https://wodolei.ru/catalog/mebel/zerkala/so-shkafchikom/
о том, что чайка имеет право свободно летать по самой своей природе, и ничто не должно стеснять ее свободу — никакие обычаи, предрассудки, запреты или заблуждения.
— Даже если это Закон Стаи? — раздался голос из толпы чаек.
— Существует только один истинный Закон — тот, который помогает стать свободным. Другого нет, — тихо ответил Джонатан, но его услышали все.
…"
— Накуролесила и опять со своей птичьей книжицей, — запахивая халат, и зевая заворчала свекровь. — Коля из-за тебя ночь не спал, дежурного по Обкому на ноги поднял…
— Дежурный-то зачем? — не удержалась Лариса.
— Где же машину ночью взять? Только через дежурного. Ох, не к добру эти твои полеты во сне и наяву, не к добру. Сын растет, мать не видя. Пора бы тебе, милая, дурь из головы выбрасывать. Дело к тридцати идет.
* * *
Ровно в шесть утра оставленный с вечера репродуктор врезался в неспокойный сон первого секретаря Петроградского райкома КПСС Виктора Михайловича Котова величавым напевом Гимна: «… Да здравствует созданный волей народов, великий, могучий Советский Союз!… Нас к торжеству коммунизма ве-е-едет!»
Не затихли последние звуки, а Котов уже был на ногах и на знакомое приветствие диктора «С добрым утром, дорогие товарищи!» ответил вслух: «С добрым утром!».
Поджигая газ, он в который раз подумал, что пора бы жениться, но эта мысль была вялой и мимолетной, и через минуту под жужжание электробритвы «Харьков» Котов уже припоминал сегодняшние дела: что нужно сделать перед выездом в Обком, кого вызвать и какие документы взять для беседы с Гидасповым, назначенной сразу после планового совещания по идеологическим вопросам.
С идеологией последнее время очень не гладко. Демократы совсем распоясались — клеят листовки прямо на дверях райкома. Последняя даже запомнилась возмутительной наглостью: «Говорят, партаппарату вновь повысили зарплату. Нам дороже с каждым днем аппарат и все кто в нем!».
Все это — ложь. Во-первых, оклады партийным работникам не повышали уже три месяца. Во-вторых, издевательское «нам дороже…». Ведь каждый нормальный советский человек действительно дорожит своими избранниками потому, что твердо знает: в партийные и советские органы попадают лучшие из лучших, а если кое-где порой и просачиваются недостойные, то от них быстро избавляются.
"Пора наконец занять рубежи, отступать за которые никому непозволительно, — водя по щеке бритвой, размышлял Котов. — Надо смело и решительно бороться за умы и души человека. Каждой бессовестной и грязной листовке противопоставлять десятки, сотни образцов массовой пропаганды и наглядной агитации. Например, эскиз плаката, который принесли вчера на утверждение. Крупным планом — умный и волевой руководитель с партбилетом в руке, а по левому верхнему углу броско: «Член я партии, слуга и сын народа! Неколебим я в преданности ей!»
Котов даже пропел на разные мотивы, то повышая, то понижая голос, но, повторив в третий раз, вдруг спохватился: "Почему ЕЙ, то есть партии? Это, конечно, правильно, очень правильно, но там говорится и о народе: «слуга и сын народа». Значит, нужно писать: «ИМ! Неколебим я в преданности ИМ!» Только так надо в данном контексте — еще раз напомнить простым людям о том, что именно ПАРТИЯ — истинная защитница и надежда народа!
«А Шилов пропустил слово „ей“. Бездарь! Ни до чего сам не додумается. Никому нельзя доверять, всех поправлять надо», — рассердился Котов. — «Что касается пакостников, которые уродуют архитектуру, то их давно пора сажать! Хватит им стенки марать! На стройках народного хозяйства рабочих рук не хватает. В трудовых лагерях научат грамоте и культуре. Надо бы по душам поговорить с Коршуновым. Он мужик информированный и неглупый, поможет сориентироваться», — думал Котов.
Если бы Виктор Михайлович верил в телепатию и обладал даром чтения мыслей на расстоянии, то несказанно б удивился.
