https://wodolei.ru/catalog/mebel/Italy/
Поднялся шум и на Западе. Знаменитые ленинградцы, которых в свое время вынудили покинуть Родину начали кампанию в печати и по радио. Респектабельные «Монд», «Цайт», «Нью-Йорк ревью» уже успели опубликовать сообщения об очередном «ленинградском» деле.
Дело в том, что Константин Брусницын хорошо известен, как историк, критик и переводчик. Он более 20 лет занимается литературной работой, является членом Союза писателей СССР. С началом перестройки Брусницын стал публиковать в журналах и газетах и политическую публицистику, вошел в руководство ряда демократических общественных организаций, в частности — Ленинградского народного фронта. Трудно, невозможно поверить, что такой человек может быть тайным наркоманом!
Разумеется, ответить на этот вопрос могла бы простейшая судебно-медицинская экспертиза. Но следователь ее упорно не назначает, хотя Брусницын и его адвокат уже успели подать несколько ходатайств. И мы понимаем, почему. Ведь результаты экспертизы и камня на камне не оставят от выдвинутых против Брусницына и его жены обвинений.
Впрочем, для установления истины в деле Брусницына можно обойтись и без экспертиз. Достаточно признать, что при проведении обыска в протокол не были внесены все присутствовавшие при этом лица, в том числе упомянутый выше журналист П. Рубашкин. По его словам (соответствующие письменные объяснения вместе с жалобой адвоката С. Бородина, взявшего на себя защиту Брусницыных, мы направляем в Генеральную прокуратуру СССР — прим. ред.) протокол подписан только понятыми, а также сотрудниками милиции Ивановым и Арцыбулиным.
Других подписей под протоколом нет, в то время как в обыске участвовали как минимум пять сотрудников. Не дали подписать протокол и П.Рубашкину. Таким образом, при совершении обыска и выемке вещественных доказательств нарушены требования ст. 141 УПК РСФСР, нарушены столь грубо, что делает добытые следствием результаты юридически ничтожными, а задержание и арест Константина Брусницына абсолютно незаконными!
Тем временем в Ленинграде, откуда ни возьмись, стали распространяться слухи о том, что руководители ЛНФ замешаны в контрабанде антисоветской литературы, наркотиков и оружия, а деятельность их официально зарегистрированной общественной организации финансирует международная наркомафия.
Откуда же слухи? Из Обкома, вестимо! Из его идеологического отдела, лекторы которого и запускают волны лжи и клеветы через так называемую систему партполитпросвещения.
Редакция располагает копией письма Комиссии ленинградского ОК КПСС по вопросам анализа, прогнозирования и взаимодействия с политическими организациями подписанное сотрудником Обкома Н.В. Волконицким, в котором предвзято излагается дело Брусницына, а сам он без всякого суда и, добавим, при незавершенном следствии, именуется наркоманом, идеологическим диверсантом и агентом иностранных разведок.
Содержащиеся в материалах ОК КПСС сведения «о связи участников и руководителей неформальных политических объединений негативной (антисоветской) направленности» предназначено для «закрытого информирования пропагандистов и лекторов системы партийной учебы и повышения квалификации идеологического актива» — именно так сформулированы цели клеветнической фальшивки в письме исх. № 961-36-дсп от 09.01.90 г.
На инструктажах среди идеологически проверенных активистов фальсификаторы с партбилетами не стесняются в выборе аргументов и правдивости сообщаемых фактов. Их принцип: врать, как можно — никто проверять не будет. Ведь любое слово партии истинно потому, что оно верно!
Впрочем, у чувствующей свой близкий крах и вконец изолгавшейся партгосноменклатуры есть исполнительные и верные помощники — адепты щита и меча из Комитета госбезопасности. Это их холодными головами, горячими сердцами и чистыми руками совершены массовые репрессии, погублены миллионы ни в чем не повинных советских людей.
