Прежняя свобода цер­ковных имений от всякого тягла была заменена чрезвы­чайно тяжелым тяглом: помимо обычных общегосудар­ственных повинностей на церковные земли дождем сы­пались запросные сборы и чрезвычайные повинности. «Канальный сбор» на сооружение каналов, «козловский сбор» на освобождение от рекрутской повинности, на­ряды в адмиралтейство плотников и кузнецов, наряды по мостовой повинности, содержание отставных воен­ных чинов, поставка лошадей для драгун, подмога при отливке пушек и прочее и прочее - все это одинаковым бременем легло теперь не только на светские, но и на церковные имения. Но мало этого, были отменены все пошлины, которые ранее собирались архиереями и мо­настырями с подчиненных им клириков. Взамен всех прежних доходов предполагалось назначить для архие­реев, монастырей и приходского духовенства строгие оклады и штаты. Архиереям было назначено довольно приличное жалованье; штаты приходского духовенства полностью не были проведены, но монастыри были по­сажены на голодный паек. Сначала было назначено в год по 10 руб. и по 10 четвертей хлеба на монаха; в 1705 г. эта норма была уменьшена наполовину. Петров­скому правительству не приходилось стесняться: с тех пор как было запрещено отдавать в монастыри вотчины на помин души, социальный состав монашества резко изменился. Вместо бояр и дворян в монастырях начала XVIII в., по словам современников, живет в качестве чернецов «всякий сброд», искавший дарового хлеба. По словам ростовского епископа Георгия, «чернецы спи­лись и заворовались», занимались ростовщичеством, вен­чанием за большие деньги недозволенных браков, зани­мались попросту воровством и скупкой награбленного у разбойников с большой дороги; слова «монах» и «забродяга» стали синонимами. От монахов не отставали и монахини, которые, по свидетельству белгородского ар­хиерея Епифания (в 1727 г.), в монастырях «живали мало», но «волочились по мирским слободам и посто­янно пьянствовали». Монастырский приказ не только посадил монахов на голодный паек, но также приоста­новил рост их числа; в каждом монастыре было уста­новлено штатное число монахов, а на убылые места бы­ло велено в 1715 г. принимать отставных и увечных сол­дат, сосланных раскольников и душевнобольных пре­ступников. Управление приказа было для казны очень выгодно: ежегодно стал очищаться значительный чис­тый остаток, вносившийся в казну. Так, например, в 1720 г. было внесено чистого остатка 31075 руб., а в 1724 г.-83 218 руб.
Эти меры поколебали в корне экономическую неза­висимость русской церкви; мало этого, они имели скры­тую тенденцию к постепенной передаче церковных вот­чин в руки дворянства и к превращению монастырей в учреждения государственного призрения. А в основе сво­ей они пресекали всякую возможность оппозиции цер­ковной политике Петра со стороны епископата. Поэто­му установление в 1721 г. нового порядка церковного управления, аналогичного другим отраслям государст­венного управления, прошло безболезненно и гладко, без единого возражения со стороны пришибленных Мона­стырским приказом церковных князей.
Духовный Регламент, опубликованный 25 января 1721 г. вместе с манифестом Петра, учреждал, выража­ясь слогом манифеста, «соборное правительство» в церк­ви; на самом деле, как без всяких обиняков говорилось в Духовном Регламенте, Духовное Коллегиум, должен­ствовавшее отныне управлять русскою церковью, мыс­лилось и было организовано в виде одной из прочих коллегий, т. е. учреждений, соответствовавших совре­менным министерствам; тем самым новое «соборное правительство» становилось лишь одной из спиц в ко­лесе абсолютистского государства. Новый законода­тельный акт был подготовлен без всякого участия церк­ви, ибо, хотя составлял проект Регламента псковский епископ Феофан Прокопович, но он выполнял лишь за­дание Петра - учредить для управления русской цер­ковью коллегию по образцу протестантских духовных консисторий. С этими очень удобными для государст­венной власти учреждениями Петр близко познакомил­ся на практике после присоединения Лифляндии и Эстляндии. Протестантские духовные консистории, кое-где называвшиеся также синодами, возникли еще в XVI в., в эпоху реформации, когда главенство во вновь появив­шихся протестантских церквах перешло в руки князей.
