во-первых, за требы, т. е. за крещение, венчание, похороны, панихиды, молебны, за исповедь и причастие, хотя сборы за последние две тре­бы были запрещены синодом ввиду «крайней неблаго­видности», и, во-вторых, путем церковного кружечного сбора в пользу причта.
Если средства, собиравшиеся в церквах на поддержа­ние в порядке церковных зданий и усадеб, еще отчасти возвращались в оборот трудящихся в форме заработной платы, то средства, собиравшиеся в пользу причтов, бы­ли, в сущности, совершенно непроизводительным налогом на содержание паразитического общественного слоя. В приходском быту размеры этого налога определялись, с одной стороны, местными обычаями, с другой стороны, индивидуальным настроением каждого прихожанина; «нажимать» на прихожан решались, впрочем, лишь не­многие, особенно наглые, клирики. Но в монастырях кар­тина была уже совершенно непристойная и отвратитель­ная. Лишенные земель и других крупных оброчных ста­тей и далеко не обеспеченные штатным казенным содер­жанием (из 934 монастырей казенное содержание в 1916 г. получали только 275, всего в сумме 423 582 руб., или в среднем 150 руб. на монастырь), монастыри жили главным образом на свои средства, получавшиеся от тор­говли «благодатью». Торговали местами на монастыр­ских кладбищах, крестиками, иконами, освященным мас­лом, разными специальными молитвами, все по дорогой цене, с наживой 100% и больше. По словам такого бла­гочестивого богослова, каким был Е. Е. Голубинский, русские монастыри были самыми бессовестными торгов­цами во всем мире. Кроме того, всякий монастырь имел какую-нибудь святыню, мощи или икону, около которых всегда ставилась кружка для денег и с которыми монахи время от времени совершали поездки по окрестным горо­дам и селам, загребая деньги за молебны и другие пред­меты «благодати». Эти доходы никто, кроме казначеев и настоятелей, никогда не подсчитывал, но о размере их дают возможность судить скопленные монастырями ка­питалы, которые на 1913 г. исчислялись вместе с капита­лами архиерейских домов в сумме 65 555503 руб. В 60-х годах против монастырей поднялась широкая волна нареканий; синод пытался «для поднятия авторитета мо­настырей в общественном мнении» побудить монастыри расширить благотворительную и учебную деятельность. Но из этого ничего не вышло. Монастыри отказались, ссылаясь на свою «бедность». В 1913 г. при монастырях было только 192 больницы с 2368 койками и 113 богаде­лен с 1517 призреваемыми - ничтожное число в сравне­нии с общим числом монастырей и огромной армией мо­нахов.
Все церковные денежные капиталы, как уже указан­ные архиерейские и монастырские, так и капиталы неко­торых крупных городских церквей, должны были обяза­тельно помещаться в государственные процентные бума­ги и храниться в Государственном банке. Когда в 70-х го­дах появились городские и частные банки, платившие больший процент, чем Госбанк, и церковные учреждения стали помещать свои капиталы в частных процентных бумагах и частных банках, то правительство посмотрело на это как на преступление. В 1882 г. синод дал стро­жайший приказ взять обратно все церковные вклады из частных банков и передать в Госбанк, а частные про­центные бумаги обменять на государственные и впредь не иметь никакого дела с частным денежным рынком. Таким образом государство обеспечило за собою пользо­вание той долей народного дохода, которую высасывала в свою пользу церковь; церковь должна была служить государству не только идеологически, но и вполне мате­риалистически - своими свободными средствами.