«Засветились» они и в деле Брусницына.
Нынешние наследники «железного Феликса» настолько уверены в собственной безнаказанности и неуязвимости, что даже не позаботились сменить машину. Как нам удалось установить, черная «Волга» с двумя антеннами на крыше (госномер 01-75-ЛЕБ), на которой приехали учинять обыск у Брусницыных неопознанные специалисты по «антисоветской литературе», числится за Управлением КГБ СССР по Ленинграду и Ленинградской области.
Есть веские основания считать, что сотрудники милиции, арестовавшие Брусницына, на самом деле служат совсем в другом ведомстве и, судя по всему, не очень ладят с Законом. Разумеется, мы не можем сейчас установить, кто же все-таки инициировал уголовное преследование литератора Брусницына — милиция или КГБ, — и каким путем попал наркотик на книжную полку в его доме.
«Литературная газета» надеется на скорое и беспристрастное расследование приведенных здесь фактов. И эта надежда — не беспочвенна. Гласность в нашем обществе — это не только декларация, но и новая, очевидная для всех реалия эпохи перестройки.
P.S. Редакция «Литературной газеты» благодарит ленинградского журналиста П.А. Рубашкина за помощь при подготовке данной статьи.
2.16. Интродукция: Сердце генерала бъется ровно
Если бы народные приметы сбывались, то в это утро Горлову и Рубашкину пришлось бы чихать, не переставая. Их вспоминали, о них говорили и не где-нибудь, а в кабинете генерал-майора Суркова. Он, собственно, и говорил — остальные слушали, оправдывались и обещали.
Надо заметить, Алексей Анатольевич Сурков был необыкновенным человеком. Начальником ленинградского УКГБ он стал, ни дня не проработав в партийных органах, что было редким, чуть ли не единственным случаем в городе трех революций. Правда, за плечами было почти двадцать лет загранработы, из которых больше семи он был разведчиком-нелегалом в ЮАР, Индии и Сингапуре.
По ни разу не подкачавшей легенде Сурков выдавал себя за собственного корреспондента «Ньюс оф Уинстон-Салем», якобы издававшейся в одноименном городке американского штата Северная Каролина.
Впрочем, газета действительно выходила еженедельно и даже имела несколько десятков подписчиков. Куда девались остатки тиража в четыре тысячи двадцать пять экземпляров никто не знал.
Дислокация газеты была выбрана с умом и, как обнаружил Сурков, с идеальным знанием человеческой психологии. Любой встречный — от полуграмотного индуса до подозрительных пресс-аташе из европейских посольств — услышав название его газеты, тут же вспоминал всемирно известные сигареты и никогда не задавал Суркову вопросов о его происхождении. Тем более, что языком он владел, как родным, говорил с натуральным североамериканским акцентом, имел настоящий американский диплом об окончании высшей школы штата Нью-Йорк, куда был отдан отцом, работавшим шофером в советских посольствах. Отдан, как позже понял Сурков, с ведома компетентных органов и с весьма дальним прицелом.
Корреспондентская «крыша» позволяла шифровать спецдонесения в коротких сообщениях или в обстоятельных очерках, которые Сурков отправлял, ни от кого не скрываясь. Ведь журналист, не потчующий редакцию свежей информацией, скорее вызовет подозрения, чем тот, кто регулярно посещает почтовые отделения и телеграф.
Такой способ имел еще одно, может быть, самое главное преимущество: Сурков не нуждался в связниках, ему не приходилось мотаться по темным закоулкам в поисках подходящего места для закладки тайников, уходить от слежки и проверяться, постоянно проверяться, оглядываясь после каждого шага. Еще на первом курсе Краснознаменного института Сурков усвоил простую истину: большинство разведчиков горит именно на связи. То связника отследили, то радиостанцию запеленговали, а то, еще хуже, подловили на немотивированном контакте с советским дипломатом.
