— вырвалось у Горлова. Заметив недоуменный взгляд шофера, добавил: — Человек сделал больше всех, а победа досталась другим.
Это — всегда! Вот был в нашем полку случай. Под Гератом было, стояли в каком-то кишлаке занюханном. Послали куда-то отделение из соседней роты, пошли вдесятером. Вдруг, откуда ни возьмись, духи! Огонь такой, что головы не поднять! Но отбились, правда командира убили и еще троих, двое раненых, а орден дали только — Кольке Измайлову. Почему одному ему? Никто понять не мог, подозревали в нехорошем, но он оказался мировым парнем: после награждения где-то спрятался и распилил свою «звездочку» на десять частей. Когда собрались, его долго не было, потом пришел и бросил в каждый стакан кусочек от того ордена. Можно сказать, всем поровну — что живым, что мертвым! Политруки долго его тягали, измывались по всякому, хотели в штрафбат упечь, но не успели.
— А что потом? — спросил Горлов вдруг замолчавшего водителя.
— Потом? Потом его тоже убило. Ребята, кто в ту заварушку попал — их всего трое осталось — перед дембелем поклялись, что каждую частичку от того ордена развезут по родным тех, кто погиб, и все, как было, расскажут.
Они уже подъезжали к серому, обложенному до окон первого этажа полированным гранитом зданию Объединения. Горлов перегнулся через спинку, чтобы на ходу вынуть документы из дорожной сумки
— Отряд не заметил потери бойца, та-ра-та-та-та, — неожиданно запел Володя, — дальше — забыл, не помню дальше.
— … и «Яблочко»-песню допел до конца, — открывая дверцу, сказал Горлов. — Постарайся часа через два вернуться. Как приедешь, по внутреннему позвони, я сразу выйду.
4.12. Ордера и мандаты недействительны
Сотрудники сектора, как всегда, пили чай. В середине стола стояла литровая банка, подразумевалось, что в ней сироп.
— Глядите, братцы, Боря приехал, — увидев Горлова, закричал Евтюхов. — Давайте все вместе, дружно: к нам приехал, к нам приехал, Борис Петрович да-а-а-ра-огой!
— Это по какому с утра поводу? — забыв рассердиться, спросил Горлов.
— Вам штрафную, Борис Петрович, — старательно изображая смущение, проворковала Света Петрова. Хотя ничего между ними не было, все знали, что Горлов к ней неравнодушен, никогда на нее не сердится, и, если надо было за кого-нибудь заступиться, просили Свету.
— Сегодня Виктор Михайлович приезжал поздравлять Лахарева. Произнес тост отдельно за вас, что вы замечательный конструктор, и очень жалел, что вас не застал, — объяснила Галина Владимировна, которую вскоре собирались провожать на пенсию.
— С чем Лахарева поздравляли? У него в октябре день рождения, — принимая на треть налитый стакан, спросил Горлов.
— Он теперь избранник, законный депутат райсовета, альтернативно победил в предвыборной борьбе с двумя неформалами, одним отщепенцем и капитаном районной милиции. Народ ментуру не любит, народ сделал свой выбор, — сказал Евтюхов. — Так за это и выпьем!
— Котова тоже выбрали, — вставила Галя Устинцева. — Что же мы за него тоже пить будем?
— За первого секретаря Петроградского райкома КПСС товарища Котова Виктора Михайловича… — возгласил Евтюхов и, оглядев собравшихся, многозначительно умолк.
— Умрем, но за товарища Котова не выпьем! — закончил за него всегда хмурый Алеша Белов.
— Воодушевленный историческими решениями Съезда народных депутатов об отмене 6-й статьи Конституции я, как Верховный демократ всея Руси, единолично приказываю: Райкомы со всеми секретарями объявить вне закона. Кончилась их руководящая и направляющая роль. Выданные ордера и мандаты считать недействительными. За их хранение, предъявление и размножение — расстрел на месте! — закричал Евтюхов, поднял стакан, но поперхнулся и закашлялся. Галя Устинцева тут же шлепнула его по спине: «Вот тебе за размножение, умник нашелся — за такое дело расстреливать?»
Горлов поднимал стакан со всеми за кампанию, но не пил, только делал вид, слушая и удивляясь тому, что слышит. Никогда раньше его сослуживцы не разговаривали о политике, это было не принято. Боялись стукачей, которые были всюду. К тому же хватало обязательных политинформаций, которые занимали от силы минут пять, чтобы в отчете поставить галочку. Конечно, в присутствии проверяющих из парткома политбеседы проходили чинно и затягивались на установленные сорок пять минут — как урок в школе. Но о проверках предупреждали заранее, и все готовились, споря кому быть докладчиком, и какой из утвержденных вопросов кто должен задавать. Каждый хотел вопрос покороче, чтобы не сбиться и не подвести докладчика.
Посидев для приличия минут двадцать, Горлов тихонько тронул Евтюхова за руку: «Пойдем ко мне, расскажешь, что тут творится».
