В раю «жилища и па­латы стоят»; для Аввакума и его последователей «едина палата всех больши и паче всех снят красно. Ввели меня в нее - а в ней-де стоят столы, а на них постлано бело. И блюда с брашнами стоят; на конец-де стола древо многоветвенно повевает и гораздо красно, а в нем гласы птичьи и умильны зело - не могу ныне про них сказать». Таков рай Аввакума. Он мало чем отличается от того сказочного рая, где жернова чудесные стоят - повернут­ся, тут тебе каша да пироги. Рай этот только для тех, кто трудился и скорбел на земле, никониане в него не проле­зут. Царство небесное «нуждно» и «нуждницы восхища­ют его, а не толстобрюхие». «Посмотри-тко на рожу-то и на брюхо-то, никонианин окаянный - толст ведь ты. Как в дверь небесную вместиться хощешь? Узка бо есть, и тесен и прискорбен путь, вводяй в живот». Царство не­бесное не для сытых и белых, а для изможденных жиз­нью. Только тот пройдет в дверь небесную, кто подобен угодившим богу, у которых «лице и руце и нозе и вся чувства тончава и измождала от поста, и труда и всякия находящия им скорби», как рисовали угодников на ста­рых иконах. Какая участь ожидает никониан, Аввакум также знал прекрасно. В красочных и местами циничных выражениях живописует он мучения царя Алексея в аду, называя его Максимианом. «А мучитель ревет (!) в жу­пеле огня. На вот тебе столовые долгие и бесконечные пироги, и меды сладкие, и водка процеженная с зеленым вином! А есть ли под тобою, Максимиан, перина пуховая и возглавие? И евнухи опахивают твое здоровье, чтобы мухи не кусали великого государя?.. Бедный, бедный, безумный царишко! Что ты над собою сделал? Ну где ныне светлоблещущия ризы и уряжение коней? Где златоверхия палаты? Где строения сел любимых? Где сады и преграды? Где багряноносная порфира и венец цар­ской, бисером и камением драгим устроены? Где жезл и меч, ими же содержал царствие державу? Где светлообразные рынды, яко ангелы пред тобою оруженосцы попархивали в блещающихся ризах?.. Любил вино и мед пить, и жареные лебеди и гуси и рафленые куры - вот тебе в то место жару в горло...» Но раньше этого воздая­ния в аду придет воздаяние на земле, от татар и турок: «надеюся Тита второго Иусписияновича на весь новый Иерусалим, идеже течет Истра-река и с пригородом, в нем же Неглинна течет (т. е. Московский Кремль) - чаю, подвигнет бог того же турка на отмщение кровей мученических». Свержение во ад никониан после второ­го пришествия произойдет не без содействия гонимых: когда придет Христос, он отдаст им «всех вас, собак, под начал»; и Аввакум заранее предвкушает удовольствие: «Дайте только срок, собаки, не уйдете от меня: надеюся на Христа, яко будете у меня в руках! выдавлю я из вас сок-то!»
Эта проникнутая ненавистью проповедь как нельзя более соответствовала чувствам и настроениям крестьян­ства. Не было недостатка в местных «еретиках», смущав­ших народ, и крестьянство деятельно стало готовиться к кончине мира. Вряд ли что подобное происходило когда-либо в другом месте, разве только в 1000 г. в Западной Европе. С 1668 г. забросили поля и все полевые работы; а когда наступил роковой 1669 г., в пасхальную ночь ко­торого (или в ночь под троицын день) должна была, по расчетам книжников, произойти кончина мира, когда земля должна была потрястись, солнце и луна - померк­нуть, звезды - пасть на землю, а огненные реки - по­жрать всю тварь земную, - крестьянство было охвачено всеобщей паникой и в Поволжье, например, забросило дома и ушло в леса и пустыни. Одни «запощевались», т. е. умирали голодною смертью, другие делали себе гро­бы, чтобы лечь в них перед вторым пришествием, испо­ведовались друг у друга, как в Соловках во время осады, и пели друг над другом заупокойные службы. Тогда-то и сложилась песня:
Древян гроб сосновен,
Ради мене строен,
В нем буду лежати,
Трубна гласа ждати.
Ангели вострубят,
Из гробов возбудят.
Я хотя и грешен,
Пойду к богу на суд.
К судье две дороги,
Широки, долги;
Одна-то дорога
Во царство небесное,
Другая дорога
Во тьму кромешну.