Работая на свой страх и постоянно рискуя собственной головой, Сурков презирал посольских за леность и скудоумие. Приглашения на приемы, устраиваемые к ноябрьским и на Новый Год он как американский корреспондент получал часто, но никогда ими не пользоваться, кроме, разумеется, тех случаев, когда менялся шеф резидентуры и надо было издали показаться, чтобы тот знал его в лицо.
Будучи оторван от советской реальности и, пользуясь неограниченной свободой, Сурков приобрел массу вредных привычек, доставивших много неприятностей после того, как его неожиданно отозвали в Москву и посадили заниматься аналитическими обзорами и всевозможными справками.
За рубежом Сурков работал в одиночку и привык сам распоряжаться своим временем, ни у кого ничего не спрашивая. К тому же он не был стеснен в средствах, ему даже удавалось откладывать кое-что на черный день, экономя на липовых расходах. Экономил потихоньку, не зарываясь. Сотни три долларов туда, сотни две сюда — кто будет проверять, если проверка обойдется в десятки тысяч плюс немалый риск, что контролер завалится на какой-нибудь ерунде?
Наличие денег — пусть и небольших — постепенно формирует у человека восхитительное чувство свободы. К хорошему быстро привыкаешь, его перестаешь замечать и ценить, пока не лишишься.
После нескольких лет пребывания за границей московское сидение — каждый день с девяти утра до шести вечера — было нудным и вязким. Отношения в центральном аппарате ПГУ были запутанные и сложные, сослуживцы смотрели друг на друга с подозрением, настороженно, выискивая малейшие ошибки и просчеты. Иногда Суркову казалось, что его окружают одни враги. Практически не было возможности подумать, побыть наедине с собой. Вскоре после приезда в Москву Суркову дали однокомнатную квартиру, полностью обставленную стандартной мебелью, была даже посуда и набор кастрюль со сковородками, но даже дома он не мог полностью расслабиться.
Как-то он заметил, что за ним следят. Поначалу взволновался, но, осторожно расспрашивая приятелей, узнал, что наружное наблюдение ведется за всеми: за некоторыми постоянно, а за большинством периодически, по три-четыре дня в месяц. Приходилось регулярно ходить на партсобрания. Они длились по несколько часов монотонно, как сезон дождей в Южной Азии. Сурков чувствовал постоянное напряжение, и его одолевало странное ощущение нереальности окружающего.
Пребывание в Москве продолжалось двух лет, пока один из начальников не намекнул, что дальнейшему продвижению мешает холостяцкое положение Суркова. Досадный пробел в своей биографии Алексей Анатольевич ликвидировал быстро и радикально посредством внимательного анализа личных дел студенток Института иностранных языков. В результате как бы случайного знакомства он женился на выпускнице английского отделения, дочери второго секретаря Тюменского Обкома, которая была счастлива получить московскую прописку без всяких хлопот с папиной стороны.
Не прошло и трех месяцев, как Сурков получил назначение, о каком и мечтать не смел: советником посольства в Лондоне. Место считалось одним из самых престижных, попасть в Англию стремились многие, но выпало — Суркову.
Был, правда, слушок, что не обошлось без вмешательства тестя, а заместитель начальника ПГУ Крючков, курировавший тогда европейское направление, так тот прямо сказал: «Партия — великая направляющая сила. Направит, куда надо, если состоишь с ней в близком родстве».
Перед отъездом Суркову пришлось два месяца отлежать в госпитале. Ему сделали несколько пластических операций, изменив черты лица, и приучили к новым двигательным стереотипам, чтобы никто из прежних знакомых не опознал его по походке или характерным жестам.
Но Лондон стоил таких жертв! Дипломатический паспорт, положение руководителя резидентуры — Сурков сравнительно быстро занял эту должность — вернули ему душевное равновесие и почти утраченный за время, проведенное в Москве, интерес к жизни.
