Магическое имя графа Тол­стого помогло собрать большие пожертвования, сам Толстой пожертвовал 30 000 руб. своего гонорара за роман «Воскресение», и духоборцы получили возмож­ность устроиться, хотя и не на коммунистических нача­лах; одни устроились сельскохозяйственными артелями, другие - самостоятельными хуторскими хозяйствами.
Оставшиеся на Кавказе группы духоборцев, воробьевцы и часть веригинцев, стали типично кулацкими ор­ганизациями. Зерновое хозяйство в 900-х годах они вели уже при помощи машин. Среди них не редкость были хозяева, владевшие стадами в несколько сот голов. Пре­жняя идеология среди них окончательно поблекла. На миссионерском съезде 1910 г. указывалось, что среди кавказских и особенно среди слабых групп херсонских духоборцев ведут успешную пропаганду баптисты и что среди духоборцев стало возможно пропагандировать даже православие. Так разложилась до конца эта силь­ная и оригинальная когда-то секта.
Та же самая судьба постигла и остатки молоканства. Оно раскололось на ряд толков, из которых староуклеин-ский, хранивший кое-какие традиции XVII в., был в кон­це XIX в. самым слабым. Более крупными были новые толки. Один из них, стародонской толк, базировавшийся на зажиточной части казачества и на некоторых элемен­тах нижневолжского и донского купечества, был, в сущ­ности, православием без православных священников: он сохранил почти в неприкосновенности православную дог­матику, православные таинства, церковную магию и по­гребальный культ, заменив только священников выбор­ными пресвитерами и славянский язык православных бо­гослужебных формул - русским; пресвитеры стародон­ского толка служили по русскому переводу православно­го требника. Другие новые толки, очень родственные друг другу, - это новомолоканский и штундомолоканский. Новомолокане, называвшие себя евангельскими христианами, появились в 80-х годах в Таврической гу­бернии, где были значительные общины донского толка. Под влиянием проповеди баптистов и пашковцев эти общины почти поголовно перешли к штундобаптистской идеологии и культу, сохранив только рукоположение пресвитеров. Таврическая губерния и осталась центром штундомолоканства. Но отдельные общины нового тол­ка появились также в Самарской губернии и на Дону, где к новому течению примкнула часть молокан донско­го толка, которых и прозвали новомолоканами.
Штундизм и баптизм, инкорпорировавшие в себя зна­чительную долю духоборчества и молоканства, являлись руководящими сектами пореформенной эпохи, наиболее соответствовавшими тенденциям расслоения деревни и потребностям мелкобуржуазных капиталистиков города. К ним теперь мы и переходим.
СЕКТЫ ПОД ИМЕНЕМ ШТУНДЫ
Уральские секты эпохи эмансипации вращаются еще в среде старых представлений и формул в зависимости от хозяйственной отсталости Приуралья, для которого эмансипация была тяжелым, мучительным переломом. Во внутренней России эмансипация дала новые формы сектантства. Она покончила со старыми примитивными формами мессианизма и со связанной с ними мистикой, выдвинув практические задачи, продиктованные новыми условиями быта. Эта перемена в характере сектантства была обусловлена историческим ходом событий, опроки­нувшим эсхатологические ожидания. Взамен конца света пришла эмансипация. Оставалось либо отбросить совсем эсхатологию и искать новые религиозные пути, либо со­хранить эсхатологию в официальной церковной оправе, пойдя на примирение с церковью. Вследствие этого раз­витие сектантства на старых началах после реформы 1861 г. приостановилось. Но уже в 60-х годах обнаружи­лись следствия частичной экспроприации крестьянства; настал земельный голод, заставивший вновь заработать
крестьянскую мысль и создавший в деревне два полю­са - бедняцко-батрацкий и кулацкий. В то же время в городе хотя и медленно, но неуклонно крупный капитал давил и теснил кустарей и ремесленников, в среде кото­рых начались также религиозные искания, окрашенные практическим характером. В связи с этими условиями новое сектантство идет по новым путям. С одной сто­роны, в религиозных организациях придавленные низы ищут выхода из нужды, стихийно стремясь к коммуни­стическому способу производства и потребления; такие организации однако немногочисленны и нежизнеспособ­ны. С другой стороны, через религиозные организации зажиточные элементы деревни стремятся подняться на высшую ступень, стать маленькими капиталистиками. В религиозной оправе тут выступает кооперация разных родов. Наконец, возникают чисто паразитические орга­низации, руководители и «спецы» которых живут на счет околпачиваемого ими мещанства и даже некоторых ра­бочих элементов города.
