Как показали результаты первичного психиатрического осмотра, у Богдановой возникло реактивное состояние на почве неадекватного восприятия напряженной ситуации. У нее произошел нервный срыв, выразившийся в немотивированной агрессии в отношении Горлова Б.П., в результате чего последнему, а также неопределенному кругу лиц из числа сотрудников НПО «Волна» стали известны некоторые детали проведенной нами разработки.
В настоящее время Богданова госпитализирована в городскую психиатрическую больницу №5. Данные ею на стадии дознания признательные показания утратили силу ввиду ее временной недееспособности.
В связи с вышеизложенным, а также:
— с учетом мнения тов. Котова В.М. (прилагается);
— результатов профилактической беседы, проведенной мною с Горловым Б.П. 18.08.89 г.;
— необходимостью обеспечения режима секретности в отношении проводимых УКГБ оперативно-розыскных и профилактических мероприятий ПРЕДЛАГАЮ:
1. Дознание в отношении Рубашкина П.А. и Горлова Б.П. приостановить.
2. Усилить оперативно-розыскные мероприятия в отношении Рубашкина П.А. с введением наружного (выборочно) и иных видов наблюдения.
3. Обеспечить изоляцию Богдановой в лечебно-санаторных учреждениях на длительный срок с последующим трудоустройством вне г. Ленинграда.
4. Санкционировать дальнейшую разработку Горлова Б.П., имея в виду получение агентурной информации о Рубашкине П.А., Таланове В.Л. и лицах из их окружения.
Докладываю на Ваше решение.
Приложение: упомянутое по тексту — на 2 л.
Заместитель начальника Петроградского райотдела УКГБ, подполковник Коршунов П.В.
Отпечатано в 1-м экз. — только адресату.
Закончив, Коршунов перечитал и остался доволен: коротко, ясно и грамотно. Он был уверен, какую резолюцию наложит руководство: «п/ку Коршунову. Согл.! Для исполнения». А из Горлова может выйти толк, и Котов еще пригодится. Ох, как пригодится будущий секретарь Петроградского райкома партии товарищ Котов!
* * *
Горлову едва удалось втиснуться в переполненный вагон. В тамбуре было нечем дышать, мерзко пахло несвежей одеждой. Так же мерзко было у него на душе. Он не мог понять причину, но вместо радости, что главные беды остались позади, чувствовал глубокое унижение, будто его увидели голым в самый неподходящий момент.
Между Солнечным и Комарово многие вышли. Горлов сел у окна и задумался, что скажет Нине. Ему было нестерпимо стыдно, хотелось только одного — молча, не говоря ни слова, обнять жену и проснуться, забыв обо всем, будто ничего не было.
1.14. Что может быть лучше предложений начальника?
Ощущения были упоительны, как предвкушение приятного и долгожданного путешествия. Не зря говорят: «чемоданное настроение» — Котов и чувствовал себя сидящим на чемоданах. Он уже собрал свои личные вещи. Осталось только позвонить в спецотдел, чтобы опечатали две большие картонные коробки для беспрепятственного выноса.
Да, то, что началось на пленуме ЦК, когда Горбачев одним махом отправил на пенсию чуть ли сотню засидевшихся бюрократов, получило закономерное продолжение. Обком освободился от Соловьева, а руководителем ленинградских коммунистов стал Гидаспов — ученый, хозяйственник, настоящий борец и умница. Теперь очередь — горкома и райкомов. Там тоже нужны новые люди, в полной мере сознающие остроту положения.
«Я нужен, я!» — подумал Котов, ощутив радость и холодящую тревогу близких перемен.
Он вспомнил свое принципиальное и по-большевицки смелое выступление в Смольном. Всего пять минут, но они оказались решающими. Как удачно и к месту он высказался: «подлинная демократия только тогда чего-нибудь стоит, когда она управляема… когда ею управляет Коммунистическая партия!»
Горбачев первым захлопал, за ним — Гидаспов, весь зал аплодировал. И к его предложению о выборах тоже прислушались: народных депутатов должен избирать народ, избирать в трудовых коллективах, где крепки парторганизации, где коммунисты смогут поставить надежный заслон болтунам и демагогам без роду и племени. Тогда такие, как Собчак, Щелканов или Болдырев, не пройдут!
Потом ему рассказали, что Горбачев лично посоветовал включить его в списки, включить перед самым голосованием. Из-за этого даже пришлось объявить перерыв, чтобы успели оформить.
Впрочем, не стоит переоценивать: не стал бы он членом Обкома, если бы Гидаспов не знал его с хорошей стороны. Сказал бы Горбачеву, что следует повременить, разве тот стал бы настаивать? Забыл бы через минуту!
Да, теперь он член Обкома партии. Если все пойдет удачно, скоро будет кандидатом в члены ЦК КПСС.
Котов с удовольствием потянулся к телефону спецсвязи с потускневшим от времени гербом СССР на диске. «Интересно, у кого раньше был этот аппарат? Впрочем, у кого был, тот сплыл. Теперь — у меня, надо будет взять его с собой, на счастье», — мельком подумал он.