— Полная лажа, на нашем судне раздрай, штормит и вот-вот загремим к чертовой бабушке, то есть, как сказал великий русский писатель Пушкин, все грузимся мукой и плывем в Гонолулу, — запинаясь, сказал Евтюхов, когда они остались вдвоем.
— Сережа, дорогой, очухайся, ради бога, у меня времени нет, — попросил Горлов.
— Последнее время у тебя всегда времени нет, — неожиданно связно ответил Евтюхов. — Забежишь на часок, раздашь задания, и ищи ветра в поле.
— Можно подумать, что я кого-то обидел, — возразил Горлов.
— Никого! Наоборот, все тебе благодарны потому, что с лета сидим без премий…
— Давай не будем! — сказал Горлов, не желавший обсуждать то, что с ведома Цветкова доплачивал сотрудникам за счет своих кооперативных доходов.
— Но так долго не протянем! — продолжил Евтюхов. — Работы нет, финансирования не открывают, только указания сверху сыпят: мол, работайте напрямую с заводами, пусть они вас финансируют. А откуда на заводах для нас деньги возьмутся, если им тоже объемы подчистую срезают? Почему, думаешь Лахарев в депутаты подался? Ясно, не от хорошей жизни — запасной аэродром для себя готовит. Пока ты туда-сюда раскатывал, у нас в отделе шестую, восьмую лаборатории и третий сектор сократили наполовину, а двенадцатую, которая на какую-то перспективу до двухтысячного года работала — вообще под корень, и всех за ворота. Костя Мухин оттуда — ты знаешь, он толковый парень — твоего приезда ждет не дождется: будет просить, чтобы ты его к нам взял.
В итоге у Лахарева остались только наш сектор и нормоконтроль. Остальное — так, для видимости, чтобы клеточки в структуре сохранить.
— Что слышно из Москвы по новой теме, которую моряки пробивали? — спросил Горлов.
— Из-за нее нас и не трогают! Но мне кажется, дохлый номер. Я кое с кем из министерства поговорил, все в один голос: «Ребята, не просите, не надейтесь и не ждите; нас самих вот-вот с другим министерством сливать будут». Думаю, так сольют, что мокрого места днем с огнем не сыщешь!
— Брось паниковать, Сергей! Я в Северодвинске договорился. Работа по сути ерунда — тыкай паяльником и выковыривай драгметаллы. Но ведь надо как-то продержаться, пока эта прохиндиада накроется. Важно людей сохранить и, чтобы извилины в мозгах не заржавели.
— Открываем артель «Красный паяльщик»? Дожили, блин с мухой! Скорей бы Горбача убрали, — возмутился Евтюхов.
— Горбачев-то чем провинился? — спросил Горлов.
— А кто же во всем виноват? Пять лет сплошной говорильни: депутаты, президенты, перестройка — кто их к черту разберет? А жрать между тем нечего, и безработным остаться недолго.
— Если Горбачева снимут, Северодвинскому заказу — хана! — сказал Горлов, вдруг точно просчитав последствия: кооперативное движение удушат, заодно прикроют совместные предприятия. Он вспомнил разговор с главным инженером и их договоренность: если ситуация ухудшится, то завод не начнет работу с кораблем.
— Чтобы вернуть все назад, как раньше было, сейчас нужно года полтора, не меньше. Огромная же страна, только в нашем министерстве полторы сотни заводов, и всюду сплошное разгильдяйство. На лозунгах и «давай-давай» теперь не вытянуть, а гайки затягивать — резьба полетит. Короче, Сережа: если морская тема накрывается, то Северодвинский заказ остается единственным! Другого финансирования не будет, — объясняя, Горлов додумал до конца и поразился, насколько он сам и все вокруг оказались зависящими от решений, повлиять на которые невозможно.
«Это и есть политика», -догадался он.
— Так вот, Сергей, пока я буду в Краснодаре, продумай схему для выпайки компонентов с драгметаллами, — начал Горлов, но замолчал, заметив, что Евтюхов заснул, неловко закинув голову на спинку кресла.
Горлов вспомнил, что должен поговорить с Лахаревым, но прежде, чем выйти из комнаты, подложил Евтюхову под голову свернутое полотенце. Сергей дышал тяжело, и от него пахло перегаром.
По дороге на этаж выше, Горлов решил, что надо сказать Лахареву, а о чем умолчать. По всему выходило, что Слава должен согласиться на договор с Северодвинским заводом, особенно если получит отдельную работу, связанную с разработкой норм и расценок. Однако Лахарева на месте не было, и новенькая секретарша сказала, что начальник уехал в райком, оттуда — в райсовет, и сегодня уже не вернется.
Времени совсем не оставалось, и Горлов тут же написал для Лахарева обстоятельную записку. Формально он еще числился в командировке на Северодвинском заводе — отметка об убытии оттуда была проставлена без даты, поэтому Горлов не боялся неприятностей, если узнают, что он улетел в Краснодар. Правда за билеты придется платить самому, но это была такая мелочь, что не стоило обращать внимания. В конце он предупредил Лахарева, что вернется через несколько дней и просил дождаться, не принимая пока никаких решений.