Неравномерное распределение средств внутри клира между его различными категориями приводило, как и раньше, к резкой противоположности приходского духо­венства, с одной стороны, и епископата и монашества - с другой. Епископат тесно был связан с монашеством посредством правила, по которому епископы должны были назначаться обязательно из монахов. С другой сто­роны, епископат и монашество теми или иными способа­ми отвлекали в свою пользу значительную часть доходов приходского духовенства. Епископы делали это прямо и просто, требуя отчисление из приходских доходов на епархиальные нужды; только некоторые из этих отчис­лений, например на школы, взимались в определенном проценте, другие же взимались просто «по приказанию владыки» на нужды епархиальных домов и в такой доле, какую хотел архиерей; если находился смелый и упря­мый церковный староста, который начинал торговаться (священники на это не решались), то он мог быть уве­рен, что на следующий срок вновь старостой он утверж­ден не будет. Монастыри отвлекали в свою пользу часть доходов приходских причтов путем конкуренции. Если рядом с приходской церковью был монастырь, обладав­ший «святынями» и имевший во главе ловкого настояте­ля, то по праздникам приходская церковь бывала пуста, а монастырская полна. Мало этого, даже рядовые мона­стыри в некоторых отношениях конкурировали с приход­скими церквами, так как исповедоваться и причащаться многие благочестивые купцы и мещане предпочитали у монахов, полагая, что монашеская благодать настолько же действительнее поповской, насколько монашеский чин выше священнического. Поэтому вражда белого ду­ховенства к черному стала перманентным и бытовым яв­лением. Никто лучше и ядовитее священников не мог за выпивкой пройтись насчет «преосвященного» или мест­ного монастыря; факты и анекдоты, один другого пи­кантнее и скандальнее, собирались и смаковались в по­повской среде. Столь же дурной славой и всеобщей не­навистью пользовались среди приходского клира и орга­ны епископского управления и суда, знаменитые духов­ные консистории, где без взятки нельзя было ступить ни шагу, где оправдывали за деньги, где торговали прихо­дами, как каким-нибудь ходким товаром, где на брако­разводных процессах чиновники строили себе каменные дома. Особенно обострилась вражда приходского духо­венства к епископату со времени реформы духовного со­словия и заключения приходов в твердые штаты. Эти ре­формы, больно ударявшие по приходскому клиру, прово­дились епископами без всяких церемоний и иной раз с подчеркнутой жестокостью. На них надо остановиться несколько подробнее.
Как мы видели, наследственное духовное сословие с системой кормления и наследования мест цепко держа­лось на почве крепостного строя, и пока этот последний существовал, все попытки правительства покончить с этим архаическим явлением были тщетны. Только после крушения крепостного права вопрос о духовном сосло­вии мог быть поставлен и разрешен с надлежащей пол­нотою. В 60-х годах XIX в. существование обособленно­го духовного сословия сразу стало уже уродливым пе­режитком, совершенно не вязавшимся с теми полубур­жуазными формами, в которые вдвигается русская жизнь с этого времени. И объективные требования буржуазной «свободы конкуренции», и специфические потребности фиска и военного ведомства толкали правительство на уничтожение старой системы. В конце 60-х годов и последовал ряд мер, покончивших со старой системой и завершивших бюрократизацию государственной церкви. Законом 22 мая 1867 г., прошедшим через Государствен­ный совет, было постановлено: при определении на цер­ковные должности не считать родство с умершими или уволенными клириками преимуществом одного кандида­та перед другими; не допускать зачисления церковных мест за дочерьми или родственниками занимавших это место и не признавать действительными обязательства поступающих на места клириков выдавать часть дохода своим предместникам или их семействам. Этот указ под­нял целую бурю среди духовенства, так как лишал кро­ва и хлеба огромное число клириков, не имевших мест и в то же время не имевших права выхода из сословия. Логическим развитием закона 1867 г. явился поэтому указ 11 июля 1869 г., также прошедший через Государ­ственный совет; указ отчислил из духовного звания всех детей духовных лиц, церковных сторожей и звонарей и предоставил детям духовных лиц полную свободу вы­бора профессии и поступления на государственную слу­жбу. Внимая воплям приходского клира, синод пытался облегчить переход к новому порядку такими мерами, как принятие сирот в духовно-учебные заведения на казен­ный счет, назначение просвирнями вдов клириков; сино­ду удалось также выхлопотать казенные пенсии заштат­ным священникам за 35 лет службы и их вдовам, правда в мизерном размере (90 руб. священнику, 65 руб. вдове с детьми и 55 руб. без детей в год). Эти меры, конечно, не успокоили духовенство, которое сейчас же стало засы­пать архиереев просьбами об исключениях из общего правила; синод предписал оставлять все такие просьбы без последствий. Однако старая система не могла очень скоро исчезнуть из практики, и долго еще бывали пере­дачи прихода сыну или дочери, но это делалось по особенному ходатайству в виде особой милости духов­ного начальства. Фактически же и формально архиерей стал замещать все церковные должности по своему ус­мотрению, не считаясь ни с какими обычаями и род­ством.