— Товарища Волконицкого! Да, Николая Владимировича Волконицкого… Кто спрашивает? Член Обкома партии товарищ Котов. Да, вот так и докладывайте: член Обкома, товарищ Котов!
— Распустились! Ну, ничего, я их приведу в чувство! — сам себе раздраженно буркнул он, пока секретарша переключала телефон.
— Здравствуй Николай Владимирович! Я позавчера разговаривал с…, — Котов замялся, не зная, как назвать Гидаспова: по фамилии — неуважительно, по имени-отчеству неудобно, по должности — слишком вычурно.
— … да, Борис Вениаминович уже поставил задачу. Готовим для вас материалы. Товарищи, ну, вы понимаете, — из органов, очень помогают. Завтра, крайний срок послезавтра утром перешлю с нарочным. Вы на прежнем месте будете или уже у себя, в райкоме?
— Не иголка, не потеряюсь, где буду, там и найдете. Но учти: послезавтра — это самый крайний срок!
— Не беспокойтесь, Виктор Михайлович, не подведем!
Котов повесил трубку, не попрощавшись, но остался очень доволен собеседником. Волконицкий все понял правильно, обращался на «вы», как и положено нижестоящему сотруднику. Да, секретарь райкома — это уже номенклатура ЦК, не ровня какому-то завсектором!
Кабинет, в котором Котов провел без малого десять лет, уже выглядел опустевшим и лишним, как ставшее тесным старое пальто, оставленное на ржавом гвозде при переезде на другую квартиру.
Неожиданно заглянул Лахарев, мол, посоветоваться, пора утверждать план.
— Вот хитрюга, — восхитился про себя Котов, — Ведь знает, что мне его планы — как прошлогодний снег, но все-таки пришел. Боится!
— А где объемы производства по тематике Горлова?
— Вы же, Виктор Михайлович, говорили, что финансирование его работы закрыто, — удивился Лахарев.
— Слушать надо внимательней! Я говорил в том смысле, что нельзя этого допустить. Горлов способный конструктор, ему помогать надо, создавать условия для творчества! Заруби на носу и не вздумай забыть, когда будешь на моем месте.
Радость и понимание мелькнули на лице Лахарева, а Котов про себя обрадовался: «Молод, выдержке не научился! Разве ж так можно? Сперва нужно отказываться: дескать, не справлюсь! А потом благодарить. Своевременная благодарность — самое нужное дело!»
— Да, чуть не забыл! Цветков из Краснодара звонил. Просит отправить ему десять лазеров. Есть у нас из резерва?
— Откуда, Виктор Михайлович? Еще зимой все до одного расписаны.
— Со дня на день начальником отдела станешь, вот и сообрази, откуда. Отправь людей на Львовский завод, заинтересуй, кого надо, да созвонись с Цветковым. Он умеет вопросы решать, когда где-то затирает.
— Фонды по Львову давно кончились, разве что по гарантийному письму в счет будущего года, — озабоченно сказал Лахарев. — Но раз вы говорите, решу. Обязательно решу, Виктор Михайлович!
— И отправь Горлова в Краснодар, пусть поможет с наладкой. Заодно отвлечется, рассеется после всего — людей беречь надо.
— Вы, уж, Виктор Михайлович, нас не забывайте! — произнес Лахарев и хотел сказать еще что-то, но Котов кивнул, что беседа закончилась.
Проводив Лахарева взглядом, Котов велел секретарше связать его с Цветковым.
— Я решил, что на моем месте будет Слава Лахарев. Ты его знаешь — наш парторг. На той неделе он пошлет людей во Львов, но надо помочь ресурсами, чтобы в ресторан, кого надо пригласить и вообще. Думаю, проблем не возникнет — можешь забирать свои лазеры прямо оттуда, нечего оптику через весь Союз взад-вперед таскать… А как оформить — это твои заботы, сам договаривайся с Лахаревым. Нет, так просто не отделаешься. Вот в сентябре выберусь к вам дня на три — больше не получится — вот тогда и посмотрим, на сколько потянет твое спасибо.
Не дослушав, Котов повысил голос: "Ничего с Горловым не присылай! При чем здесь Горлов? В прошлый раз ты Нестеренко приплел. Зачем? Ты посторонних не впутывай. Наши отношения — наше дело. Если не смогу выбраться — сам знаешь, какие у меня теперь заботы — сам приедешь и все, о чем договаривались, привезешь. Все, некогда!
"Тысяч пять с него возьму! Хоть и кооператор, но разворотливый! Такие тоже нужны, но под контролем, под строгим контролем. Партия должна взять кооперативы в свои руки, всюду поставить своих людей! Надо выступить с такой инициативой и претворить в жизнь! Иначе всю страну разворуют, как эти, которые танками торговать вздумали! — подумал Котов и, посмотрев на телефон, решил больше не ждать: "Позвоню Кузину, уж он-то знает.".
