Всем дела хватит. Я так закручу, что у них на интриги ни времени, ни сил не будет. А кто не захочет — выгоню!
— Почему именно тебе надо все бросать и ехать за тридевять земель?
Горлов не мог рассказать, почему именно он должен уезжать в Челябинск. Кроме далекого московского руководства истинную причину знали только секретчики и отчасти — Рубашкин, придумавший название новой разработки: Комплекс Наведения Управляемых Боеприпасов, сокращенно — КНУБ-1Г. Букву "Г" — первую в его фамилии — он добавил сам. Комплекс Горлова! Да, это был его Комплекс, и он мечтал, чтобы все — от любого сержанта до маршала знали, кто ее создал. Его предложения — итог двухлетней работы — уже были одобрены и представлены в ЦК на утверждение.
Он вдруг вспомнил Кротова как близкого, все понимающего человека: наверное, тот не просто так стал замминистра. Горлов чувствовал, что Кротов испытал такой же азарт, и была у него когда-то своя, оглушительная радость успеха. Теперь очередь Горлова, и нужно, непременно нужно ехать, отказываться нельзя.
Горлов подумал о тысячах танков, кораблей и самолетов, о зарытых глубоко в землю пунктах управления. Невидимая паутина космической связи накрывала всю Землю, именуемую безлико и сухо — планетарным театром военных действий. Тысячи тонн броневой стали и взрывчатки затаились повсюду. Но без него, Горлова они были обречены на слепоту и неподвижность, все было мертвым, как спящая царевна, ждущая своего королевича.
Горлов представил свой комплекс, существующий пока только в трех аккуратных чертежах. Ему привиделось, как врезаются в воздух лазерные пучки, а по их следу с жутким свистом взлетают ракеты, и попадают в цель, взрываясь коротким, сжигающим пламенем. Он ощутил эту мощь и силу в себе, внезапным и сильным желанием. Она только слабо охнула, когда его плоть вошла во влажную глубину ее тела.
— Я так тебя люблю, так люблю, — шептала она и вдруг, вскрикнув, обмякла под его тяжестью.
* * *
Вечером собралось ненастье. Косой дождь непрерывно лупил с потемневшего от туч неба, за окном противно дребезжала сорванная ветром водосточная труба. Горлов уже два часа сидел на кухне у Рубашкина. Но чем дольше они говорили, тем меньше понимали друг друга. Поначалу Горлов не сомневался, что сможет легко уговорить Петра ехать в Челябинск. Как инженер тот звезд с неба, конечно, не хватал, но мог освободить Горлова от множества ненужных забот: вести всю переписку, готовить документацию — по части бумажной канители Рубашкину цены не было. Не то, чтобы Рубашкин упрямился. Казалось, Горловские уговоры не доходят, что Петр их совсем не слышит. Даже перспектива стать заместителем начальника ОКБ не вызвала у Рубашкина отклика, а когда речь зашла о вступлении в партию, Петр окрысился:
— Хочешь стать таким, как эти из райкомов-горкомов? Ты же талантливый конструктор. Зачем тебе партия? Неужели не видишь, они на волоске. Еще чуть-чуть и лопнет КПСС, будто корова в лужу пернула: только звук и вонь, — говорил Рубашкин, удивленно разглядывая пустую бутылку. — Вот, гляди! Виданное ли дело, чтобы после семи выпивку не достать? Представь: в семь часов вечера торговля спиртным — на замок. Миллионы мужиков по всей стране маются, у всех душа горит, как у нас с тобой. А партия — ум, честь и совесть нашей эпохи — приказывает: «Нельзя!» До 11 часов утра нельзя, и не будет. И, вообще, ты еще в номенклатуру не влез и влезешь ли — бабушка надвое сказала, а уже мыслишь по их категории. Да, зайди в любой магазин: за прилавком баба в халате, и кильки в томате! Торгаши обнаглели: что есть — только с черного хода. Кругом — блат и эти, на черных «Волгах». Спрашиваешь у такого: «Какая у вас профессия?» А его от гордости распирает: «Я партийный работник!» Сам же ни черта не умеет, только дурацкие лозунги повторять. Дескать, больше социализма, углубим перестройку, искореним пьянство! Как же, искоренит, если у него в багажнике ящик про запас! А простому человеку — самогонку гнать?
— Давай чай пить, — устав спорить, сказал Горлов.
— Ты когда нормальный чай последний раз покупал?
— Когда в Москве был, в министерском буфете.
— В министерстве есть, да не про нашу честь…
— Там только одну пачку в руки давали, — сказал Горлов.
— Турецкой травой всю страну затоварили, не чай — отрава! Я весной в совхоз поехал, очерк по заказу состряпать. Сижу вечером на улице, ем бутерброд. Мальчишка лет семи, в глазенках изумление: «Дяденька, это что?» Я отвечаю: «Колбаса». Он так удивился, попросил кусочек. Сказал, сестренке показать. Представь: не съесть, а показать! Они в жизни колбасу не видели!
