. Там какой-то из новых на папино место рвется, хочет в секретари райкома, интриги копает.
— Твоему отцу самое время на пенсию. Не сегодня, так завтра все райкомы и обкомы разгонят, — рассеянно заметил Рубашкин.
— А мы тогда как будем? Сколько лет за папой, как за каменной стеной!
— Пройдут выборы, и меня в штат возьмут, обкомовцы ничего сделать уже не смогут. Потерпи, немного осталось, — успокоил жену Рубашкин и, дождавшись, пока она уйдет, застучал двумя пальцами по клавишам машинки.
«Время не ждет» или, нет — «Под ветром перестройки», — допечатав второй заголовок, решил Рубашкин. — «… В беседе с нашим корреспондентом член Координационного совета Ленинградского народного фронта, доктор геологических наук Марина Евгеньевна Салье сказала…»
«Нужно дать материал в форме интервью. Во-первых, живее, а во-вторых, не встанет вопрос, кому платить гонорар. Ясно, что журналисту, который брал интервью. А если писать статью за ее подписью, то гонорара — фиг дождешься», — подумал Рубашкин и вытер глаза, заслезившиеся от сигаретного дыма.
3.14 Видна дорога в три конца
В аэропорту «Мурмаши» Горлова встретил кавторанг Толя, с которым они летели в прошлый раз. Через него и удалось провести всю предварительную работу, связанную с покупкой на металлолом отслужившего свое корабля.
Толя был гладко выбрит, в новенькой шинели с черным каракулем, из-под шарфа виднелся воротничок ослепительно белой рубашки.
— Что же ты свою невесту не взял? — увидев Горлова, спросил капитан.
— Слегка захворала, видно, от тебя заразилась. Помнишь, ты все время чихал и кашлял? А теперь, вижу, совсем выздоровел? — пожимая ему руку, спросил Горлов и забрал у носильщика один из двух увесистых чемоданов — в каждом было по восемь бутылок марочного коньяка разнообразного происхождения: французский «Мартель», грузинские «Шота Руставели» и «Варцихэ», молдавский «Белый Аист», крымский «Коктебель», — его Горлов любил и отличал больше прочих, — и три сорта армянского — «Юбилейный», «КВВК» и знаменитый «Ахматар». Возле донышка каждой бутылки покоился розовато-желтый лимон, а к верхней крышке были прикреплены четыре коробки конфет «Мишка на Севере». Все это аккуратно крепилось в деревянных гнездах, которые Горлов специально заказал плотнику. Много мороки доставили лимоны — углубление для каждого пришлось доводить отдельно, чтобы не выскальзывали.
— Тяжелый, — сказал Толя, беря чемодан.
— Своя ноша не тянет. Это сувенир из Ленинграда, — садясь в «Волгу» ответил Горлов.
По дороге капитан не удержался и, заглянув в чемодан, даже присвистнул.
— По отдельности бывало, употреблял. Но чтобы сразу? Никогда! — воскликнул он.
— Как считаешь: адмиралу понравится? — спросил Горлов.
— Да, за такой набор он тебе целый линкор спишет, глазом не моргнет!
Дорога вилась между голых, заснеженных сопок. За слепящим конусом света фар было непроглядно темно, и в небе едва забрезжило только, когда подъехали к Штабу, за несколько минут до одиннадцати. В приемную прошли, не оформляя пропуска, и адъютант сразу пропустил их к заместителю командующего.
Хозяин просторного и опрятного кабинета оказался сравнительно молодым, но немного располневшим человеком. Он встретил Горлова, приветливо улыбаясь.
— Рад познакомиться, Борис Петрович. Контрразведка мне о вас уже доложила: кто, зачем и откуда. Здесь о вашем блоке наведения легенды ходят: три года на вооружении и, представьте, ни одного отказа. Заказали на этот год модернизацию, но из Москвы — ни ответа, ни привета. Может, вы в курсе?
— Старое модернизировать незачем. Мы принципиально новую систему придумали: массогабариты уменьшены на треть, дальность увеличена примерно на триста километров, а вероятность ошибки по целенаведению — меньше десятой процента. — ответил Горлов.
— И когда испытания?
— В этом году денег не выделили, что будет в следующем, и не знаю.
— Разрешите, товарищ адмирал? — адъютант внес горловский чемодан и остановился посреди кабинета.
— Это сувенир Северному Флоту от ленинградцев, — объяснил Горлов.
— Посмотрим, что за сувенир, — адмирал легко поднял чемодан и поставил на стол.
— С выдумкой сувенир, — приподняв крышку, одобрил он. — Хотя обмывать ваш вопрос еще рано. Отношение в Минобороны и все прочие, необходимые документы мы подготовили. Копии возьмете в отделе, а подлинники мы сами отправим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68