Он тоже не сидел, сложа руки — выискивал и лелеял сторонников. У сравнительно молодого, честолюбивого чекиста были свои, далеко идущие цели, и он делал все, чтобы искоренить и пресечь любое вольнодумство. За это им разрешалось рисовать, играть и писать все, что вздумается. Хотел этого Кошелев или нет, но джин был выпущен из бутылки. Почувствовав дуновение свежего воздуха, молодые люди пошли дальше того, что было задумано в кабинетах Большого Дома.
Одним из тех, кто сорвал планы идеологических надсмотрщиков стал уже отсидевший Георгий Михайлов. И вскоре он вновь попал за решетку. Начался новый уголовный процесс, как будто списанный со страниц Кафки. И возглавил его все тот же гэбэшник Кошелев, он же Коршунов. Михайлову вменили статью 93 Уголовного кодекса. Больше года Михайлов просидел в «Крестах», подвергаясь изощренному психологическому давлению.
В сентябре 1996 года президент Франции Миттеран уговорил Горбачева освободить узника совести Михайлова, и его выпустили на свободу. Уголовное преследование было прекращено через десять лет после первого ареста Михайлова…
В редакцию Рубашкин приехал после трех. Номер уже сдали, и Кокосов ушел. Подумав, Петр решил отнести рукопись Грачеву, благо тот еще был на месте.
Прочитав статью, он вернул ее Рубашкину:
— Печатать не будем!
— Плохо написано? — спросил Рубашкин.
— Написано как раз неплохо, бойко написано. Только как же мы этот материал проверим? Ведь, как я понял, вы используете только один источник — Михайлова. А что, если он врет, или ошибается? Нет, в таком виде ваша статья непечатна.
— К главному редактору идти бесполезно? — спросил Рубашкин.
— Если не соберете убедительных подтверждений, то советую вообще никому это не показывать.
— Нет времени! Кошелев баллотируется на председателя райсовета, статья нужна до дня голосования, — воскликнул Рубашкин.
— Не подумайте, что я чего-то боюсь. Но печатать непроверенный материал такого содержания? Ни одно серьезное издание на это не пойдет, поверьте моему опыту, — объяснил Грачев.
— Ничего нельзя сделать? — спросил Рубашкин.
— Попробуйте обратиться в какую-нибудь мелкую газету, из новых, вдруг повезет.
Конец этого и весь следующий день Рубашкин ходил по редакциям. Где-то отказывали сразу, где-то просили оставить рукопись, но надежды на быструю публикацию не было.
А еще через день позвонил Вдовин.
— Завтра выборы в райсовете. Что-то они заторопились — наверное, узнали про твою статью. Мы с Жорой пойдем, будем выступать, — сказал он.
— Это что-нибудь изменит? — спросил Рубашкин.
— Вряд ли, но не сидеть же сложа руки, — ответил Вдовин.
Рубашкин обещал придти к началу заседания, но утром позвонил Кокосов и велел, все бросив, мчаться в Ленсовет: там намечалось обсуждение их газеты — отдавать ее горсовету или нет.
4.19 Праздник на нашей улице
Павел Константинович принимал поздравления. Поздравлять начали, едва председательствовавший на сессии — самый старший из депутатов, ветеран Великой отечественной войны, огласил число голосов «За», «Против», «Воздержался» и, зачитав проект решения, предложил утвердить их посредством открытого голосования.
Первым, как и положено, поздравил Котов. Крепко пожав Кошелеву руку, он отодвинул от микрофона уже не нужного председательствующего.
— Товарищи депутаты! Ваш выбор свидетельствует — что бы там ни врали всякого рода отщепенцы, — ваш выбор свидетельствует о нерушимости ленинского блока коммунистов и беспартийных!
В зале послышался шум. С десяток депутатов вставали с мест и по одному выходили из зала.
— Пусть уходят! Обойдемся без них, — не смутившись, продолжал Котов. — Сегодня они ушли с первой сессии районного Совета народных депутатов, а завтра им придется уйти из нашего великого города. А кто не захочет, тем поможем! Судя по вашей реакции, депутаты мою инициативу поддерживают. Но ставить на голосование пока преждевременно, тем более, что председатель райсовета еще не заступил на должность. Вот, когда приступит, разберется, тогда и проголосуем. Да так проголосуем, что в нью-йорках и тель-авивах стекла из окон посыпятся, а во всем мире воздух чище станет! — Котов сделал паузу, дав собравшимся вволю отсмеяться.