Ожидания конца света принесли крестьянам и их гос­подам полное разорение, как горько жалуются акты Пе-черского монастыря, но не принесли ожидаемого спасе­ния. Все сроки прошли, конца не было. Но обманутые ожидания не могли поколебать эсхатологической идеоло­гии. Все условия, создавшие ее, остались налицо и даже обострились. Аввакум прямо заявил, что «последний чорт еще не бывал», еще комнатные бояре «путь ему подсти­лают», еще «Илья и Енох прежде придут». Произошла простая ошибка в расчете: считали со дня рождения Иисуса, а надо было считать со дня воскресения, к 1666 г. надо прибавить еще 33 года земной жизни Иисуса Хри­ста, и получится 1699 год. В этот год придет антихрист, а конец мира будет в 1702 г. Предстоит еще 33 года терпеть преследования и мучительства. Аввакум в письмах и гра­мотках поощрял мученичество, не печалясь, а радуясь репрессиям, которые сыпались на староверов. «На что лучше сего? со мученики в чин, со апостолы в полк, со святители в лик; победный венец, сообщник Христу, свя­тей троице престолу предстоя со ангелы и архангелы и со всеми бесплотными, с предивными роды вчинен. А в огне-то здесь небольшое время потерпеть - аки оком мгнуть, так душа и выступит!» И в особенности Аввакум поощрял самосожжение, о котором подробнее мы будем говорить ниже. «Добро дело содеяли»,- писал он о пер­вых самосожженцах.
«Антихристова» идеология после «ошибки в расчете» не сошла со сцены; напротив, правительственные репрес­сии ее подогревали и поддерживали, а в конце XVII в. она вновь расцвела в связи с образом действий и рефор­мами Петра, которые как будто подтвердили правиль­ность нового эсхатологического расчета. Поведение Петра, вернувшегося в 1698 г. из-за границы, вместо поклонения святыням поехавшего прямо к Анне Монс и бражничавшего с нею всю ночь, а затем собственноручно резавшего бороды и рубившего головы стрельцам, сна­чала подало мысль, что подлинный царь пропал без вести в «Стеклянном государстве», а на его месте в Москве воцарился «жидовин из колена Данова», т. е. антихрист. Но последующие действия и реформы Петра перенесли представления об антихристе на самого царя. До нас дошел любопытный документ - «Выписана исто­рия печатна о Петре Великом», систематически доказы­вающая, что антихрист - это Петр, и обосновывающая книжным аппаратом новую тактику, усвоенную к этому времени крестьянством.
Книжные доказательства, взятые отовсюду, даже от Сивиллы (!), для нас неинтересны. Заметим только ха­рактеристические изобличения Петра в том, что он изме­нил летосчисление и назвался императором, чтобы обма­нуть народ и скрыть, что он антихрист. Он украл восемь лет у бога да еще перенес начало года на январь (никог­да сотворение мира не могло быть в январе - ведь яблок тогда не бывает!). Чтобы спутать расчеты о времени пришествия антихриста, он, назвавшись императором, скрыл себя под буквой «м», ибо число этого имени дает 666 как раз без буквы «м». Он провозгласил себя богом России, став над сенатом и синодом, и требует поклоне­ния себе. Но главное доказательство антихристовой при­роды Петра лежит не в этих книжных мудрованиях, а в фактах его политики. «Той же Лжехристос учини описа­ние народное, исчисляя вся мужеска пола и женска, ста­рых и младенцев, живых и мертвых, возвышался над ними и изыскуя всех, дабы ни един не мог скрытися от рук его, и облагая их даньми велиими не точию на живых, но и на мертвых». Это ответ на ревизию и подушную по­дать, окончательно уничтожившие последние свободные элементы деревни; в другом документе, в челобитной против реформы Петра, разъяснено, что именно ревизия тут и имеется в виду. Она и была причиной войны, ибо после длинного ряда скучных рассуждений и «История» и челобитная согласно заявляют: «Творите с нами все, что хощете, а мы предания св. отец держимся, и настоя­щего града, ни села не имеем, но грядущего взыскуем, вечного, и гордому, властию обогащенному, князю ваше­му властодержавцу в подданство не отдаемся, и в книги беззаконный не пишемся».
Доказав, что Петр является антихристом, челобитная и «История» оправдывают также книжными аргументами тактику не желающих подчиниться антихристу, изредка практиковавшуюся еще со времени Софьи, но с конца XVII в. ставшую массовым явлением. Челобитная, ссы­лаясь на пророка Иеремию, говорит: «Подобает нам жизнь препровождать в безмолвии и в пустыне», т. е. бежать от мира, а «История», делая ту же ссылку, оп­равдывает еще цитатой из Мефодия Патарского самосо­жжение: «Не хотящий отрещися от святыя истинныя православныя веры овы в домах своих сожигающеся, а иные в реках и озерах утопающиеся...» Эти книжные ссылки были, конечно, искусственным объяснением; чтобы по­нять сущность новой тактики, мы должны обратиться к исследованию крестьянской религиозной идеологии и практики, как они сложились после 1666 г.