— Олег Сергеевич, Котов беспокоит… Конечно, волнуюсь! Говорите, в ЦК утвердили и пленум райкома послезавтра? Не беспокойтесь, я и сегодня готов, работы непочатый край — так зачем тянуть.
«Надо после пленума банкет организовать. Из райкома — только руководителей и членов бюро. Конечно, во внеслужебное время. Товарищеские отношения нужно устанавливать с первого дня, но спрос — прежде всего. Кузина обязательно позову и, пожалуй, Волконицкого — этот еще пригодится» — решил Котов и вызвал секретаршу.
— Галина Анатольевна, пусть из спецотдела пришлют кого-нибудь вещи опечатать. И закажите в «Бригантине» на послезавтра банкетный зал человек на тридцать, время уточню.
Котов чувствовал, что секретарша волнуется, возьмет ли он ее с собой в райком. Но он уже решил, что найдет кого-нибудь помоложе. Ему вдруг вспомнилось, как в этом самом кабинете с Мариной Богдановой. Что-то в ней было, умела себя подать.
«В кой-то веке раз, и та оказалась сумасшедшей, — с досадой подумал он. — Хорошо, хоть все кончилось благополучно, а могло бы…»
1.15 Лето красное пропели
Волконицкий был невысок и хорошо играл на баяне. В 10-м классе он даже занял первое место на городском конкурсе. Поэтому легко поступил на исторический факультет Педагогического института — в других предметах, мягко говоря, не блистал, а по математике и физике ему с трудом натянули тройки на выпускных экзаменах, и то благодаря заслуженным успехам в школьной художественной самодеятельности. Из общей массы студентов Николай выделился в первые дни — сразу после первых лекций весь курс послали копать картошку. Рыться в земле было нудно и противно, и он догадался взять в поле аккордеон из совхозного клуба. Всем понравилось, и он целыми днями сидел на перевернутом ящике, подбадривая товарищей песнями и маршами.
Тут случилось проезжать секретарю райкома ВЛКСМ Никифорову. Музыка, как средство повышения темпов сельхозработ, ему очень понравилась. Не долго думая, Никифоров велел Николаю собрать вещи и взял с собой.
Разъезжая по Волосовскому району из одного студотряда в другой, Никифоров останавливался на первом попавшемся поле, подзывал бригадира и строго спрашивал: сколько собрали вчера, сколько — завтра, почему плохо работают, и когда будут выполнять норму. Николай в это время разворачивал инструмент и играл. Студенты подпевали так, что всем было хорошо. Иногда секретарь райкома тоже пел у костра и вместе со студентами ел запеченный на углях картофель.
В райцентр возвращались под утро, Никифоров распивал с Николаем бутылку, и они шли спать. Иногда привозили приглянувшихся студенточек, из тех, что побойчее, и шли с ними в баню.
— Какая ж парилка без музыки! — садясь за стол, восклицал Никифоров. — Наверни, Коля, что-нибудь душевное. Подпевайте, девочки!
И не дожидаясь музыки надрывно басил: «ромашки спря-а-а-тались, поникли лю-ю-тики».
Хорошо ли руководил Никифоров, или музыка навеяла трудовой порыв, но урожай в их районе собрали первыми. Райком получил переходящее красное знамя, а комсомольский актив наградили премиями. Отметили и Волконицкого — он получил 150 рублей. На торжественном вечере, когда вносили знамена, Николай играл «туш», а после оказался на обкомовской даче. Там он тоже играл и пел, всем нравилось, пока не напился до бесчувствия.
После того Волконицкий почти не бывал в институте. Однако преподаватели проявляли понимание — зачеты он получал вовремя, сессии сдавал досрочно на четверки-пятерки.
Лето после третьего курса Волконицкий работал в городском штабе студенческих отрядов. Рок-музыка тогда только входила в моду. Входила вопреки отчаянным усилиям властей ее запретить, как чуждое советской молодежи явление. Но искоренение доморощенных рокеров шло плохо, а комсомольское начальство боялось признаться, что совсем плохо, хуже некуда, что все усилия — зря, ничего не получается!
В конце концов кому-то на ум пришло, что клин надо вышибать клином! И Волконицкий получил ответственное задание: в пику всяческим битлам, стоунсам и пинкам-флойдам организовать комсомольский вокально-инструментальный ансамбль.
Никифоров, ставший к тому времени секретарем обкома ВЛКСМ уточнил: «Все эти джазы и роки являются рассадником гнилой безыдейности и пошлости. Это — идеологическая диверсия, рассчитанная, чтобы дезорганизовать молодежь и отравить ее духовным ядом. Поэтому никаких саксофонов! Гармонь нужна, баян нужен! Народ поймет, а наша, советская молодежь — не Иваны, не помнящие родства! Сделай, Коля, так, чтобы музыка до каждого сердца дошла!»
Волконицкий отбил телеграммы во все студотряды, чтобы присылали тех, кто играет, и дело пошло быстрее некуда. Уже через месяц ансамбль выступал в студенческих лагерях:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68