Эти консистории имели смешанный состав, из пасторов и чиновников, назначавшихся князем. Председатель, иногда из светских чиновников, также назначался кня­зем. Консистория была тем органом, через посредство которого князь управлял церковными делами своей об­ласти. С 1711 г., после подчинения Лифляндии, Петр стал главой лифляндской протестантской церкви и в ка­честве такового назначал и увольнял членов рижской обер-консистории и утверждал ее постановления. Ду­ховный Регламент не скрывал, что Духовное Коллегиум не имеет ничего общего с прежними духовными собора­ми - те относятся к разряду временных, чрезвычайных коллегий, а вновь учреждаемая коллегия относится к разряду постоянных коллегий, наподобие иерусалимско­го синедриона, афинского ареопага и современных русских и иностранных постоянных государственных коллегий; но протестантский оригинал нового учрежде­ния по имени назван не был.
Завуалировав таким образом свой подлинный обра­зец, Феофан без обиняков и энергично подчеркивает чисто государственный характер учреждения. «Духов­ное Коллегиум под державным монархом есть и от мо­нарха установлено», почему и члены его, наблюдая, «яко вину конечную, славу божию и спасение душ чело­веческих и всей церкви созидание», прежде всего и главным образом должны были «споспешествовать все, что к его царского величества верной службе и пользе во всяких случаях касатися может», и соблюдать са­мым тщательным образом материальные интересы го­сударства. Поэтому была установлена для членов кол­легии и специальная присяга, обязывавшая их «искать сущей истины, действовать согласно Духовному Регла­менту» и заключавшаяся такою формулой: «Исповедую же с клятвою крайнего судию духовной сей коллегии быти самого всероссийского монарха, государя нашего всемилостивейшего».
Столь же недвусмысленно были изложены и «вины», т. е. мотивы учреждения духовной коллегии взамен пат­риаршества. За первыми шестью «винами», наполненными общими местами, среди которых пикантна лишь пя­тая вина (в коллегии «не обретается место пристрастию, коварству, лихоимному суду», так как коллегия состоит из лиц «разного чина и звания», «которым отнюдь невоз­можно тайно всем слагатися»), следует седьмая вина, гвоздь всего дела. От коллегии, говорит Регламент, не придется «опасаться отечеству мятежей и смущения, ка­кие происходят от единого собственного правителя ду­ховного, ибо простой народ не ведает, как разнится власть духовная от самодержавной, но, великого высо­чайшего пастыря честью и славою удивляемый, помыш­ляет, что таковой правитель есть то второй государь, са­модержцу равносильный». Если проникнутый таким высоким мнением о себе духовный правитель «спать не похощет», если «плевельные властолюбивых духовных разговоры присоединятся и в сухой хворост огонь подло­жат», то «изрещи трудно, коликое отсюду бедствие бы­вает». «Простые сердца», «развращенные сим мнением», в распре между светским и духовным государями «боль­ше духовному, нежели мирскому правителю, хотя это и слепо и безумно, сочувствуют и за него поборствовать и бунтовать дерзают, и обольщают себя окаянные надеж­дой, что они по самом боге поборствуют». Но «такому злу в соборном духовном правительстве несть места», ибо, когда «видит народ, что соборное правительство мо­наршим указом и сенатским приговором установлено есть, то и паче пребудет в кротости своей и весьма от­ложит надежду иметь помощь к бунтам своим от чина духовного». Эти политические мотивы были, конечно, по условиям момента для петровского правительства наи­более жгучими, и потому о них Регламент так и распро­страняется; но организация нового учреждения, к кото­рому правительство шло уже в течение четверти века, оказалась столь удобной для государства, что пережила даже всякую память о возможности церковного бунта под предводительством православных клириков.