— Спокойно, товарищи! Несколько минут тому назад я позвонил товарищу Гидаспову и доложил о результатах выборов в нашем райсовете, — дождавшись, пока зал успокоится, продолжал Котов. — Борис Вениаминович выразил чувство глубокого удовлетворения результатами голосования и поручил мне от имени бюро Ленинградского Обкома КПСС сердечно поздравить товарища Кошелева с избранием на высокий и ответственный пост. Он очень огорчен, что не может сегодня приехать — готовится к внеочередному пленуму ЦК КПСС, который откроется завтра. Думаю, что в такой аудитории можно сказать, что ожидается принятие очень важных решений, в том числе — по кадровым вопросам. Поэтому разрешите от вашего имени передать Центральному Комитету нашей партии, что депутаты Петроградского районного Совета будут и впредь неустанно бороться за победу коммунизма, останутся верны заветам наших отцов и дедов.
В заключение от себя лично хочу пожелать Павлу Константиновичу больших успехов в трудной работе на благо ленинградцев и жителей нашего района!
Котов подошел к Кошелеву и, обняв его, трижды по-русски расцеловал в обе щеки. В зале захлопали, и председательствующий в последний раз объявил перерыв.
— А после бразды, так сказать, правления перейдут уже к законному, так сказать, председателю, — сквозь нарастающий шум медленно выговорил ветеран.
Через двадцать минут Кошелев уже сидел в президиуме и вел заседание сессии, удивляясь, как легко это получается. Вопросы были пустяковыми: «Об утверждении положения о конкурсе на должность председателя райисполкома», «О формировании постоянных депутатских комиссий», «Об утверждении количества депутатов работающих в районном Совете на постоянной основе» и прочее в том же духе. Все было заранее подготовлено, проекты решений и фамилии записанных на выступление были заботливо и аккуратно напечатаны заранее.
Управились быстро. Еще не было пяти, когда повестка дня оказалась исчерпанной, и Кошелев объявил заседание закрытым.
Заведующая канцелярией, полная женщина лет сорока проводила Кошелева в его новый кабинет. Раньше в нем располагался председатель исполкома, но за несколько дней успели сделать косметический ремонт и расставить новую мебель. Неприметная дверь в углу кабинета вела в небольшую комнату отдыха. Там было тихо и покойно. Только, опустившись на мягкий, импортный диван, Кошелев почувствовал, что устал, и решил до начала банкета отдохнуть здесь, не заезжая домой.
Он закрыл глаза и расслабился, но события минувшего дня не отступали.
«Все-таки испортили настроение», -раздраженно подумал он вспоминая, как несколько депутатов пытались обвинить его в каких-то неведомых преступлениях. Даже притащили уголовника Михайлова, требовали дать ему слово. А зачем давать слово постороннему? Михайлов пытался скандалить, но два товарища вежливо помогли ему выйти из зала.
Тогда к микрофону прорвался какой-то нечесаный депутат. Что ж, депутату не откажешь, любой депутат, даже пострадавший в свое время от органов — разумеется, справедливо пострадавший — имеет право высказать своем мнение.
Ну, рассказал нечесаный, что он в течение нескольких лет работал во враждебной среде под псевдонимом Коршунов, и что? Разве это секрет? Разведчики меняют имена, как перчатки в ненастный день, это их долг.
Кошелев так и ответил: мол, выполнял возложенные на него служебные обязанности. Да, на основе добытых им данных кое-кого сажали. Но, во-первых, сажал не Кошелев, сажал народный суд, руководствуясь советскими законами. А, во-вторых, сажали валютчиков, спекулянтов и шпионов, матерых врагов советского государства, подрывавших государственную безопасность. Честных людей, пусть даже оступившихся, не сажали, их берегли, с ними проводили профилактические мероприятия, вовремя предостерегали от ошибок. Взять, например, того же Горлова! Ведь, его не посадили, хотя было за что, даже ДОР на него завели, где он проходил как «Звездочет».
Кошелев вспомнил, с какой благодарностью — прямо на лице была написана — слушал его Горлов во время встречи с кооператорами района. И — какой же молодец — словом не обмолвился, что знакомы! Да, настоящие советские люди умеют ценить помощь, оказанную органами!
«Надо будет подойти к нему на банкете, на виду у всех тепло поприветствовать», — решил Кошелев, вспомнив, что продукты и вино для сегодняшнего вечера выделил именно Горлов за счет своего совместного предприятия.
Кошелев улыбнулся, вспомнив, как ловко отбрил того демагога. Добрых четверть часа тот бубнил с трибуны, до хрипоты обвинял во всяких грехах, будто Кошелев виноват в репрессиях 37-го года и, вконец заговорившись, вдруг ляпнул, что Кошелев манипулирует людьми, умеет-де так доходчиво объяснять все людям, что они ему верят.