Конечно, не бывает меда без ложки дегтя. Положение Суркова напрочь исключало возможность завести легкую интрижку на службе, тем более — за стенами посольства. Но это его не слишком тяготило. Постепенно Сурков открыл для себя множество способов доставлять себе удовольствия помимо женщин. Он научился распознавать и ценить хорошие вина, стал настоящим знатоком кулинарного искусства и навсегда отказался от сигарет, сменив их на легкие голландские сигары. Постепенно Сурков пристрастился к дорогим английским костюмам, тонкой итальянской обуви и шелковому белью, но заключительным аккордом, своеобразным апофеозом его самоусовершенствования стало умение наслаждаться каждой свободной минутой.
— Ничто не ценится так дешево, и не стоит так дорого, как время! — часто повторял Сурков, но мало кто понимал, что он имеет в виду.
За годы, проведенные в Лондоне, Сурков стал большим джентльменом, чем натуральные британские лорды, и законченным, убежденным сибаритом. Хотя если бы кто-нибудь осмелился назвать его так, то вызвал бы обиду и возмущение. Ведь в русском языке слово «сибарит» звучало так же оскорбительно, как «педераст»!
Ко всему прочему Сурков сумел значительно пополнить свой тайный банковский счет, поскольку единолично курировал особо деликатную линию загранразведки — финансирование братских и дружественных партий, а также всевозможные фирмы «друзей», несчетно расплодившиеся в 80-х годах.
Начало судьбоносных перемен он воспринял без особых эмоций. Горбачев ему нравился, и, — что немаловажно, — симпатия была взаимной. С будущим прорабом перестройки Сурков познакомился во время первой зарубежной поездки только что назначенного секретаря ЦК. Их деловая беседа длилась почти час, вдвое дольше намеченного и продолжилась за ужином в одном из ресторанов, куда Горбачев приехал поздно вечером, нарушив все мыслимые инструкции и нормы протокола.
Поэтому Сурков не слишком удивился, когда осенью 86-го года его вызвали в ЦК и предложили возглавить Ленинградское управление, второе по важности и значению после Московского.
Конечно, сниматься с насиженного места не хотелось, но делать было нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
Дело в том, что Константин Брусницын хорошо известен, как историк, критик и переводчик. Он более 20 лет занимается литературной работой, является членом Союза писателей СССР. С началом перестройки Брусницын стал публиковать в журналах и газетах и политическую публицистику, вошел в руководство ряда демократических общественных организаций, в частности — Ленинградского народного фронта. Трудно, невозможно поверить, что такой человек может быть тайным наркоманом!
Разумеется, ответить на этот вопрос могла бы простейшая судебно-медицинская экспертиза. Но следователь ее упорно не назначает, хотя Брусницын и его адвокат уже успели подать несколько ходатайств. И мы понимаем, почему. Ведь результаты экспертизы и камня на камне не оставят от выдвинутых против Брусницына и его жены обвинений.
Впрочем, для установления истины в деле Брусницына можно обойтись и без экспертиз. Достаточно признать, что при проведении обыска в протокол не были внесены все присутствовавшие при этом лица, в том числе упомянутый выше журналист П. Рубашкин. По его словам (соответствующие письменные объяснения вместе с жалобой адвоката С. Бородина, взявшего на себя защиту Брусницыных, мы направляем в Генеральную прокуратуру СССР — прим. ред.) протокол подписан только понятыми, а также сотрудниками милиции Ивановым и Арцыбулиным.
Других подписей под протоколом нет, в то время как в обыске участвовали как минимум пять сотрудников. Не дали подписать протокол и П.Рубашкину. Таким образом, при совершении обыска и выемке вещественных доказательств нарушены требования ст. 141 УПК РСФСР, нарушены столь грубо, что делает добытые следствием результаты юридически ничтожными, а задержание и арест Константина Брусницына абсолютно незаконными!