* * *
Павел Васильевич перешел в осмысленный контакт с окружающей средой сразу и бесповоротно. Мгновенно оценив обстановку, он понял, что до подъема осталось полтора часа, и только после этого вспомнил о вчерашнем разговоре.
«Значит, новое место службы. Хватил отсиживаться в районе — не мой уровень. Но рвать нельзя, на всякий случай нужно хорошо попрощаться с Котовым, зачем врагов наживать, — думал он. — И все-таки жаль, что операцию прикрыли. Разработали замысел, спланировали с большой перспективой и вот — прокол на мелочи. Впрочем, почему на мелочи? В нашем деле мелочей не бывает, да как часто об этом забываем, даже лучшие и толковейшие чекисты иногда забывают и ошибаются. Ошибаются, как минеры — всего один раз!»
И вдруг совсем некстати в голове подполковника отпелась дурацкая частушка, отпелась по-бабьи, с подвыванием и переборами: «Пока связист вертел катушку, чекист имел его подружку!».
От назойливого припева было трудно отвязаться, но он сосредоточился и по счету «три» рывком встал с кровати.
* * *
Час спустя хлопнула неплотно закрытая форточка, и в спальне Рубашкиных загудел ледяной ветер. Катя потянула на себя одеяло, но через несколько минут снова стало холодно.
— Закрой форточку, Петя, — попросила она, но тот что-то пробормотал и повернулся на другой бок.
— Опять нахлестался, бестолочь! — выругалась Катя, но делать было нечего — поворочавшись, она встала и пошла к окну.
— Старуха, дверь закрой! — неожиданно ясным голосом выговорил Рубашкин.
* * *
Горлов встал вместе с Ниной собирать дочку в школу. Только плеснув в лицо холодной водой, он проснулся окончательно.
«Как она сказала? Я тебя так люблю? Да, неважно, что, важно, как!» — думал он и, глядя в зеркало, радостно улыбался.
— Представляешь, папочка, учитель по природе сказал, что за восемь миллионов лет в недрах Земли ничего существенного не произошло, — глотая бутерброд, говорила Маша. — И до сих пор никто не может понять, почему столько времени прошло, а ничего не случилось. Как ты думаешь, разве такое бывает?
— Вполне возможно. Они ведь недра, — рассеянно отвечал Горлов, и видя, что дочь не понимает, пытался объяснить: «Понимаешь, недра — это такие глубины, где никто никогда не бывал. Там нет ни одной живой души, даже червяков, только камни, глина и вода, о кое-где все горит, будто в доменной печи…»
* * *
К тому времени, когда Маша вышла из дому, очистившееся от туч небо налилось густой синевой, а выцветающие от близкого рассвета звезды угасали одна за другой. Заслоненный громадами серых зданий Восток наполнялся алым сиянием, обещая крепкий мороз с колючим и злым ветром. Но Маша не смотрела на небо и не думала о звездах. Тяжелый ранец с учебниками оттягивал спину; она шла, по-старушечьи согнувшись, и, переходя улицу, осторожно дожидалась, пока проедут машины.
Часть 3.
Реализованное наложение
3.1. Выше уровень анализа процессов!
В приемной председателя КГБ было светло и просторно — большой письменный стол помощника с казенной лампой под зеленым абажуром, сбоку — приставная тумбочка с множеством телефонов, на стене — потемневший от времени портрет Ленина, а напротив вдоль всей стены вытянулась линия стульев, обитых бардовым бархатом. Тишину нарушал только постоянный шорох больших, в полтора человеческих роста немецких часов. Каждые четверть часа они гулко отбивали незнакомую мелодию, а когда стрелки сошлись на двенадцати, раздался скрип, со скрежетом распахнулась неприметная дверца, и выскочившее оттуда птичье чучело со вкусом откуковало положенное число раз.
Сурков не услышал ни звонка, ни зуммера, но помощник вдруг снял трубку одного из аппаратов, что-то коротко ответил и, положив трубку на место, вежливо предупредил:
— Товарищ Крючков выезжает со Старой площади, прибудет через восемь минут.
Вскоре через комнату прошел официант с подносом, накрытым белоснежной салфеткой, Сурков догадался, что Председатель уже у себя. Потом в кабинет зашли два сотрудника, пиджак одного из них был сильно помят и подмышкой топорщился. Они вскоре вышли; в мятом пиджаке шел сзади, а передний нес в руке потертый фибровый чемоданчик, прикованный к руке браслетом с никелированной цепочкой.
