Он хотел обнять ее, но запутался в полотенце, и, целуя его, Нина чему-то засмеялась. Глядя на нее, Горлов тоже улыбнулся.
— Иди в спальню, полежи пока, — неохотно отстраняясь, сказала она.
— А ты? — спросил Горлов.
— Я что-нибудь приготовлю. Никита уже спит, Маша осталась у подружки, поужинаем вдвоем. Я быстро.
Едва открыв глаза, он понял, что вокруг глубокая ночь. Нина спала рядом, глубоко и ровно дыша. Горлов догадался, что она специально не стала его будить. Он закрыл глаза, но спать уже не хотелось, мысли были ясными, он чувствовал себя выспавшимся и отдохнувшим. Он вспомнил Ларису, впервые с тех пор, как они расстались, но не смог представить ее лицо. Отчетливым было только ощущение ее рук и губ, будто она все еще с ним, совсем близко. Он стал вспоминать, как они встретились, какое у нее было лицо, когда сказала, — нет, потребовала! — чтобы он летел с ней. Горлов будто увидел себя снова в самолете, когда они целовались под крики «Горько!» и, удивляясь самому себе, подумал, что не чувствует неловкости или раскаяния и нисколько не жалеет о случившемся.
Потом он вдруг вспомнил, что должен позвонить Цветкову, и пошел в коридор к телефону, плотно закрыв двери в спальню и в комнату, где спал Никита.
Соединилось быстро, но прошло минуты две прежде, чем Сергей снял трубку.
— Да, ты знаешь, сколько сейчас времени? — сердито спросил он.
— Нина сказала, что срочно…
— Еще петухи не проснулись, хоть бы подождал, пока прокукарекает.
— Ладно, подожду до утра, — виновато согласился Горлов.
— Подожди, не вешай трубку. Тут такое дело, что я уже билет к вам заказал на утро — ты-то пропал.
— Никуда я не пропадал, — возразил Горлов.
— Не заливай! Думаешь, не знаю, что ты в Мурманск улетел? Какого черта тебе там понадобилось?
«Значит, за мной следили!» — рассвирепев от мысли, что Цветков осмелился шпионить за ним, подумал Горлов.
— Откуда ты знаешь про Мурманск? — глубоко вздохнув, чтобы не закричать, спросил Горлов.
— Бабушка по телевизору увидела, — отшутился Цветков. — Надо завтра, то есть уже сегодня поехать к железнодорожникам…
— Я никуда не поеду и ничего не буду делать, пока ты не объяснишь, зачем установил наблюдение, — повысив голос, пригрозил Горлов.
— Ты серьезно? И даже денег не жалко? — Цветков, видно, понял: что-то не так.
— Мне не нравится, когда за мной шпионят, и на таких условиях я с тобой работать не хочу, — закричал Горлов. — Надоело! Понимаешь, надоело!
— Не делай глупости, Боря! Ну, пошутил неудачно, так зачем в бутылку лезть? Никто за тобой не шпионил. Приехали ваши, питерские из «сорок четверки», случайно разговор зашел, они сказали, что видели тебя на посадке, а ты, вроде, был не в себе, даже не выпил с ребятами… Мир-то, понимаешь, тесен.
— Ладно, проехали, извини, — буркнул Горлов. — Так что случилось?
— Нужно срочно переадресовать наши вагоны в Одессу. Часов в восемь подъедет водитель, — ты его знаешь, — у него все бумаги: куда, кому, по какому адресу. Я их вчера с самолетом передал. Подъедет — сразу садись и поезжай на Сортировочную к тому хмырю, который нас оформлял.
— Сразу не получится. Мне, между прочим, на работу надо. Я и так вчера почти целый день прогулял. Это ты — главный инженер, сам себе начальник, а я мелкая сошка. Трудовая дисциплина для меня писана.