ВОЗРОЖДЕНИЕ ПРИМИТИВНЫХ РЕЛИГИОЗНЫХ ФОРМ И САМОСОЖЖЕНИЕ
Можно сказать, что в 1666 г. определенной крестьян­ской религиозной идеологии и крестьянского культа, соб­ственно, еще не было. Крестьянство так было убеждено в близости конца мира, что не задумывалось долго, не заботилось о культе и довольствовалось элементарными изображениями суда над никонианами, их мучений и сво­его блаженства, какие давались в грамотках Аввакума. Но отсрочка конца света заставила крестьянство заду­маться и произвела в его среде характерные явления. Отрекшись от солидарности с дворянскою церковью, в которой теперь безраздельно царил никонианский культ, крестьянство должно было найти себе новое откровение и выработать формы культа самостоятельным путем.
К сожалению, официальные данные того времени мало интересовались этой стороной дела, обобщая всю крестьянскую раскольничью идеологию под термином старой веры. Но, собирая и сопоставляя их отрывочные сведения и обмолвки, мы приходим к заключению, что крестьянская «старая вера» имела мало общего со ста­рой верой профессионалов или посадских людей, и если напоминала старую веру, то старую, дохристианскую. Откровение в крестьянской среде стало духовным, полу­чалось посредством «беснования», «хождения по кругу», т. е. возродилось старинное шаманское камланье, нико­гда не умиравшее, но теперь приобретшее новую силу. В Сибири «беснуются две черницы да две девки», на Дону в кругу появляется сам спаситель. Появляются по­стоянно все новые и новые пророки, ссылающиеся на лич­ное откровение, полученное либо от самого бога, либо от богородицы, либо от святых. Сам Аввакум все чаще и чаще ссылается на то, что ему «сказал дух», говорит, что в него порой «вмещается» и небо, и земля, и «всякая тварь». При таких условиях, в особенности при отсутст­вии материальной обстановки культа, сохранение старой веры, как ее понимали профессионалы, должно было стать пустым звуком, простой фикцией. И культ в кресть­янской среде получил, даже с точки зрения старой веры, совершенно еретический характер. Еще там, где были беглые попы, устраивали часовни и служили «молебен, часы и вечерню», но отнюдь не поминая царя; там же, где попов не было, обходились без них, сами крестили детей, друг друга исповедовали и причащали. Исповедь и причащение без попов одобрял и Аввакум: «В нынеш­нее настоящее огнепальное время со исповеданием и прощением друг другу причащайтесь» - и давал наста­вления, как это надо делать: перед иконой, на простом столе, с молитвой положить в сосуд с вином «тело Хри­стово», т. е. запасный агнец (кусок от освященной для причастия просфоры), и причащаться. Но запасный агнец был редкостью; поэтому его скоро во многих местах стали заменять изюмом; в качестве совершителей этого упрощенного причастия выступают даже «девки». В 80-х годах появился в Воронежском уезде пророк Ва­силий Желтовский, который даже вообще отрицал вся­кую молитву в храме, ибо «бог не в храме, а на небеси», и отрицал таинства («тело и кровь Христову ни во что вменял»). Крещение, произведенное в церкви, считалось наложением печати антихристовой; ее нужно было смыть (буквально) вторым крещением в «Ердане», т. е. в какой-либо чистой реке, причем крестителями были также мест­ные пророки, вроде Василия Емельянова и Василия Зай­цева в Вологодском крае. Таинство брака также было отвергнуто; вместо церковного обряда венчания стали ограничиваться простым благословением, а иногда про­поведовали полную свободу половых отношений («несть грех плотское совокупление по согласию»). Большая часть этих характеристических черт крестьянского рас­кола объясняется отрицанием антихристова «мира», раз­рывом с ним, утратой регулярного культа и особым на­строением перед концом мира. Но, разрывая с христиан­ским регулярным культом, крестьянство невольно воз­вращалось к традиционным формам религии: «старая» вера действительно во многом напоминала старинную дохристианскую религию - и камланьем, и омовениями, и гражданской формой брака.
Культ распылился, как оно и должно было быть в из­гнании. А в изгнание нельзя было не идти. Была дилем­ма: или подчиниться антихристу, или уйти. Выбирали по­следнее, отрицались от «здешнего граду» и уходили в «прекрасную мати пустыню»; этот исход диктовался тер­риториальными условиями Московского государства с его обширными незаселенными землями, куда постоянно могла направляться казацкая и раскольничья колониза­ция. Но и там антихрист рано или поздно мог настигнуть верных, и пустыня могла изменить, «понеже антихристо­вы дети всюду простирают на нас сети». Что тогда оста­нется делать?
Выход из такого крайнего положения крестьяне нахо­дили в крайнем средстве - самосожжении. Многие исто­рики раскола останавливались в недоумении перед этим явлением и не знали, чем его объяснить: одни готовы бы­ли всецело взвалить вину за самосожжение на дикие пре­следования со стороны правительства, другие видели в самосожжениях не что иное, как манию самоубийств под влиянием ожидания светопреставления или оригиналь­ную форму религиозного умопомешательства.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71