— Заходите, Алексей Анатольевич! — пригласил помощник и, выйдя из-за стола, открыл первую из двух дверей кабинета.
Крючков держал по телефонной трубке у каждого уха, третья лежала на столе микрофоном вверх, и он говорил в три аппарата одновременно:
— Да, действуйте! Действуйте активно, но дружно и, главное, согласованно… Нет, старшего не назначаю, у каждого своя зона ответственности… Инициативу разрешаю, разрешаю любую инициативу, если на пользу делу… Да, шифровки будут отправлены, они уже в работе! И еще раз повторю: Центральный аппарат по возможности не вмешивайте, работайте согласованно друг с другом.
— Все! — облегченно вздохнув, Крючков одну за другой положил трубки на место. — ЗАС-селектор на профилактике. Нашли, понимаешь, время, — недовольно пожав плечами, объяснил он. — Ты садись, в ногах правды нет, разговор будет долгим, спланирован на тридцать минут.
— Прибалтику озадачивал, — дождавшись, пока Сурков усядется, кивнул на телефоны Крючков. — Кстати, твои соседи, поэтому введу в курс дела. Как ты знаешь, мы еще в восемьдесят восьмом году забили тревогу по ситуации. Сперва в Литве националисты закопошились, потом — в Латвии и, наконец, — в Эстонии. Тамошние группы «Хельсинки», которых в свое время не добили, уже не стесняются — открыто ставят вопрос о восстановлении независимости с возвратом к статусу на 39-й год. На Съездах народных депутатов талдычат об одном: дескать, нужно разобраться с договором Молотова-Риббентропа. Подавай им секретные протоколы и все! Избранники уши развесили: как же, белые пятна истории, сталинщина и все такое. Ну, как до этого кагала довести простую ясность, что история всем этим гарибальди — по глубокому барабану. Им от нас отгородиться, свои порядки реставрировать, а остальное трын-трава. Наши агенты пытались депутатам мозги прояснить, но их никто не послушал.
— Наконец в ЦК спохватились и поставили задачу: отслеживать ситуацию и разрабатывать предложения для Политбюро по предотвращению сепаратизма, — последнее слово Председатель произнес нараспев с отчетливым мягким знаком в последнем слоге: «се-е-епаратизьма». — И, как всегда, задали нам координацию действий министерств и отделов ЦК. От отделов толку не жди, а, что касается министерств, — их раз, два и обчелся: мы, Минобороны, да МВД. На милицию надежды нет, местные кадры давно распропагандированы…
— Мои офицеры ставят вопрос о слиянии МВД с Комитетом в одно ведомство, как раньше, — кстати вспомнив выступление Коршунова на партсобрании, сказал Сурков.
— В умелых руках любой вопрос стоит, а тут: ставь, не ставь — без разницы. Вот, мы хотели внутренние войска под себя взять, бились, бились, да не получилось. У военных отобрать — отобрали. В ЦК спорили, спорили, в конце концов отдали в МВД, что ни нашим, ни вашим. А военные норовят в сторону…
— Военных понять можно, Владимир Александрович. С Тбилиси нахлебались, до конца века хватит, — заметил Сурков.
— Задачи сегодня решаются, а до конца века еще дожить надо, и без армии — никак. У нас активных штыков — только дивизия Дзержинского, да спецподразделения. Что они смогут сделать кроме, как народ попугать? — возразил Крючков. — В результате получается, как в сказке: «А и Б сидели на трубе — А упало, Б пропало, что осталось…?» Остались только мы, чтобы самих себя координировать. Вот так сидим и координируем. Агентуры во все дырки напихали — у литовцев в «Саюдисе» каждый третий наш — а толку никакого.
— У меня такая же обстановка. Обком ни одной реализации не разрешает, — вставил Сурков.