— Я уже не главный инженер — на той неделе уволился. Бросал бы и ты, Боря, свое Объединение. Не до него сейчас, только время тратишь. А время нынче — это не деньги. Время теперь — это очень большие деньги. Сейчас либо деньги зарабатывать, либо на дядю за спасибо ишачить. Правда есть и другой путь…
— Какой? — поймался на подначку Горлов.
— В Мурманск и обратно по пьяни летать, — сказал Цветков.
Горлов обернулся на шум — из комнаты вышла Нина и щурясь от света, смотрела на него.
— Я летал в Мурманск по делу, там интересный вариант складывается, — делая вид, что не замечает жену, сказал Горлов.
— Расскажи!
— Дело в том, что я встретил знакомых и узнал, что готовится к списанию большой противолодочный корабль. Хочу поискать концы, чтобы отправить его в металлолом и дальше — надеюсь, ты понимаешь куда и как. Остальное — не по телефону.
— Ничего себе масштаб, — Цветков даже присвистнул от изумления.
— Поэтому и пришлось с ними полететь, на месте все выяснить, — врал Горлов, зная что Нина его слышит.
— Снимаю шляпу. Даже не ожидал от тебя такой головастости. Это идея! Если сейчас не получится, потом реализуем. Не хрена нам с вагонами связываться, железо само куда надо поплывет. Ладно, вроде договорились! Водитель в твоем распоряжении сколько будет надо, а твою машину подгоним через месяц.
— Забыл: это «девятка» или «шестерка»? — спросил Горлов.
— Обижаешь! Конечно, «девятка», — удивленно ответил Цветков и, попрощавшись, повесил трубку.
— Ты уже проснулся? — спросила Нина и, не дожидаясь ответа, обняла мужа. — Ты вчера так устал, что я решила тебя не будить. У меня все готово, только подогреть…
— Потом, — сказал Горлов и обнимая ее за плечи, повел в спальню. — До утра еще вагон времени. Вагон и маленькая тележка.
«Теперь, она не станет спрашивать, зачем я сорвался в Мурманск», — с облегчением подумал Горлов, ложась обратно в постель и придвигаясь к жене.
3.11 Каких ты птиц себе воображаешь?
Еще не проснувшись, Лариса почувствовала, что заболела. Вечером, она почти три часа простояла на холоде, едва соображая, о чем говорят с трибуны. Глаза слезились от ветра, и ломило все тело. Еще хорошо, что у девочек нашлись старые разношенные сапоги. Они были на два размера больше, и она обмотала ноги газетами, чтобы не мерзли. По дороге домой Лариса чувствовала, как ее шатает из стороны в сторону, и в вагоне на нее косились, видимо, принимали за пьяную. Она с трудом дошла от метро, даже не помывшись, легла — думала, что просто устала.
Утром Николая рядом не оказалось, и она не помнила, когда он пришел и приходил ли вообще. Хотелось пить, но в кухне ворчала свекровь и, плеснув на лицо холодной воды, она напилась из-под крана. Потом к ней вбежал Миша.
— Не подходи близко, а то заразишься. Видишь, я заболела, — еле разжимая губы, предупредила Лариса.
— Значит, ты не проводишь меня в школу? — он остановился у порога, и грустно нахмурился. Иногда Ларисе казалось, что она читает его мысли: все о чем он думал, она могла безошибочно прочитать на лице сына.
— Сегодня не смогу, Мишенька, — ответила она и закрыла глаза: смотреть было больно.
— Выздоравливай скорей, мамочка! Я тебе кое-что покажу, что сам не знаю, — уходя сказал он, и Лариса только слабо кивнула в ответ и будто обвалилась в забытье. Тело казалось сухим и невесомым, будто отдельно летело в жарком и пустом воздухе.
Потом она ощутила на лбу чью-то прохладную руку, будто тронуло ветром.
— Мама! — сквозь сон произнесла она и открыла глаза.
— Господи, да ты вся горишь, — склонилась над ней свекровь. — Надо температуру померить.
Через несколько минут она вернулась и, прежде чем поставить градусник, напоила Ларису отжатой в теплую воду клюквой и положила ей на лоб влажное полотенце.