— Ты по верхам смотришь, на эмоции бьешь. А если вдуматься, то ясно, что без партии страна погибнет. Другое дело, там накипь собралась, сверху плавает, кислород перекрыла. Горбачев реформы затеял, чтобы всю пену снять, чтобы у руля встали новые силы, — возразил Горлов.
— Они — интриганы, о своей выгоде думают, как бы на ступеньку вверх влезть, а если влез — удержаться, И Горбачев такой же, все — одного поля ягода. О настоящих реформах в другом месте думают.
— Интересно, где?
— Есть такой клуб — «Перестройка». Вот где настоящие реформаторы — экономисты, социологи, журналисты…
— Что журналисты могут реформировать?
— Без них нельзя, только с их помощью можно изменить общество. Кстати, Ленин это хорошо усвоил! Помнишь: «газета -коллективный организатор»? — увлекшись, горячо говорил Рубашкин.
— Пусть в каждом доме стар и мал прочтет газету и журнал, — усмехнулся Горлов. — Одними словами общество не изменить. Откуда же появятся колбаса и масло для твоего деревенского мальчонки?
— Согласен! — вскричал Рубашкин. — Корень наших бед в неверном экономическом устройстве. Посмотри, как живут на Западе, как — в Японии. Без свободной конкуренции нигде ничего путного не выходит. Наше плановое хозяйство — это черная дыра. То иголок по всей стране с огнем не сыщешь, то стиральный порошок вдруг исчез. Про хлеб даже не говорю. До 17-го года Россия весь мир кормила, а сейчас весь мир кормит нас. Вот, что такое социализм!
— Тебя послушать, так у нас не царизм был, а рай на земле. Можно подумать, что до революции народ от голода не пух, — сказал Горлов.
— Ни о чем спорим, беспредметно. Пойдем со мной, я тебя с экономистами познакомлю — с Васильевым, Чубайсом, Константиновым. С Гайдаром, он часто из Москвы приезжает. Послушай их, может, поймешь, — предложил Рубашкин.
— Гайдар — тот, который «Тимур и его команда»?
— "Тимур и его команда" названа именем сына, а наш Гайдар — Егор Тимурович. Он внук того Гайдара.
— Дед на Гражданской в пятнадцать лет полком командовал, направо-налево шашкой махал. Представь этого сопляка, ему сотню-другую уложить — что высморкаться. Иначе как полком командовать? И сын туда же: в 68-м такие пламенные репортажи из Чехословакии слал! Там, между прочим, тоже реформировали — социализм, знаешь ли, с человеческим лицом! А когда твой Тимур со своей командой на танках въехал, стало ясно: автомат Калашникова всех сильней! Так что живи, Петя, поближе к металлу. На броне лучше, чем под гусеницами. — Горлову надоело спорить. Он встал, собираясь уходить.
— Все-таки давай сходим в наш клуб, от тебя не убудет, — попросил Рубашкин.
— Как-нибудь, — прощаясь, согласился Горлов.
С деревьев Матвеевского сада сыпались крупные холодные капли. Было сыро и мрачно. До разводки мостов еще оставалось больше часа, но он пошел быстрее. Наконец, повезло — на углу Большого и улицы Бармалеева он поймал такси.
— Не дала? — отъехав, спросил шофер.
— Не по этому делу. С товарищем посидели, — вздохнув, ответил Горлов.
— Добавить хочешь? «Столичная» есть с винтом. Всего за пятнаху.
Горлов молча покрутил головой. Разговаривать не хотелось. Он вспомнил Рубашкина и вдруг понял, что их пути разошлись, и надо искать замену.
1.4. Перестроить можно рожу, ну а душу — никогда!
Слухи об огромной премии овладели научно-технической общественностью еще до того, как приказ пришел в Объединение. Называли фантастические суммы. Мужчины в курилках, а женщины за бесконечным чаем удивлялись: в списке премированных нет начальства, только исполнители. Горлов стал замечать косые взгляды. В конце концов ему перенесли отпуск с августа на декабрь.
— Перенос отпуска — это наказание! Объясните, за что? — спросил он у начальника отдела Котова. Тот, глядя в сторону, назвал формальную причину: дескать, производственная необходимость.
— Виктор Михалыч, мы же договаривались, вы сами утвердили график. Еще в январе! И, наконец, какая необходимость? Я же сдал разработку, испытания прошли успешно, — возразил Горлов.
— Ничего не могу для вас сделать, — отрезал Котов, и Горлов физически ощутил его неприязнь. Пожевав губами, Котов неожиданно спросил: — Давно хочу узнать, почему в вашем секторе постоянно болтается Рубашкин? Что ему у нас нужно?
В словах Котова был какой-то неприятный подтекст и Горлов замешкался.
— Имейте в виду: к Рубашкину есть вопросы, очень много вопросов! Если бы он сам не ушел из моего отдела, то пришлось бы его подтолкнуть — Котов подчеркнул слово «моего». — Да, подтолкнуть, больно подтолкнуть. Сейчас же сложилась ситуация, когда вообще непонятно, может ли он с его взглядами работать в нашем Объединении, причем в нашей газете. Ведь газета — это идеологический фронт, важнейший его участок. А Рубашкин спелся с весьма подозрительными личностями, и даже, не имея специального допуска, самовольно встречается с иностранцами. Как вы, товарищ Горлов, это объясните?