— Подожди со своими реализациями, до них еще дойдем, — поморщился Крючков. — Короче, у моих терпение лопнуло. Собрали мне все оперативные материалы, толковую справку подготовили и — с Богом! — благословили в ЦК, к Михаилу Сергеевичу. Просим-де добро на активные культурные, так сказать, культурно-массовые мероприятия. Месяц, другой — ни ответа, ни привета. И тут, как назло, появился повод нагадить. Имею в виду историю с твоими «Волкодавами». Меня прораб перестройки Яковлев встретил и за пуговицу взял так, что не отвертеться: «Зачем и почему Комитет провоцирует демократическую общественность? Зачем нарушает монолитную сплоченность вокруг ленинского курса партии на правовое государство?» И «Литературкой» с намеком тычет.
— Будем, говорит, на Политбюро выносить. Что ж, на Политбюро, так на Политбюро! Мне терять нечего, осточертела вся эта тягомотина. И перед сотрудниками стыдно. Они мне — по делу, а я в ответ: ни рыба, ни мясо, как сморщенный хер у дохлого зайца. Сколько можно, в конце концов, донесения собирать? Тонны бумаги исписали, а противнику — хоть бы хны.
Крючков покраснел, чувствовалось, что он искренне переживает и говорит откровенно, не заботясь, если кто услышит.
«Допекли человека, а ведь разведчик, каких мало, от Бога», — сочувствуя, подумал Сурков.
— Как только получил твою справку, грамотно, кстати, подготовлена, поощри от моего имени исполнителей…
— Один исполнитель: подполковник Коршунов, — сказал Сурков.
— Передай мою большую благодарность и выправь представление к полковнику или премию, как считаешь лучше.
— Говорят, лучше маленький рубль, чем большое спасибо, Владимир Александрович, — позволил себе пошутить Сурков.
— Твой кадр, тебе виднее! В общем переслал Яковлеву, после звоню: мол, собирай Политбюро, пусть рассудит, терпеть больше нет мочи. Собрать Политбюро — кишка тонка, собрались на расширенном секретариате. Я, поверишь — полночи не спал! Это с моими-то нервами так волноваться! Дали мне слово, я в двадцать минут уложился, материалы каждому из спецчемодана под расписку выданы, даже Михал Сергеичу пришлось закорючку поставить. Поморщился, но расписался: режим есть режим!
Короче, я доложился, а в ответ — тишина. Только бумага шуршит. Наконец Хозяин не выдержал: «Я, — говорит, — затрону по докладу товарища Крючкова такую тему, как закрытая информация.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68
— Даже если это Закон Стаи? — раздался голос из толпы чаек.
— Существует только один истинный Закон — тот, который помогает стать свободным. Другого нет, — тихо ответил Джонатан, но его услышали все.
…"
— Накуролесила и опять со своей птичьей книжицей, — запахивая халат, и зевая заворчала свекровь. — Коля из-за тебя ночь не спал, дежурного по Обкому на ноги поднял…
— Дежурный-то зачем? — не удержалась Лариса.
— Где же машину ночью взять? Только через дежурного. Ох, не к добру эти твои полеты во сне и наяву, не к добру. Сын растет, мать не видя. Пора бы тебе, милая, дурь из головы выбрасывать. Дело к тридцати идет.
* * *
Ровно в шесть утра оставленный с вечера репродуктор врезался в неспокойный сон первого секретаря Петроградского райкома КПСС Виктора Михайловича Котова величавым напевом Гимна: «… Да здравствует созданный волей народов, великий, могучий Советский Союз!… Нас к торжеству коммунизма ве-е-едет!»
Не затихли последние звуки, а Котов уже был на ногах и на знакомое приветствие диктора «С добрым утром, дорогие товарищи!» ответил вслух: «С добрым утром!».
Поджигая газ, он в который раз подумал, что пора бы жениться, но эта мысль была вялой и мимолетной, и через минуту под жужжание электробритвы «Харьков» Котов уже припоминал сегодняшние дела: что нужно сделать перед выездом в Обком, кого вызвать и какие документы взять для беседы с Гидасповым, назначенной сразу после планового совещания по идеологическим вопросам.
С идеологией последнее время очень не гладко. Демократы совсем распоясались — клеят листовки прямо на дверях райкома. Последняя даже запомнилась возмутительной наглостью: «Говорят, партаппарату вновь повысили зарплату. Нам дороже с каждым днем аппарат и все кто в нем!».