Секретарша обещала передать записку, когда Лахарев приедет.
— Я вторую неделю работаю, только и слышу: «Горлов, Горлов, Борис Петрович решит, без Горлова нельзя». Вот, наконец, и сама вас увидела. Вы совсем не такой, — пряча горловскую записку в стол, сказала она.
— Какой — не такой? — заинтересовался Горлов.
— Я думала, вы будете в черном костюме, белой рубашке и…
— … и в белых тапочках, — пошутил Горлов.
— Тапочки рано, а свитер с джинсами вам очень к лицу! — покраснев от смущения, сказала девушка.
Горлов застал Евтюхова в том же положении, только теперь он громко, со свистом храпел. Будить его было незачем, все равно толку не будет, и в оставшееся время Горлов набросал схему СВЧ-излучателя со съемными головками, чтобы выпаивать радиодетали различных типоразмеров. Делать его нужно было здесь, но по документам он должен изготавливаться в кооперативе, чтобы без опасений перевести часть денег в наличные.
Закончив, он вызвал Белова, объяснил ему принцип устройства и велел передать Евтюхову, когда тот проснется.
«Жаль, Рубашкина нет. Он бы в два счета оформил заявку на изобретение», — подумал Горлов и вспомнил, что собирался позвонить Петру. Однако телефон в редакции был занят и, промучившись минут десять, Горлов связался с Сергеем Михайловичем. В магазине все шло нормально, Горлов попросил предупредить краснодарцев, что прилетает завтра, и, чтобы Володя привез к самолету денег — тысяч сорок, чтобы Цветков начал закупать продукты для Северодвинска.
— Много, при посадке в самолет могут придраться, — заметил осторожный Сергей Михайлович.
— Пусть только попробуют, у меня же не ворованные! В крайнем случае скажу, что везу в Краснодарский крайком партийные взносы. Этому — как его? — Полозкову лично! — ответил Горлов, вспомнив какой поднялся шум, когда некий московский кооператор пришел в свой партком платить взносы с чемоданчиком на девяносто с лишним тысяч рублей.
— Зачем тебе в Краснодар? — проснувшись, спросил Евтюхов.
— Надо! Знаешь такое слово: «надо»? — думая о своем, ответил Горлов. Он собрался объяснить Евтюхову, что надо сделать за эти дни, но снизу позвонил Володя, и Горлов стал одеваться.
— Я оставил схему Белову, он в курсе, начинайте работать. Вернусь в конце недели, — уже на ходу сказал он.
* * *
Пока ехали до Московского проспекта, Горлов решил лететь в Краснодар без Ларисы. Было тревожно, он не мог понять, в чем причина беспокойства, но, как себя не уговаривал, оно не ослабевало. Он чувствовал, что вот-вот произойдет непредвиденное, и нужно скорее вернуться в Ленинград.
Лариса открыла ему дверь растрепанная и раскрасневшаяся.
— Снимай все, я буду стиральную машину пробовать, — сказала она и стала показывать, как отремонтировали квартиру. — Даже жаль: столько труда и всего на один год.
— Почему же на один? — удивился Горлов.
— Разве ты знаешь, что будет с нами через год? — грустно спросила она, но тут же улыбнулась. — Но, что бы ни случилось, благодаря тебе я… не знаю, как это сказать… я впервые в жизни почувствовала себя свободной. С тобой я ничего и никого не боюсь. Будто в душе выросли крылья, как у чайки из моей любимой книги, над которой ты все время смеешься. Раньше я не знала, как этого добиться, только мечтала об этом. Я люблю тебя, милый, ты даже представить не можешь, как я тебя люблю!
Горлов заметил, что у нее на глазах выступают слезы. Он крепко обнял ее и, поцеловав в висок, прошептал на ухо:
— Я все-все понимаю, даже без слов. Ты еще только подумаешь, а я уже знаю, о чем, как будто мы одно целое.
— Я тебя люблю, — тихо повторила Лариса. — Но не так, как ты меня. Если мы расстанемся, ты тут же найдешь другую, а я — нет. Я — как волчица. Если ее суженый погибает, она до смерти остается одна.
— Почему волчица? — засмеялся Горлов. — Ты больше похожа на лебедя. У них, лебедей с любовью еще строже.
— Лебеди слишком большие и вблизи не такие красивые, как чайки. Я бы хотела быть чайкой, такой, как в книге, которую ты так и не понял.
— Почему не понял? Не только понял, но и запомнил: в городе Ленинграде, на берегу Финского залива с самого раннего детства живет молодая и очень красивая девушка. Она — такая же как ты: любит море и небо, как ее любимая птица — чайка. И она, как чайка, счастлива и свободна, и любит летать, тоже как чайка. Но однажды, пролетая высоко-высоко в небе, она случайно встретила человека, который ее полюбил, как только увидел…
— А дальше? — сдерживая смех, спросила Лариса.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68