На всю предыдущую чепуху Павел Константинович ответил коротко и с достоинством: дескать, у некоторых рыб очень большая голова, но она лишена разума, как это случается с некоторыми людьми, в чем уважаемые депутаты только что могли убедиться. Все засмеялись, а нечесаный стал что-то выкрикивать, снова рвался к микрофону. Его, было, хотели вывести, но Кошелев вежливо заметил: «Я же вас, уважаемый коллега, не перебивал, дал вам возможность высказаться. Если вы не уважаете меня, так окажите уважение основному принципу демократии — свободе выражать свое мнение!» Ответить было нечего и Кошелев продолжал, зацепившись за последние фразы этого клеветника: «Кто же вам, демократам, мешает говорить так, чтобы люди вас слушали и понимали? Людям нужна правда, нужно, чтобы о них заботились, вникали в их нужды и сокровенные чаяния! Ведь, любой человек знает, что ему нужно, но большинство может быть подавлено этим знанием. Поэтому они и доверяют власть своим избранникам, тем, кто ощущает смысл и цель жизни в осознании того, что служат людям. И чтобы изменить жизнь людей к лучшему, их надо любить, влияя на них пропорционально внутренней убежденности и любви к ним!».
В итоге избрали подавляющим большинством голосов. Даже сомневающиеся — были и такие — проголосовали «За»! А десяток голосов «Против»? Так, это даже хорошо, что не единогласно — говорит о свободе мнений, о плюрализме. Кому это мешает?
«Никому!» — сам себе ответил Кошелев и подумал, что не было бы нынешнего разгула вседозволенности и нигилизма, если б вовремя прислушались к его предложениям. Сколько рапортов он написал, сколько врагов нажил, убеждая руководство, что воспитывая у людей стремление к одной цели — торжеству коммунизма — нужно дать возможность каждому оставаться самим собой, разумеется, в пределах дозволенного. Ведь личность реализует себя социально только тогда, когда она свободно и полно раскрывает свою индивидуальность, гордится собственной неповторимостью и нестандартностью. Не надо кроить всех на один аршин — это пригибает людей, делает их духовно стреноженными, общественно пассивными. А от общественной пассивности до враждебной позиции — всего один шаг. В конце концов он делом доказал правильность своей позиции. Его работа среди творческой интеллигенции обогатила КГБ бесценным опытом. Правда, воспользовались этим опытом плохо, очень плохо. Теперь спохватились, даже либерально-демократическую партию помогли организовать с целью подлинно демократической многопартийности, да поздно!
«Ну, ничего, еще не все потеряно! Точнее, ничего не потеряно, пока сохранено главное», — неторопливо и умиротворенно думал Кошелев, не замечая, что засыпает.
«Я хочу, чтобы на протяжении веков продолжали спорить о том, кем я был, о чем думал и чего хотел», — вдруг услышал он свой собственный голос.
— Часто люди падают с большой высоты из-за тех же недостатков, которые помогли ее достичь, — ответил высокий человек в мятом пиджаке и вытертых на коленях, давно не глаженых брюках.
«Это Рубашкин! Та самая шелупонь, которая пыталась напечатать про меня пасквиль», — догадался Кошелев.
Лицо человека было крупным, с четкими чертами, но было невозможно составить словесный портрет: контур не различался — то ли овальный, то ли треугольный, носогубных складок не было вовсе, а цвет волос — неопределимый. Глаза человека метали молнии.
"Не могу же я сказать, что у него в глазах молнии! Наружка меня на смех поднимет", — ужаснулся Кошелев.
— Лучше заслужить почести и не получить их, чем пользоваться почестями незаслуженно, — нравоучительно сказал человек и помолчав, добавил: — Вашу ценность, гражданин подполковник, определяет не то, что вы получаете, а то, что вы отдаете обществу.
— Я все отдам обществу, все до последней капли крови, а если потребуется, то и жизнь! — воскликнул Кошелев и услышал тоненькое мелодичное треньканье.
Еще не совсем проснувшись, он схватился за стоявший рядом телефон.
— Ну, как настроение у именинника? — раздалось в трубке.
— Бодрое, товарищ генерал-майор! Готов к выполнению Ваших служебно-оперативных заданий, — узнав Суркова, ответил Коешелев.
— Во-первых, не генерал-майор, а генерал-лейтенант…
— Извините, товарищ генерал-лейтенант! Разрешите поздравить?
… а во-вторых, оперативных заданий больше не будет, — сделав паузу, Сурков добавил: — Будут служебно-боевые задания — понял? — боевые! Готовься!
— Есть готовиться к служебно-боевым заданиям, — четко ответил Кошелев, но генерал уже повесил трубку.
4.20 Все прекрасный май вернет, что забрал декабрь суровый.
По дороге в аэропорт Горлов заехал за Ларисой. Времени едва хватало, чтобы выпить кофе, и через четверть часа они уже выехали.
— Как блуждающие звезды: то вместе, то снова врозь, — прощаясь, говорила Лариса. — Всякий раз сердце щемит, будто навек.
— Почему же навек? Я дня за два управлюсь. Улажу дела в штабе и отправлю корабль в предпоследний путь. Ты не представляешь, как он мне осточертел.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68