Организация синода, как вскоре была наименована духовная коллегия, передает управление церковью все­цело в руки государства. Постоянных членов в синоде нет; все члены временные, приглашаются на определен­ные сроки императором из числа архиереев (не менее трех), архимандритов и протопопов; председатель и ви­це-председатель синода также назначаются императо­ром. Имея широкий простор для выбора членов синода, императорская власть не представляет такого же простора синоду в замещении свободных кафедр. Синод только «свидетельствует» перед императором кандида­тов, т. е. указывает их, но императорская власть вовсе не принимает на себя обязательства назначать именно тех лиц, которых указывает синод. Правда, синод сейчас же после учреждения добился упразднения Монастырского приказа и получил все те функции, которые ранее при­надлежали последнему; но зато правительство приняло сейчас же меры, чтобы административно-хозяйственное управление синода стояло под строгим контролем госу­дарства. Контроль был вверен обер-прокурору синода, светскому чиновнику, названному в официальной инст­рукции 1722 г. «оком государя и стряпчим по делам го­сударственным». Он, подобно обер-прокурору сената, обязан был «смотреть накрепко, дабы синод свою долж­ность хранил и во всех делах... истинно, ревностно и по­рядочно без потеряния времени по регламентам и ука­зам отправлял», «также должен накрепко смотреть, да­бы синод в своем звании праведно и нелицемерно посту­пал». В случае упущений или нарушений указов и рег­ламентов обер-прокурор должен был предлагать синоду, «дабы исправили»; «а ежели не послушают, то должен в тот час протестовать и иное дело остановить, и немед­ленно донесть нам (императору), если весьма нужное». Через обер-прокурора синод получал также все прави­тельственные указы и распоряжения. Обер-прокурор еще не был назначен главою духовного ведомства - эта функция формально и фактически оставалась за импе­ратором и формально перешла к обер-прокурору толь­ко в 1824 г.,- но отношения между синодом и правитель­ственной властью, несмотря на попытки синодской фрон­ды, уже в 30-х годах XVIII в. сложились такие, что цер­ковь можно было с полным правом назвать синодской командой, - недаром на должность первого обер-проку­рора Петр предписал сенату выбрать «из офицеров доб­рого человека» и больше половины обер-прокуроров XVIII в. были военными. За синодальными верхами этой команды послушно тянулись низы: епархиальные архие­реи, превратившиеся в духовных чиновников, и белое духовенство, в городах всецело зависевшее от архиереев, а в селах - от местных помещиков, трактовавших сель­ских священников, как «подлый род людей».
По-видимому, Петр предвидел возможность церков­кой фронды при проведении описанной реформы и пото­му еще до опубликования Духовного Регламента предложил обсудить и подписать его проект сенаторам и бывшим в то время в Петербурге шести архиереям. Под­писанный проект был затем послан с подполковником Давыдовым в Москву, куда собрали остальных архие­реев, которым Давыдов «указом царского величества» также предложил дать свои подписи. Подписали все, кроме двух: сибирского архиерея, не приехавшего за дальностью расстояния, и белогородского, не приехав­шего по какой-то другой случайной причине. Однако многие архиереи чувствовали, что их «без рассмотрения о крыющихся в оном Регламенте ересях принудили под­писаться», и поэтому ждали случая повернуть дело на­зад. Сначала сам синод пробовал поставить себя на ме­сто патриарха. По формальному вопросу, о порядке сно­шений с сенатом, он в запросе Петру рискнул заметить, что «духовная коллегия имеет честь, силу и власть пат­риаршескую или едва ли не большую, понеже собор»; но Петр прошел мимо этой вылазки и в 1722 г., отправ­ляясь в персидский поход, официально подчинил синод сенату. Первый повод для открытой церковной реакции дала смерть Петра. Появились претенденты на патриар­ший престол, надежды которых особенно расцвели по вступлении на престол Петра II, воспитанного бабушкой, царицей Авдотьей, в строгих правилах старины. Один из претендентов, новгородский архиепископ Феодосий, «плут Федос», торжествовал: «государь де... весьма тщился ниспровергнуть сие духовное правительство и для того нас утеснял штатами и недачею жалованья (вот где ересь!); а теперь-де смотрите, отцы святые, мы живы, а он умре». Однако «плут» Феодосий скомпроме­тировал себя нелепым поведением в своей епархии. Не дожидаясь, пока судьба вознесет его на патриарший пре­стол, он попробовал «отложиться» от синода. Он соста­вил присягу по образцу императорской и разослал ее по всем церквам и монастырям новгородской епархии с при­казанием, чтобы эту присягу принесло ему все подчинен­ное ему духовенство. Тогда «плут Федос» был пригово­рен синодом «за злоковарное свое воровство» к лише­нию епископского сана и простым чернецом был сослан в Холмогоры, а составленная им присяга была всенарод­но сожжена.
Другие претенденты, члены синода Георгий Дашков и Игнатий Смола и тверской епископ Феофилакт Лопа-тинский, начали энергичную борьбу против Феофана; однако их мечты и планы были разрушены неожиданной смертью Петра II. Но и без того эта борьба за восста­новление патриаршества была обречена на неудачу преж­де всего уже потому, что для ее успешного завершения не было материальной базы. Пока церковь не вернула себе своих имуществ, она не могла вообще вести ника­кой борьбы. Синод, сознательно или бессознательно, но это чувствовал, и его борьба за восстановление церков­ных имуществ была наиболее важной и наиболее яркой стороной церковной фронды. Эта борьба должна была кончиться и кончилась также решительным поражени­ем.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71