Все это — ложь. Во-первых, оклады партийным работникам не повышали уже три месяца. Во-вторых, издевательское «нам дороже…». Ведь каждый нормальный советский человек действительно дорожит своими избранниками потому, что твердо знает: в партийные и советские органы попадают лучшие из лучших, а если кое-где порой и просачиваются недостойные, то от них быстро избавляются.
"Пора наконец занять рубежи, отступать за которые никому непозволительно, — водя по щеке бритвой, размышлял Котов. — Надо смело и решительно бороться за умы и души человека. Каждой бессовестной и грязной листовке противопоставлять десятки, сотни образцов массовой пропаганды и наглядной агитации. Например, эскиз плаката, который принесли вчера на утверждение. Крупным планом — умный и волевой руководитель с партбилетом в руке, а по левому верхнему углу броско: «Член я партии, слуга и сын народа! Неколебим я в преданности ей!»
Котов даже пропел на разные мотивы, то повышая, то понижая голос, но, повторив в третий раз, вдруг спохватился: "Почему ЕЙ, то есть партии? Это, конечно, правильно, очень правильно, но там говорится и о народе: «слуга и сын народа». Значит, нужно писать: «ИМ! Неколебим я в преданности ИМ!» Только так надо в данном контексте — еще раз напомнить простым людям о том, что именно ПАРТИЯ — истинная защитница и надежда народа!
«А Шилов пропустил слово „ей“. Бездарь! Ни до чего сам не додумается. Никому нельзя доверять, всех поправлять надо», — рассердился Котов. — «Что касается пакостников, которые уродуют архитектуру, то их давно пора сажать! Хватит им стенки марать! На стройках народного хозяйства рабочих рук не хватает. В трудовых лагерях научат грамоте и культуре. Надо бы по душам поговорить с Коршуновым. Он мужик информированный и неглупый, поможет сориентироваться», — думал Котов.
Если бы Виктор Михайлович верил в телепатию и обладал даром чтения мыслей на расстоянии, то несказанно б удивился.
* * *
Павел Васильевич перешел в осмысленный контакт с окружающей средой сразу и бесповоротно. Мгновенно оценив обстановку, он понял, что до подъема осталось полтора часа, и только после этого вспомнил о вчерашнем разговоре.
«Значит, новое место службы. Хватил отсиживаться в районе — не мой уровень. Но рвать нельзя, на всякий случай нужно хорошо попрощаться с Котовым, зачем врагов наживать, — думал он. — И все-таки жаль, что операцию прикрыли. Разработали замысел, спланировали с большой перспективой и вот — прокол на мелочи. Впрочем, почему на мелочи? В нашем деле мелочей не бывает, да как часто об этом забываем, даже лучшие и толковейшие чекисты иногда забывают и ошибаются. Ошибаются, как минеры — всего один раз!»
И вдруг совсем некстати в голове подполковника отпелась дурацкая частушка, отпелась по-бабьи, с подвыванием и переборами: «Пока связист вертел катушку, чекист имел его подружку!».
От назойливого припева было трудно отвязаться, но он сосредоточился и по счету «три» рывком встал с кровати.
* * *
Час спустя хлопнула неплотно закрытая форточка, и в спальне Рубашкиных загудел ледяной ветер. Катя потянула на себя одеяло, но через несколько минут снова стало холодно.
— Закрой форточку, Петя, — попросила она, но тот что-то пробормотал и повернулся на другой бок.
— Опять нахлестался, бестолочь! — выругалась Катя, но делать было нечего — поворочавшись, она встала и пошла к окну.
— Старуха, дверь закрой! — неожиданно ясным голосом выговорил Рубашкин.
* * *
Горлов встал вместе с Ниной собирать дочку в школу. Только плеснув в лицо холодной водой, он проснулся окончательно.
«Как она сказала? Я тебя так люблю? Да, неважно, что, важно, как!» — думал он и, глядя в зеркало, радостно улыбался.
— Представляешь, папочка, учитель по природе сказал, что за восемь миллионов лет в недрах Земли ничего существенного не произошло, — глотая бутерброд, говорила Маша. — И до сих пор никто не может понять, почему столько времени прошло, а ничего не случилось. Как ты думаешь, разве такое бывает?