— Что я должен объяснять? Рубашкин принимал участие в нашей работе, теперь готовит о ней очерк для «Ленинградской правды». Естественно, он к нам приходит. — Горлов вспомнил, что Петр и вправду как-то обмолвился, что хочет написать очерк.
— Так вы считаете естественным, что не внушающий доверия человек постоянно отирается в режимно-секретных помещениях, — угрожающе тихо вставил Котов. — Кстати: что Рубашкин конкретно сделал по вашей тематике?
Горлов занервничал, догадавшись, куда клонит Котов. После перехода на другую работу Петр не должен был даже касаться бумаг с грифом, не то чтобы их писать!
— Так, что конкретно делал Рубашкин? — настойчиво переспросил Котов.
Горлов стал вспоминать, когда Рубашкин ушел в газету и что успел подписать до ухода. Конечно, на документах последнего года его фамилии нет, их подписывала Марина Богданова.
— Помните, Виктор Михалыч, наша разработка началась по вашей инициативе три года назад, — Горлов тут же понял, что попытка польстить Котову не удалась.
— Вы мне зубы не заговаривайте! Берите бумагу и пишите объяснительную записку! — повысил голос тот.
— О чем писать? — растерялся Горлов.
— По сути поставленного вопроса: что конкретно сделал Рубашкин.
— Я не помню.
— Так и пишите: что Рубашкин делал, не помню.
— Зачем передергивать? Я знаю, что делал Рубашкин, но сейчас у меня нет номеров и литер той документации, по которой он был ответственным исполнителем.
— Приказываю сейчас же, здесь в моем кабинете написать объяснительную записку, — не сдержавшись, закричал Котов. С неожиданной быстротой он подскочил к дверям и позвал секретаршу: — Галина Анатольевна, зайдите. Надо составить акт, что Борис Петрович отказывается выполнить мой приказ.
Горлов наконец понял, почему Котов скандалит: не попал в список премированных.
«Хорошо, что Петя действительно работал по этой теме. В секретном отделе наверняка сохранились рабочие спецтетради Рубашкина. Если начнется служебное расследование, — а судя по всему, дело к тому идет, — мы хоть двадцать объяснительных составим, не подкопаешься».
— Давайте акт! — успокоившись, согласился Горлов.
— И наш именинник здесь! Вы не заняты, Виктор Михайлович? — в открытую дверь заглядывал Слава Лахарев. Он был приветлив всегда и со всеми, хотя работа у него была склочная: Слава заведовал лабораторией нормоконтроля. От него зависело, сколько будут зарабатывать монтажники, чертежники, слесари и прочий рабочий люд. Наверное, за удивительные способности все улаживать его и выбрали парторгом отдела.
— Заходи, Слава, третьим будешь. Как раз тебя не хватает, чтобы на меня акт накатать, — сказал Горлов.
— Борис Петрович отказывается выполнить мой приказ, — разъяснил Котов.
— Виктор Михалыч хочет, чтобы я сию минуту, здесь написал объяснительную записку, связанную с секретными документами. Заявляю официально в присутствие парторга, что готов это сделать только в первом отделе в учтенной тетради. Прошу записать мои слова в акт, — сказал Горлов.
— Какой акт? Секретные сведения надо записывать, как положено, — недоумевая, сказал Лахарев.
— Борис Петрович меня не так понял. Я просил обратить внимание… — Котов замялся, замолчал и, сев за стол, машинально взял телефонную трубку. Повертев в руках, он бросил ее на место и сказал секретарше: «Идите, Галина Анатольевна, работайте!».
— Я тоже пойду, — сказал Горлов.
— Что произошло? — спросил вышедший следом Лахарев.
— Котова послушать, Рубашкин чуть ли не шпионом стал…
— Это я тоже слышал. Похоже, нашему Петру одна дорога — в кооператоры. Но из-за чего Котов на тебя взъелся?
Горлову показалось, что Лахарев знает причину, но ему неудобно заговаривать о премии, тем более, что сам не обижен — ему причиталось тысяча двести рублей. Поэтому Горлов только пожал плечами: мол, черт его знает.
— Не вовремя ты с Котовым забодался, он мужик пакостный. Дружков подговорит, те проголосуют не так, как надо, и сгорел твой партбилет без дыма и запаха, как чистый спирт, — понизив голос, сказал Лахарев.
— А то ты не можешь заранее поработать с кадрами? С твоим-то опытом партийной работы? — Горлов сделал вид, что шутит.
— Опыт опытом, но теперь не то, что раньше: райком высказал мнение, и все — единогласно! Сам понимаешь, гласность на дворе! А что до опыта, так Котов нам всем фору даст. Вот у него опыт — это опыт. С тех пор, как он генерального снял ему никто не перечит. Очень поучительная история. Он тебя как букашку придавит, станешь вкалывать простым инженером, ахнуть не успеешь!
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68