Тем временем в Ленинграде, откуда ни возьмись, стали распространяться слухи о том, что руководители ЛНФ замешаны в контрабанде антисоветской литературы, наркотиков и оружия, а деятельность их официально зарегистрированной общественной организации финансирует международная наркомафия.
Откуда же слухи? Из Обкома, вестимо! Из его идеологического отдела, лекторы которого и запускают волны лжи и клеветы через так называемую систему партполитпросвещения.
Редакция располагает копией письма Комиссии ленинградского ОК КПСС по вопросам анализа, прогнозирования и взаимодействия с политическими организациями подписанное сотрудником Обкома Н.В. Волконицким, в котором предвзято излагается дело Брусницына, а сам он без всякого суда и, добавим, при незавершенном следствии, именуется наркоманом, идеологическим диверсантом и агентом иностранных разведок.
Содержащиеся в материалах ОК КПСС сведения «о связи участников и руководителей неформальных политических объединений негативной (антисоветской) направленности» предназначено для «закрытого информирования пропагандистов и лекторов системы партийной учебы и повышения квалификации идеологического актива» — именно так сформулированы цели клеветнической фальшивки в письме исх. № 961-36-дсп от 09.01.90 г.
На инструктажах среди идеологически проверенных активистов фальсификаторы с партбилетами не стесняются в выборе аргументов и правдивости сообщаемых фактов. Их принцип: врать, как можно — никто проверять не будет. Ведь любое слово партии истинно потому, что оно верно!
Впрочем, у чувствующей свой близкий крах и вконец изолгавшейся партгосноменклатуры есть исполнительные и верные помощники — адепты щита и меча из Комитета госбезопасности. Это их холодными головами, горячими сердцами и чистыми руками совершены массовые репрессии, погублены миллионы ни в чем не повинных советских людей.
«Засветились» они и в деле Брусницына.
Нынешние наследники «железного Феликса» настолько уверены в собственной безнаказанности и неуязвимости, что даже не позаботились сменить машину. Как нам удалось установить, черная «Волга» с двумя антеннами на крыше (госномер 01-75-ЛЕБ), на которой приехали учинять обыск у Брусницыных неопознанные специалисты по «антисоветской литературе», числится за Управлением КГБ СССР по Ленинграду и Ленинградской области.
Есть веские основания считать, что сотрудники милиции, арестовавшие Брусницына, на самом деле служат совсем в другом ведомстве и, судя по всему, не очень ладят с Законом. Разумеется, мы не можем сейчас установить, кто же все-таки инициировал уголовное преследование литератора Брусницына — милиция или КГБ, — и каким путем попал наркотик на книжную полку в его доме.
«Литературная газета» надеется на скорое и беспристрастное расследование приведенных здесь фактов. И эта надежда — не беспочвенна. Гласность в нашем обществе — это не только декларация, но и новая, очевидная для всех реалия эпохи перестройки.
P.S. Редакция «Литературной газеты» благодарит ленинградского журналиста П.А. Рубашкина за помощь при подготовке данной статьи.
2.16. Интродукция: Сердце генерала бъется ровно
Если бы народные приметы сбывались, то в это утро Горлову и Рубашкину пришлось бы чихать, не переставая. Их вспоминали, о них говорили и не где-нибудь, а в кабинете генерал-майора Суркова. Он, собственно, и говорил — остальные слушали, оправдывались и обещали.
Надо заметить, Алексей Анатольевич Сурков был необыкновенным человеком. Начальником ленинградского УКГБ он стал, ни дня не проработав в партийных органах, что было редким, чуть ли не единственным случаем в городе трех революций. Правда, за плечами было почти двадцать лет загранработы, из которых больше семи он был разведчиком-нелегалом в ЮАР, Индии и Сингапуре.
По ни разу не подкачавшей легенде Сурков выдавал себя за собственного корреспондента «Ньюс оф Уинстон-Салем», якобы издававшейся в одноименном городке американского штата Северная Каролина.