— Вполне возможно. Они ведь недра, — рассеянно отвечал Горлов, и видя, что дочь не понимает, пытался объяснить: «Понимаешь, недра — это такие глубины, где никто никогда не бывал. Там нет ни одной живой души, даже червяков, только камни, глина и вода, о кое-где все горит, будто в доменной печи…»
* * *
К тому времени, когда Маша вышла из дому, очистившееся от туч небо налилось густой синевой, а выцветающие от близкого рассвета звезды угасали одна за другой. Заслоненный громадами серых зданий Восток наполнялся алым сиянием, обещая крепкий мороз с колючим и злым ветром. Но Маша не смотрела на небо и не думала о звездах. Тяжелый ранец с учебниками оттягивал спину; она шла, по-старушечьи согнувшись, и, переходя улицу, осторожно дожидалась, пока проедут машины.
Часть 3.
Реализованное наложение
3.1. Выше уровень анализа процессов!
В приемной председателя КГБ было светло и просторно — большой письменный стол помощника с казенной лампой под зеленым абажуром, сбоку — приставная тумбочка с множеством телефонов, на стене — потемневший от времени портрет Ленина, а напротив вдоль всей стены вытянулась линия стульев, обитых бардовым бархатом. Тишину нарушал только постоянный шорох больших, в полтора человеческих роста немецких часов. Каждые четверть часа они гулко отбивали незнакомую мелодию, а когда стрелки сошлись на двенадцати, раздался скрип, со скрежетом распахнулась неприметная дверца, и выскочившее оттуда птичье чучело со вкусом откуковало положенное число раз.
Сурков не услышал ни звонка, ни зуммера, но помощник вдруг снял трубку одного из аппаратов, что-то коротко ответил и, положив трубку на место, вежливо предупредил:
— Товарищ Крючков выезжает со Старой площади, прибудет через восемь минут.
Вскоре через комнату прошел официант с подносом, накрытым белоснежной салфеткой, Сурков догадался, что Председатель уже у себя. Потом в кабинет зашли два сотрудника, пиджак одного из них был сильно помят и подмышкой топорщился. Они вскоре вышли; в мятом пиджаке шел сзади, а передний нес в руке потертый фибровый чемоданчик, прикованный к руке браслетом с никелированной цепочкой.
— Заходите, Алексей Анатольевич! — пригласил помощник и, выйдя из-за стола, открыл первую из двух дверей кабинета.
Крючков держал по телефонной трубке у каждого уха, третья лежала на столе микрофоном вверх, и он говорил в три аппарата одновременно:
— Да, действуйте! Действуйте активно, но дружно и, главное, согласованно… Нет, старшего не назначаю, у каждого своя зона ответственности… Инициативу разрешаю, разрешаю любую инициативу, если на пользу делу… Да, шифровки будут отправлены, они уже в работе! И еще раз повторю: Центральный аппарат по возможности не вмешивайте, работайте согласованно друг с другом.
— Все! — облегченно вздохнув, Крючков одну за другой положил трубки на место. — ЗАС-селектор на профилактике. Нашли, понимаешь, время, — недовольно пожав плечами, объяснил он. — Ты садись, в ногах правды нет, разговор будет долгим, спланирован на тридцать минут.
— Прибалтику озадачивал, — дождавшись, пока Сурков усядется, кивнул на телефоны Крючков. — Кстати, твои соседи, поэтому введу в курс дела. Как ты знаешь, мы еще в восемьдесят восьмом году забили тревогу по ситуации. Сперва в Литве националисты закопошились, потом — в Латвии и, наконец, — в Эстонии. Тамошние группы «Хельсинки», которых в свое время не добили, уже не стесняются — открыто ставят вопрос о восстановлении независимости с возвратом к статусу на 39-й год. На Съездах народных депутатов талдычат об одном: дескать, нужно разобраться с договором Молотова-Риббентропа. Подавай им секретные протоколы и все! Избранники уши развесили: как же, белые пятна истории, сталинщина и все такое. Ну, как до этого кагала довести простую ясность, что история всем этим гарибальди — по глубокому барабану. Им от нас отгородиться, свои порядки реставрировать, а остальное трын-трава. Наши агенты пытались депутатам мозги прояснить, но их никто не послушал.