Наиболее распространенной и вредной, с точки зре­ния правительства, сектой во внутренней России после эмансипации была так называемая штунда. Этим назва­нием, заимствованным от немецкого термина Stunde, как назывались в XVIII в. немецкие евангельские кружки в немецких колониях, покрываются, однако, не однород­ные явления, а разнородные секты в разных местах Рос­сии, соединенные официальными обличителями в одну группу по чисто внешним признакам. Этот подход был усвоен даже такими знатоками сектантства, как Пругавин. В результате в литературе под именем штундизма оказался путаный клубок противоречивых и разнохарак­терных явлений, который очень нелегко распутать. Мы увидим, что в действительности под маркой штунды скрываются секты всех основных направлений, очерчен­ных нами выше.
Новое сектантство пошло по разным дорогам в раз­личных местностях внутренней России в зависимости от преобладания в той или другой местности того или иного вида производства и той или иной структуры социально­го состава крестьянства.
Штундистские организации с коммунистическими тенденциями появились раньше всего (в 60-х годах) р Херсонской и соседних с нею трех губерниях киевского генерал-губернаторства. Там быстро развивался про­мышленный и сельскохозяйственный капитализм. Фабрика и латифундия заедали крестьянина, не поспевав­шего за жизнью и не умевшего справиться с нуждою при безземельи и голодовках. Цены на рабочие руки и в ла­тифундиях, и на заводах стояли низкие, никаких зако­нов об охране труда и в помине не было. Безнадежно бившийся между заводом и экономией крестьянин-бат­рак не видел для себя никакого просвета, никакого вы­хода. На этой почве зародилось среди херсонского кре­стьянства сектантское движение. Сведения о возникно­вении последнего несколько сбивчивы, и потому в лите­ратуре суждения по этому вопросу разошлись. Офици­альные обличители сектантства полагают, что движение возникло под прямым и сознательным воздействием немецких колонистов, пропагандировавших евангелизм среди своих украинских батраков и среди окрестного украинского сектантства. В качестве аргументов приво­дятся такие факты, как распространение пастором не­мецкой колонии Рорбах евангелий на русском языке, существование в соседних с Рорбахом селах кружков, занимавшихся чтением и толкованием писания под ру­ководством немцев, и, наконец, то обстоятельство, что двое из украинских инициаторов южной штунды, Михаил Ратушный и Иван Рябошапка, были из батраков, работавших у немецких колонистов. Другие склонны думать, что влияние немецких колонистов было только способствующим и что новые секты, образовавшись са­ми собой, лишь черпали из догматики и обрядности не­мецких колонистов.
Тут прежде всего надо заметить, что сами немецкие колонисты не представляли собой чего-то однородного ни с социальной, ни с религиозной стороны. Командова­ла кулацкая верхушка, но существовали и зависевшая от нее немецкая же беднота, и неустойчивая середняц­кая прослойка. В низах колонистов как раз в середине XIX в. возникают секты эсхатологического и мистиче­ского характера - назаряне, ожидавшие близкого кон­ца света, и прыгуны (H?pfer), разновидность хлыстов, искавшие нового откровения посредством экстатических плясок и кружений. Верхушка, напротив, придержива­лась разных евангелическо-рационалистических толков. Если пропаганду вели верхи - а только они были еван­геликами, - то происхождение первой штундистской ор­ганизации не соответствует результатам пропаганды, ибо духовные христиане, как звали себя первые новые сек­танты Херсонщины, строгими евангеликами не были; с другой стороны, их идеология и практика не сходятся с направлением сектантства в немецких низах. Поэтому для возникновения первой секты - духовных христиан, как нам думается, не приходится допускать прямого немецкого воздействия. Немецкий религиозный быт мог иметь значение лишь содействующего фактора. В основ­ном же идеология духовных христиан, как мы сейчас увидим, была прямым производным от условий их со­циального положения.
