Он заказал холодный ростбиф, два салата — картофельный и с помидорами, красное вино и кофе с молоком.
— С молоком нет, у нас только со сливками! — поправила его буфетчица и быстро пощелкала костяшками счетов. — С вас рубль восемьдесят две!
— Сколько? — изумился Горлов, прикинувший, что должен заплатить не меньше десятки.
— Рубль восемьдесят две! Вы, наверное, депутат. Раньше у нас не были?
— Нет, но я — член профсоюза! — с серьезным лицом ответил Горлов.
— Теперь и не поймешь, кто откуда. Недавно одного обслуживала: из себя тихоня тихоней, пиджак лет двадцать отношенный, брючишки — заплата на заплате, аж светятся! Замухрыга каких свет не видывал. А девчонки потом сказали, что знаменитый какой-то из новых, которые сидели. Да, нонече — не то, что преждючи!
Из той же маленькой дверцы появилась компания мужчин, шумных, с покрасневшими лицами. Милиционер так же как раньше Горлову отдал им честь, а буфетчица, зачем-то размахивая полотенцем, бросилась навстречу и засуетилась, усаживая их за столик у окна.
Покушав и выпив кофе, Горлов успел выкурить две сигареты и подумал, что хорошо бы позвонить домой, но телефона рядом не было, а уходить он побоялся — вдруг не пустят обратно.
Незаметно для себя он задремал, покойно устроившись в мягком кресле.
Потом вдруг услышал включенный на полную мощность телевизор.
— … в Смольном состоялся совместный пленум Ленинградских обкома и горкома КПСС, который осудил антипартийные действия отдельных членов партии, поддавшихся на антикоммунистическую и антисоветскую пропаганду. Пленум поддержал инициативу Петроградского райкома КПСС и ряда первичных партийных организаций о проведении общегородского митинга. Перед участниками пленума с развернутым докладом о программе действий по углублению перестройки выступил первый секретарь Лениградского обкома партии товарищ Борис Вениаминович Гидаспов… — говорил диктор.
— Молодец Гидаспов! Хватит церемониться, давно пора башки пооткручивать! Мы им углубим на два метра по санитарным нормам, а потом еще расширим, чтобы процесс пошел! А то этот, в головку меченый, совсем народ распустил: куда не глянь — одни жиды с армяшками, — воскликнули сзади.
— Они так о Горбачеве! И ничего не боятся, — ужаснулся Горлов.
— Товарищи пассажиры рейса восемьдесят четыре шестьдесят два! На Ленинград! Прошу на посадку, — громко объявила девушка, будто сошедшая с рекламы «Летайте самолетами „Аэрофлота“!»
По взлетному полю дул теплый ветерок, небо почти очистилось, и, пока Горлов шел к самолету, солнце мягко грело лицо. Лариса встретила его на полпути. Ничем не показав, что знает его, — только в глазах лучилась ласковая улыбка, — она провела его к носовому трапу, который отъехал, едва они ступили на борт «Ил-86».
— Я позже подойду, а это — чтобы ты не сбежал, — нагнувшись, она ловко пристегнула его ремнем. В салоне никого не было, он попытался обнять ее, но она увернулась. — Не скучай! Я девочкам сказала, чтобы присмотрели за тобой.
Он не долго был один. Через несколько минут появилась компания, которую Горлов видел раньше. Дойдя до переднего ряда, они стали возмущаться, что на их местах сидит посторонний. Тут же появилась невысокая блондинка в форме и стала уговаривать пройти в задний конец салона. Но шум не прекратился, мужчины сгрудились в проходе и уже не стеснялись в выражениях. Внезапно все смолкли, и Горлов услышал Ларисин голос, но не разобрал, что она говорила.
— Крутая баба, лучше не связываться! Она замужем за Волконицким из Ленинградского Обкома… Да, с тем самым! Помнишь, на ноябрьских мы их в театре встретили, ты еще жалел, что я вас не познакомил? — сказал кто-то за спиной Горлова.
Через несколько минут глухо взревели моторы, и после короткого разбега самолет взмыл над морем. Горлов успел разглядеть полоску пляжа и набегающие на берег белые гребни волн. Потом самолет прорезал легкую дымку и, накренившись, повернул на север. В иллюминаторе, сколько доставал взгляд, простиралось насыщенное темной синевой небо, а внизу едва заметно рябило зеркало морских вод. Прислонившись к холодному стеклу, Горлов пытался угадать размывшуюся где-то вдали линию горизонта, на короткий миг ему показалось, что он ощущает невесомую легкость голубой глубины, лишенной привычной черты между верхом и низом, и оглушительное, до замирания сердца, счастье полета.
Но это длилось недолго; почувствовав кого-то рядом, он вздрогнул и повернулся.
— Ты так увлекся, а я уже минут пять сижу рядом, — глядя на него, сказала Лариса. — Что ты там увидел?
— Мне на секунду показалось, — не знаю, как сказать, — будто я лечу сам по себе, отдельно от самолета, — ответил Горлов и заметил в ее лице внезапное изумление: глаза расширились, казалось она смотрит сквозь него, не видя.