— Наконец в ЦК спохватились и поставили задачу: отслеживать ситуацию и разрабатывать предложения для Политбюро по предотвращению сепаратизма, — последнее слово Председатель произнес нараспев с отчетливым мягким знаком в последнем слоге: «се-е-епаратизьма». — И, как всегда, задали нам координацию действий министерств и отделов ЦК. От отделов толку не жди, а, что касается министерств, — их раз, два и обчелся: мы, Минобороны, да МВД. На милицию надежды нет, местные кадры давно распропагандированы…
— Мои офицеры ставят вопрос о слиянии МВД с Комитетом в одно ведомство, как раньше, — кстати вспомнив выступление Коршунова на партсобрании, сказал Сурков.
— В умелых руках любой вопрос стоит, а тут: ставь, не ставь — без разницы. Вот, мы хотели внутренние войска под себя взять, бились, бились, да не получилось. У военных отобрать — отобрали. В ЦК спорили, спорили, в конце концов отдали в МВД, что ни нашим, ни вашим. А военные норовят в сторону…
— Военных понять можно, Владимир Александрович. С Тбилиси нахлебались, до конца века хватит, — заметил Сурков.
— Задачи сегодня решаются, а до конца века еще дожить надо, и без армии — никак. У нас активных штыков — только дивизия Дзержинского, да спецподразделения. Что они смогут сделать кроме, как народ попугать? — возразил Крючков. — В результате получается, как в сказке: «А и Б сидели на трубе — А упало, Б пропало, что осталось…?» Остались только мы, чтобы самих себя координировать. Вот так сидим и координируем. Агентуры во все дырки напихали — у литовцев в «Саюдисе» каждый третий наш — а толку никакого.
— У меня такая же обстановка. Обком ни одной реализации не разрешает, — вставил Сурков.
— Подожди со своими реализациями, до них еще дойдем, — поморщился Крючков. — Короче, у моих терпение лопнуло. Собрали мне все оперативные материалы, толковую справку подготовили и — с Богом! — благословили в ЦК, к Михаилу Сергеевичу. Просим-де добро на активные культурные, так сказать, культурно-массовые мероприятия. Месяц, другой — ни ответа, ни привета. И тут, как назло, появился повод нагадить. Имею в виду историю с твоими «Волкодавами». Меня прораб перестройки Яковлев встретил и за пуговицу взял так, что не отвертеться: «Зачем и почему Комитет провоцирует демократическую общественность? Зачем нарушает монолитную сплоченность вокруг ленинского курса партии на правовое государство?» И «Литературкой» с намеком тычет.
— Будем, говорит, на Политбюро выносить. Что ж, на Политбюро, так на Политбюро! Мне терять нечего, осточертела вся эта тягомотина. И перед сотрудниками стыдно. Они мне — по делу, а я в ответ: ни рыба, ни мясо, как сморщенный хер у дохлого зайца. Сколько можно, в конце концов, донесения собирать? Тонны бумаги исписали, а противнику — хоть бы хны.
Крючков покраснел, чувствовалось, что он искренне переживает и говорит откровенно, не заботясь, если кто услышит.
«Допекли человека, а ведь разведчик, каких мало, от Бога», — сочувствуя, подумал Сурков.
— Как только получил твою справку, грамотно, кстати, подготовлена, поощри от моего имени исполнителей…
— Один исполнитель: подполковник Коршунов, — сказал Сурков.
— Передай мою большую благодарность и выправь представление к полковнику или премию, как считаешь лучше.
— Говорят, лучше маленький рубль, чем большое спасибо, Владимир Александрович, — позволил себе пошутить Сурков.
— Твой кадр, тебе виднее! В общем переслал Яковлеву, после звоню: мол, собирай Политбюро, пусть рассудит, терпеть больше нет мочи. Собрать Политбюро — кишка тонка, собрались на расширенном секретариате. Я, поверишь — полночи не спал! Это с моими-то нервами так волноваться! Дали мне слово, я в двадцать минут уложился, материалы каждому из спецчемодана под расписку выданы, даже Михал Сергеичу пришлось закорючку поставить. Поморщился, но расписался: режим есть режим!
Короче, я доложился, а в ответ — тишина. Только бумага шуршит. Наконец Хозяин не выдержал: «Я, — говорит, — затрону по докладу товарища Крючкова такую тему, как закрытая информация.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68