Только после указов 1867 и 1869 гг. могло быть прове­дено также и заключение церкви в штаты, о чем думал еще Петр I, В течение нескольких лет комиссии под председательством местных архиереев произвели полный «передел» приходов во всех епархиях. Множество мел­ких приходов было закрыто и соединено вместе в более крупные; при этом часть церквей приписывалась к глав­ным церквам приходов, а часть совсем закрывалась и за­печатывалась, и вид архиерея, самолично проделывав­шего эту операцию, не мог не возбуждать в клириках, кормившихся с закрываемых церквей, чувства ненависти и негодования. В связи с сокращением приходов также были точно определены штаты клириков каждого при­хода, т. е. число священников, диаконов и псаломщиков. На место прежнего семейного обычая стала мертвая буква архиерейских указов и консисторских постановле­ний. Своей высшей точки развития бюрократизация цер­кви достигла при обер-прокуроре К. П. Победоносцеве, роль которого в истории царствования двух последних Романовых достаточно известна. Как юрист, он, конеч­но, прекрасно сознавал, что такое устройство еще менее канонично, чем система кормления. «Государство, в сущ­ности, только держит за собою это право (выбора епи­скопов и пастырей), но оно не ему принадлежит», - го­ворит он; «оно принадлежит клиру и народу по праву историческому и апостольскому; но возвращение этого права кому следует зависит от государства, властвующе­го в церкви». Более откровенной и прямой оценки право­вого положения церкви во второй половине XIX в. мы не найдем нигде в другом месте.
Потеряв формально характер духовного сословия, приходский клир фактически все же остался, по преи­муществу, наследственным. Священники из дворян, куп­цов и крестьян появлялись одиночками; духовно-учебные заведения по-прежнему заполнялись сыновьями клири­ков, и если лучшие семинаристы стремились попасть в университет, на светскую дорогу, одолевая такое трудное препятствие, как придирчивый экзамен за курс гимна­зии, то худшие по способностям или инертные по харак­теру шли по проторенной дорожке отцовской профессии. Этот последний факт, что в клирики с каждым годом шла все более слабая часть семинаристов, факт, с го­речью признававшийся и самим духовенством и искрен­ними ревнителями церкви, был особенно ярким показа­телем кризиса церкви. И действительно, в быту духовен­ства сыновья клириков не видали ничего такого, что мог­ло бы питать присущий молодежи идеализм и воодушев­лять их на достижение того положения, какое занимали их отцы,- столь неприглядна была картина этого быта и на селе, и в городе.
В сельском быту священник стонал под ярмом крестьянской работы, зачастую обрабатывал свой надел с тою же страдою и с теми же мизерными результатами, как и его прихожанин крестьянин. Ярмо земледельче­ской страды сопровождалось вечной гоньбой за медным крестьянским пятаком, постоянным заискиванием перед помещиком, становым и деревенским кулаком, страхом перед благочинным и горькими слезами о тех грошах, какие приходилось отдавать в бездонный архиерейский карман. При таких условиях совершение культа стано­вилось для сельского клира попросту формальной служ­бой, а прихожанин был прежде всего платящим клиен­том, вынужденным обращаться к священнику в опреде­ленных случаях: для крестин, венчания, похорон, молеб­нов от засухи и от ненастья и т. п. За свои услуги многие сельские священники устанавливали таксу, с которой иногда делали скидку, но тогда и в службе делали соот­ветствующие сокращения. Так, некоторые священники только при условии полной оплаты хоронили с соблюде­нием всех местных обычаев, а при венчании «со скид­кой» обводили вокруг налоя не три, а один раз; повсеме­стно чин панихиды сокращался больше или меньше, в зависимости от платы - панихиду можно было служить и на пятачок, и на гривенник, и на пятиалтынный, и на двугривенный. Но были и такие священники, которые не делали никаких скидок, не стеснялись прижимать свою паству и вымогать у нее ругу, и часто не из жадности, а потому, что к этому вынуждала их горькая необходи­мость. Городское духовенство жило, напротив, как общее правило, безбедно и службу совершало истово; но в его среде царил дух скопидомства, сколачивания денег на приданое поповнам, на некоторый комфорт и просто на черный день. Самая «идеалистическая» профессия по иронии судьбы порождала самые «материалистические» стремления. Скопидомство, практицизм, расчетливость и даже жадность городского клира вошли в пословицу: «Поповские глаза завидущие, руки загребущие». Лишь немногие представители городского клира, преимущест­венно в столицах, составляли своего рода церковную интеллигенцию - писали по церковным вопросам, инте­ресовались философией, составляли и произносили са­мостоятельные проповеди; но такие сейчас же попада­ли под особенно бдительный надзор благочинных и духовных цензоров.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71