— Ты — второй человек, который почувствовал, что такое полет!
— А ты, конечно, первая?
— Нет, не я. Первым был один моряк с Дальнего Востока. Он показал мне поразительную вещь. Если плывешь на корабле, надо забраться на самый нос и смотреть прямо вперед, чтобы ничего не видеть кроме неба и моря. Там не слышно никаких звуков, только шумит ветер. Стоит взмахнуть руками, и взлетишь до самой-самой вышины. Так бывает только во сне.
— А наяву? — тихо спросил Горлов.
— Очень редко! Ночью при полной луне, когда пассажиры угомонятся, я гашу свет и сажусь на то место, где сейчас сидишь ты. Несколько часов летишь над Сибирью, и внизу — ни огонька. Если все черное — значит, тайга. А в Казахстане снег в степях искрится голубым и зеленым. Летом они плоские и мрачные, как стол, который сожгли утюгом. Сотни километров — все покрыто буро-коричневым, ни одного светлого пятнышка.
Они долго молчали, и Горлов не решался заговорить. Потом она поднесла к лицу его руку и, прижавшись губами к ладони, глухо проговорила:
— Я боялась сказать… Сегодня ночью… Там, с тобой мне показалось, что я взлетаю в какую-то темную высоту, и вдруг все взрывается ярко, разноцветным и радостным. А потом я не падаю, а медленно-медленно опускаюсь, будто в парении, и вместе с тобой. Помнишь, ты сказал, что знаешь, что мне больше всего нужно?
— Да, помню… Того же, что и всем: счастья! — ответил Горлов и почувствовал на ладони влажную теплоту и мягкость ее губ.
2.13. По обозначенному коридору.
В Ленинграде шел мокрый снег с дождем, такой же, как в Сочи. Но воздух был другой — с пронизывающим ветром и нудной моросью. Пахло бензином, гарью и еще чем-то, похожим на запах пыли от проржавевшего железа.
Перед посадкой они условились встретиться у служебного выхода в южном крыле аэропорта, и Горлов без дела слонялся по залам, пока не вспомнил, что надо позвонить домой.
— Слава Богу! Наконец-то, — услышав его, с облегчением вздохнула Нина, и по ее голосу он понял, как она рада. — У нас все в порядке, только Маша простужена, сегодня в школу не пошла. Тебе никто не звонил, кроме Лахарева, и еще кто-то с работы — я записала. Да, чуть не забыла! Рубашкин — несколько раз. Отчаянно добивался, куда ты уехал…
— Когда? Когда Рубашкин звонил? — закричал Горлов.
— Через день после твоего отъезда и совсем недавно, чуть ли не вчера.
— Он ничего не просил передать?
— Нет, было плохо слышно, мне показалось, он звонил издалека, по междугородней. Ты скоро приедешь?
— Я сумку сдал сдуру, теперь придется ждать, пока багаж разгрузят и привезут. Час ждать — не меньше. Порядки в «Аэрофлоте» еще те! — соврал Горлов.
— Можешь не торопиться, я сейчас пирог поставлю. Никитка услышал и закапризничал, просит с капустой.
Горлов вспомнил, что в Адлере проходил мимо лотка с мандаринами и спелой айвой, но почему-то в голову не пришло купить.
«Может быть, успею на рынок, скажу, что с юга», — решил он, нащупав в кармане толстую пачку десятирублевок.
Спустившись из переполненного людьми зала вылета, Горлов вышел к стоянке такси. Очередь за машинами скопилась часа на два, в толпе ожесточенно ругались.
Он поднялся на верхний пандус и подошел к только что освободившейся «Волге» — водитель еще не успел зажечь зеленый огонек.
— Выручай, командир! Надо!
— Посадка только на стоянке. Здесь не могу, диспетчер увидит — хана, — равнодушно ответил шофер и щелчком выбросил недокуренную сигарету.
Горлов просунул в приоткрытое окошко сложенные трубочкой двадцать рублей.
— Отъезжай, я внизу сяду, где темно, — сказал Горлов и, почувствовав, как выскальзывают из пальцев десятки, быстро пошел вниз. Машина фыркнула мотором и медленно поехала вслед.
— Куда ехать? — спросил таксист, едва Горлов захлопнул дверцу.
— Из конца в конец, — пожалев, что не догадался заранее спросить у Ларисы, ответил Горлов.
— Из этого конца в тот — полтинник, а с того в этот — весь стольник! — рассудительно сказал шофер. — А что прежде дал — уже списано согласно договоренности!
— Да, где же такие цены? Гадство! — возмутился Горлов.
— Так говорят, что скоро у нас рыночная, понимаешь ли, экономика. Куда ж деваться? Слесарне дай, на мойке отстегни, мастера не забудь, а под гаишника влететь — совсем беда. А ведь еще и план — как закон. Из собственного кармана вынь, но на план положь!
Они объехали вокруг темной привокзальной площади и вернулись к зданию аэропорта. Когда проезжали мимо стоянки, почти под колеса бросилось несколько человек. Мужчина со зло перекошенным лицом что-то кричал, пытаясь на ходу открыть дверцу, предусмотрительно запертую шофером. Горлов испугался, что разобьют стекла или перевернут машину, но они, благополучно проехали мимо и остановились напротив калитки служебного входа.