Впрочем, газета действительно выходила еженедельно и даже имела несколько десятков подписчиков. Куда девались остатки тиража в четыре тысячи двадцать пять экземпляров никто не знал.
Дислокация газеты была выбрана с умом и, как обнаружил Сурков, с идеальным знанием человеческой психологии. Любой встречный — от полуграмотного индуса до подозрительных пресс-аташе из европейских посольств — услышав название его газеты, тут же вспоминал всемирно известные сигареты и никогда не задавал Суркову вопросов о его происхождении. Тем более, что языком он владел, как родным, говорил с натуральным североамериканским акцентом, имел настоящий американский диплом об окончании высшей школы штата Нью-Йорк, куда был отдан отцом, работавшим шофером в советских посольствах. Отдан, как позже понял Сурков, с ведома компетентных органов и с весьма дальним прицелом.
Корреспондентская «крыша» позволяла шифровать спецдонесения в коротких сообщениях или в обстоятельных очерках, которые Сурков отправлял, ни от кого не скрываясь. Ведь журналист, не потчующий редакцию свежей информацией, скорее вызовет подозрения, чем тот, кто регулярно посещает почтовые отделения и телеграф.
Такой способ имел еще одно, может быть, самое главное преимущество: Сурков не нуждался в связниках, ему не приходилось мотаться по темным закоулкам в поисках подходящего места для закладки тайников, уходить от слежки и проверяться, постоянно проверяться, оглядываясь после каждого шага. Еще на первом курсе Краснознаменного института Сурков усвоил простую истину: большинство разведчиков горит именно на связи. То связника отследили, то радиостанцию запеленговали, а то, еще хуже, подловили на немотивированном контакте с советским дипломатом.
Работая на свой страх и постоянно рискуя собственной головой, Сурков презирал посольских за леность и скудоумие. Приглашения на приемы, устраиваемые к ноябрьским и на Новый Год он как американский корреспондент получал часто, но никогда ими не пользоваться, кроме, разумеется, тех случаев, когда менялся шеф резидентуры и надо было издали показаться, чтобы тот знал его в лицо.
Будучи оторван от советской реальности и, пользуясь неограниченной свободой, Сурков приобрел массу вредных привычек, доставивших много неприятностей после того, как его неожиданно отозвали в Москву и посадили заниматься аналитическими обзорами и всевозможными справками.
За рубежом Сурков работал в одиночку и привык сам распоряжаться своим временем, ни у кого ничего не спрашивая. К тому же он не был стеснен в средствах, ему даже удавалось откладывать кое-что на черный день, экономя на липовых расходах. Экономил потихоньку, не зарываясь. Сотни три долларов туда, сотни две сюда — кто будет проверять, если проверка обойдется в десятки тысяч плюс немалый риск, что контролер завалится на какой-нибудь ерунде?
Наличие денег — пусть и небольших — постепенно формирует у человека восхитительное чувство свободы. К хорошему быстро привыкаешь, его перестаешь замечать и ценить, пока не лишишься.
После нескольких лет пребывания за границей московское сидение — каждый день с девяти утра до шести вечера — было нудным и вязким. Отношения в центральном аппарате ПГУ были запутанные и сложные, сослуживцы смотрели друг на друга с подозрением, настороженно, выискивая малейшие ошибки и просчеты. Иногда Суркову казалось, что его окружают одни враги. Практически не было возможности подумать, побыть наедине с собой. Вскоре после приезда в Москву Суркову дали однокомнатную квартиру, полностью обставленную стандартной мебелью, была даже посуда и набор кастрюль со сковородками, но даже дома он не мог полностью расслабиться.
Как-то он заметил, что за ним следят. Поначалу взволновался, но, осторожно расспрашивая приятелей, узнал, что наружное наблюдение ведется за всеми: за некоторыми постоянно, а за большинством периодически, по три-четыре дня в месяц. Приходилось регулярно ходить на партсобрания. Они длились по несколько часов монотонно, как сезон дождей в Южной Азии. Сурков чувствовал постоянное напряжение, и его одолевало странное ощущение нереальности окружающего.