— Спасибо, Евгения Васильевна, — откинувшись на подушку, прошептала Лариса.
— За что спасибо? Давно хотела с тобой поговорить, но тебе все некогда: то на работу опаздываешь, то с Мишей надо заниматься, то устала и голова болит. Разве я тебе зла желаю? Вижу, у вас с Николаем не гладко: и чем дальше, тем хуже. Думаешь, я не переживаю? Ведь он у меня один, как у тебя Мишутка. А ты? Со стороны посмотреть — самостоятельная, гордая, еще моя бабушка говорила: «Фу-ты, ну-ты, ножки гнуты»! Так, ведь, то со стороны! А я вижу: девчонка ты еще, сердце до женского понимания не доросло, ни чуть-чуть, даже ни капельки. Отгородилась ото всех, вроде замужем и вроде в семье, а живешь сама по себе, как одна на белом свете одинешенька. А мой-то Колька к тебе который год мается. И рад бы душой и сердцем, да не знает дурачина, как к тебе подступиться. Может, и характером для тебя слабоват. Ему, чем спорить и на своем настоять, легче от твоих выкрутас голову спрятать, как этот, как страус — недавно по телевизору показывали «В мире животных».
Свекровь ловко перевернула полотенце, и Лариса неожиданно заплакала. Она не знала и не думала почему, но слезы лились сами по себе, будто не завися от ее желания.
— И еще я думаю, не обессудь, что думаю, то и скажу. Чувствую: кто-то у тебя появился. Не хочешь говорить — помолчи, и не надо. Я вранья не люблю, а правда никому не нужна, пусть она при тебе останется. Если, как на духу, то какая баба от мужа хоть раз в жизни не подгуляла? И со мной бывало, — свекровь вдруг улыбнулась, — и не раз, и не два. Володенька мой догадывался, он ведь умный был, ничего не скажешь. Знал, где кулаком об стол хлопнуть, где руку приложить, чтоб в ушах зазвенело, а где промолчать и выждать. Я жизнь прожила, дай Бог всякой, и по себе знаю: мужики — хорошее дело, особенно на стороне, чужой мед всегда слаще. Но баба свое знать должна, как дважды два четыре: мужики приходят и уходят, а муж и семья после всего остаются. Давно хотела с тобой выговориться, по-женски, но, вишь, время вышло, пора градусник снимать.
— Спасибо, Евгения Васильевна! — всхлипывая, сказала Лариса.
— Не нужно мне твое спасибо! Полежи, подумай, может и образуется. А полежать придется — тридцать девять и три! Пойду врача вызывать. Через часик-другой приедут. Раньше по-другому: позвонишь и в пятнадцать минут тут, как тут. Теперь все навыворот повернулось, и Свердловка — уже не та Свердловка.
— Евгения Васильевна, позвоните, пожалуйста, дежурной. У меня завтра утром рейс на Сыктывкар, скажите, чтоб заменили.
— Позвоню! А тебе спать нужно и питья побольше. Ох и крепко же тебя прохватило. Или это грипп такой привязался?
— Грипп — вряд ли. Скорее всего просто простудилась. Я сапоги в Мурманске потеряла, пришлось в туфельках до самолета добираться, а после нас на митинг отправили.
— То-то я вчера удивилась, в какой рвани пришла. Небось, у кого-нибудь старые взяла?
— Девчонки выручили.
— Чего же домой не заехала?
— Нас после рейса никуда не выпускали, и позвонить было неоткуда.
Свекровь ушла, и Лариса, почему-то успокоившись, снова уснула. Не придя в себя, сквозь сон она отвечала врачу, поворачивалась, глубоко дышала и, показывая горло, изо всех сил тянула «А-а-а-а». Потом почувствовала боль от укола, будто в детстве ужалила оса, и, напившись сладкого клюквенного морса, она опять опустилась в беспамятство, ярко мерцавшее разноцветными сполохами.