Ждать пришлось недолго. Лариса успела переодеться. На ней было длинное пальто из мягкой, облегающей кожи, непокрытые волосы блестели от капелек дождя.
— Обычно я езжу на работу в форме, а в этот раз будто знала, что встречу тебя, — заметив Горлова, она едва заметно улыбнулась.
«Какая разница?» — подумал Горлов, но спросил, куда ехать.
— Сперва довезем тебя! — неожиданно резко ответила Лариса и заметив, что он собрался возразить, добавила: «Очень прошу — не спорь. Мне так легче».
Перед тем, как сесть в машину, она обернулась назад.
— Подожди, пока самолет взлетит. Есть такая примета: пожелать благополучной посадки, когда машина отрывается от полосы.
Рев реактивных двигателей разодрал тишину и шелест дождя по асфальту.
— Это — «Ту-134» по прозвищу «свисток». Прислушайся: он на взлете свистит, — сказала она, глядя, как исчезают во влажной темноте мигающие бортовые огни.
— Я так тебя люблю, ты просто не представляешь, что со мной сделал, — сказала она и откинулась на спинку сиденья. — А теперь поедем.
— После того, как встретил тебя в Москве, я уже не надеялся снова увидеть. Ты была такой…, такой недосягаемой и красивой, как Полярная Звезда в летнем небе, — говорил он, обнимая ее за плечи.
— Я вообще о тебе не думала. Было что-то неосязаемое, какое-то ощущение — женщины это чувствуют. Но это было не о тебе — как девичьи грезы, непонятно о ком.
— Я знаю, о чем ты говоришь, — сказал Горлов.
— Нет! Мужчины иначе все воспринимают, ты не можешь понять…
— Ты не права, — Горлов выбросил сигарету и, притянув ее к себе, поцеловал, едва касаясь.
Ее губы остались неподвижными; в них не было теплоты и мягкости — они не открылись навстречу, но все же, — он это чувствовал, — отвечали на его поцелуй.
Отодвинувшись, Лариса смотрела на него широко раскрытыми глазами — в них вспыхивали, отражаясь, огоньки встречных машин.
— У нас в эскадрилье все просто с ума сошли на сексе. На всех ночевках кто-то с кем-то спит, иногда меняются партнерами, а в полете девчонки перемывают мужикам косточки. А я не могу, мне от этого противно до тошноты.
— Ты часто изменяла мужу? — спросил Горлов.
— Это нечестный вопрос! Я ведь не спрашиваю, как ты относишься к своей жене.
— Но я спрашиваю, — настаивал Горлов. Ему вдруг показалось это очень важным.
— Ты хочешь сказать, что тебе небезразлично?
— Точно не знаю. В ресторане ты очень хорошо сказала… вспомнил, именно так: «Тебя я за плечи возьму, я сам не знаю — что к чему!» Хотя, нет. Сейчас я точно знаю одно — я хочу тебя! Боюсь, ты смутишься, если рассказывать подробно. Но теперь вижу, что это случилось, как только тебя увидел — тогда, в первый раз!
— Боренька! — прошептала она. — Боренька! Никогда не говори мне ничего пошлого и ненужного. Я цепенею от лжи и гадости. И ни о чем сейчас не спрашивай. Я сама тебя найду, когда буду готова, когда переживу… Если бы ты знал, как тяжело тебя отпускать!
Он почувствовал, что она вот-вот заплачет, и погладил ее по волосам.
— Обещаю! Обещаю, я буду ждать, и все будет хорошо, — сказал он.
Еще на въезде в город дождь сменился частым снегом. Крупные хлопья летели навстречу, слепя под дальним светом фар. Мостовая и тротуары уже укрылись белым покровом, и на их фоне дома казались совсем черными с блекло-желтыми пятнышками окон.
— Оглянуться не успели, как зима катит в глаза, — нараспев промолвила Лариса.
— Мне кажется, что я теряю тебя, — сказал Горлов.
— Не знаю, что будет, но сейчас я очень боюсь. Так боюсь, что коленки дрожат. Дай мне время все осознать. Никогда не думала, что может быть так сложно.
Остаток пути до его дома они молчали, держась за руки. Машина остановилась, она долго и внимательно посмотрела на него.
— Не забывай! — Горлов не услышал, скорее, угадал движение ее губ, почувствовав отчаяние, будто расставался навек, как на похоронах.
Уже распахнув дверцу, он сунул водителю скомканную пачку десяток: «Проводи до дверей. Если с ней что-то случится, я… Я из-под земли вырою!»
* * *
Подходя к парадной, Горлов посмотрел вверх и увидел свет в окнах своей квартиры. Ему стало неловко, он подумал, что впервые в жизни не хочет видеть жену и детей.
Он долго стоял под сыплющимся сверху снегом. На улице было тихо и сиротливо, как на картинках в Рождественскую ночь. Он вспомнил Ларису, ее лицо, будто много раз видел во сне, и понял, чего она так боялась. Это был страх перед тем, что может случиться. И страх от мысли о только что пережитом.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68