Пребывание в Москве продолжалось двух лет, пока один из начальников не намекнул, что дальнейшему продвижению мешает холостяцкое положение Суркова. Досадный пробел в своей биографии Алексей Анатольевич ликвидировал быстро и радикально посредством внимательного анализа личных дел студенток Института иностранных языков. В результате как бы случайного знакомства он женился на выпускнице английского отделения, дочери второго секретаря Тюменского Обкома, которая была счастлива получить московскую прописку без всяких хлопот с папиной стороны.
Не прошло и трех месяцев, как Сурков получил назначение, о каком и мечтать не смел: советником посольства в Лондоне. Место считалось одним из самых престижных, попасть в Англию стремились многие, но выпало — Суркову.
Был, правда, слушок, что не обошлось без вмешательства тестя, а заместитель начальника ПГУ Крючков, курировавший тогда европейское направление, так тот прямо сказал: «Партия — великая направляющая сила. Направит, куда надо, если состоишь с ней в близком родстве».
Перед отъездом Суркову пришлось два месяца отлежать в госпитале. Ему сделали несколько пластических операций, изменив черты лица, и приучили к новым двигательным стереотипам, чтобы никто из прежних знакомых не опознал его по походке или характерным жестам.
Но Лондон стоил таких жертв! Дипломатический паспорт, положение руководителя резидентуры — Сурков сравнительно быстро занял эту должность — вернули ему душевное равновесие и почти утраченный за время, проведенное в Москве, интерес к жизни.
Конечно, не бывает меда без ложки дегтя. Положение Суркова напрочь исключало возможность завести легкую интрижку на службе, тем более — за стенами посольства. Но это его не слишком тяготило. Постепенно Сурков открыл для себя множество способов доставлять себе удовольствия помимо женщин. Он научился распознавать и ценить хорошие вина, стал настоящим знатоком кулинарного искусства и навсегда отказался от сигарет, сменив их на легкие голландские сигары. Постепенно Сурков пристрастился к дорогим английским костюмам, тонкой итальянской обуви и шелковому белью, но заключительным аккордом, своеобразным апофеозом его самоусовершенствования стало умение наслаждаться каждой свободной минутой.
— Ничто не ценится так дешево, и не стоит так дорого, как время! — часто повторял Сурков, но мало кто понимал, что он имеет в виду.
За годы, проведенные в Лондоне, Сурков стал большим джентльменом, чем натуральные британские лорды, и законченным, убежденным сибаритом. Хотя если бы кто-нибудь осмелился назвать его так, то вызвал бы обиду и возмущение. Ведь в русском языке слово «сибарит» звучало так же оскорбительно, как «педераст»!
Ко всему прочему Сурков сумел значительно пополнить свой тайный банковский счет, поскольку единолично курировал особо деликатную линию загранразведки — финансирование братских и дружественных партий, а также всевозможные фирмы «друзей», несчетно расплодившиеся в 80-х годах.
Начало судьбоносных перемен он воспринял без особых эмоций. Горбачев ему нравился, и, — что немаловажно, — симпатия была взаимной. С будущим прорабом перестройки Сурков познакомился во время первой зарубежной поездки только что назначенного секретаря ЦК. Их деловая беседа длилась почти час, вдвое дольше намеченного и продолжилась за ужином в одном из ресторанов, куда Горбачев приехал поздно вечером, нарушив все мыслимые инструкции и нормы протокола.
Поэтому Сурков не слишком удивился, когда осенью 86-го года его вызвали в ЦК и предложили возглавить Ленинградское управление, второе по важности и значению после Московского.
Конечно, сниматься с насиженного места не хотелось, но делать было нечего.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68