* * *
Николай пришел, когда все уже спали. По дороге он взял с собой Арцыбулина. Волконицкий знал, что тот будет просить об устройстве на работу. В ином случае он и встречаться не стал бы — устроить уволенного из органов и со дня на день выгнанного из партии было очень трудно и в чем-то даже небезопасно. Но он нуждался в помощи такого деликатного свойства, что вполне уравновешивало просьбу Арцыбулина.
— Если бы все было просто! — выпив и закусив объяснял Волконицкий. — Я однажды уже попробовал — позвонил в партком Авиауправления: мол, такое дело, увольте жену Христа ради. Так она мне такое устроила — чуть со свету не сжила. Нужно тоньше, и чтобы следов не было. Я по всякому прикидывал и решил: самое верное — через медицину. Найдут какую-нибудь болячку и отстранят от полетов. Медицина — вещь темная. Если есть два врача, то жди три мнения, то есть три диагноза. Короче, вот такой план. Сможешь воплотить в жизнь?
— Товарищи остались, в беде не бросили. Думаю, помогут, — покрутив пустой рюмкой, сказал Арцыбулин.
— А с тобой решим. Обязательно решим. Тут в Союзе писателей вакансия освободилась. Пойдешь директором Дома отдыха в Комарово? — спросил Волконицкий, насаживая на вилку скользкий от маринада гриб. — Давай еще по одной, больно хорошо идет: спокойно и с толком.
3.12 Слово к слову тянется
Для обсуждения планов решили собраться у Таланова. Тот жил рядом с Финляндским вокзалом, и от дома, где жил Рубашкин, туда шел двенадцатый. Петр мялся на остановке почти полчаса, пока не подкатил троллейбус. Ехали медленно, громоздкая машина, скрипя, раскачивалась на поворотах, подолгу застревала на перекрестках, и когда Рубашкин наконец добрался, все уже стеснились на кухне: Болтянский, Нестеров и Петя Филиппов утрамбовались на диванчике, Таланов сидел на краешке шаткой табуретки у входа, Дальше, в коридоре стояло еще несколько человек, и за их спинами Рубашкин почти ничего не видел.
В центре кухоньки, за столом по-хозяйски разместилась Марина Евгеньевна, а рядом с ней примостился некто Мигайлин — лет сорока, упитанный и лысеющий, с ярко-рыжей бородой на непомерно широком лице. В его присутствии Рубашкин ощущал какое-то смутное омерзение.
— Не понимаю, зачем ты к нему цепляешься, — как-то упрекнул Петра Филиппов. — Андрей Ильич — умный, интеллигентный человек…
— Приглядись: он ведет себя неестественно, со всеми так вежлив, что, чай можно пить без сахара, только вприглядку. И улыбка у него, — такая, знаешь, — медоточивая. Как деды говаривали: сверху мед, а снизу яд. Нельзя верить людям, которые ни с кем никогда не спорят. Гнусный он, что хочешь, говори, а я вижу — гнилой и гнусный! — не переводя дыхания, выпалил Рубашкин, и Филиппов не стал спорить, только пожал плечами.
Однако другие мнение Рубашкина не разделяли, и в последнее время Мигайлин присутствовал почти на всех совещаниях координационного совета ЛНФ. Впрочем, говорил мало, и, если его спрашивали, очень мило со всеми соглашался.
И теперь он молча кивал словам Салье, которая говорила размеренно, изредка останавливаясь, чтобы затянуться «Беломором», и тогда пепел летел вокруг и падал ей на кофту:
— Я не согласна! Незачем морочить людям головы теориями, пусть этим занимаются инструкторы из Обкома. Что больше всего волнует людей? Нехватка продуктов? Значит, мы выступаем за ликвидацию торгово-номенклатурной мафии! Люди устали стоять в очередях? Мы заявляем о необходимости срочных управленческих мер по борьбе с очередями!
— Марина Евгеньевна, все не так просто. Нас спросят, какие это меры, обязательно спросят, — возразил Нестеров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68