Духовные христиане появились в селе Основа Одес­ского уезда, где были живы старые духоборческие тра­диции и существовало несколько молоканских общин. Неудивительно, что некоторые основные элементы рели­гиозной идеологии духовных христиан оказались заим­ствованными из этих двух старых доктрин. Но эти эле­менты послужили лишь религиозным обоснованием для новой социальной доктрины, о которой ни духоборцы, ни тем более молокане и не помышляли. Применяя ста­рый метод толкования священного писания, рекомендо­ванный духоборцами, духовные христиане выбрали дру­гой эпизод из ветхозаветной истории в качестве крае­угольного камня своей доктрины. Бог есть любовь; любовь заповедана и людям, и за соблюдение любви лю­дям дана земля и производимые ею плоды; на земле все должны трудиться, ибо бог есть и труд. «Это не я рабо­таю, - говорил один из основателей секты, Онищенко, - это бог работает». Но заповеди эти нарушены, и отсюда все зло в мире. Аллегорически современное состояние мира изображено в истории рабства евреев в Египте. Евреи - это угнетенные и обездоленные, фараоны - это сильные мира сего. Последние сами не работают, но эксплуатируют крестьянский труд, насильничают, за­ставляют других жить так, как тем не хотелось бы; они льют кровь человеческую на войне, и от них идут все грабежи и убийства. Казни египетские - это аллегори­ческое изображение ряда бедствий, которые хронически поражают крестьянина: эпизоотии, эпидемии, саранча, градобития, голод. Люди должны стремиться к тому, что­бы произошло на земле воскресение любви, аллегори­чески изображаемое воскресением Христа. Когда вос­креснет между людьми любовь, тогда осуществится бо­жественная заповедь на земле. Тогда земля и все дру­гие средства и орудия производства, недра, воды, скот и т. д. перестанут быть предметом нечестивого торга, ко­торый теперь царит всюду, ибо теперь торгуют даже совестью и людьми. Как дар божий все эти блага станут общими: право на пользование продуктами земли по­лучит только тот, кто трудился над ней, обрабатывая ее, - «трудивыйся да яст». Люди должны будут разде­литься на коммуны, со специализацией труда и обме­ном натурой; богопротивная торговля прекратится, тор­гаши исчезнут, о деньгах останется лишь одно воспоми­нание. Такая идеология могла возникнуть только в сре­де бедняцкой и батрацкой части херсонского крестьян­ства. И, подобно всякой другой крестьянской доктрине, она, восставая против капитализма как эксплуататор­ской силы, не смогла противопоставить ему ничего ино­го, кроме утопического анархизма. Но характерно, что, в отличие от духоборцев, христиане не помышляли осуще­ствлять свою утопию в рамках современного им общест­ва. Их коммунизм не практический, а чисто теоретиче­ский: осуществление его откладывается до того неиз­вестного срока, когда воскреснет любовь в мире. Как произойдет это, они не интересовались. Вопросы мессиа­низма и эсхатологии не занимали в их идеологии ника­кого места. Трудно сказать, чем это объясняется. Весь­ма возможно, что мы имеем здесь дело с известным не­доразвитием секты, ибо в 70-х годах всем сектантским движением юга России овладевают уже зажиточные эле­менты, перестраивающие его на евангельский лад и пре­вращающие его в орудие своего господства.
Аналогичная южнорусским духовным христианам и практически столь же бесплодная секта образовалась в конце 70-х годов в Новоторжском уезде Тверской гу­бернии. Условия быта тут были до известной степени одинаковы с херсонскими: крестьянское малоземелье и соседство крупной фабрично-заводской промышленно­сти одинаково существовали как на юге, так и здесь. Но были также и некоторые существенные различия. Наде­лы в общем были крупнее, чем на юге, но зато земля была очень плохая - «глина да каменье», в районе не было крупных помещичьих имений, которые вытягивали бы из деревень батраков, но зато близость крупных го­родских центров способствовала развитию отходных промыслов, в особенности на строительные работы, так что летом во многих деревнях пахали, сеяли, косили и жали бабы и старики. В качестве подсобного женского промысла было распространено изготовление шапок на предпринимателей-скупщиков. Таковы же были условия и в деревне Шевелино, где зародилась секта «истинных христиан», как они сами себя называли; в народе сек­тантов звали сютаевцами, по имени основателя, кресть­янина Василия Сютаева. Сютаев был «раскаявшимся»; грешником. Уйдя на работу каменщиком в Петербург, он из рабочего скоро превратился в предпринимателя и промышлял изготовлением и продажей надгробных па­мятников, причем, как водится, сплошь и рядом надувал своих заказчиков. Из его рассказов А. С. Пругавину неясно, какие мотивы побудили его бросить это дело как грешное и преступное и переселиться в родную де­ревню. По словам Сютаева, он роздал все свои деньги нищим и в Шевелино вернулся ни с чем. Однако там он занялся не убыточным хлебопашеством, а прибыльным скотоводством: сам пас свое стадо и нанимался пасту­хом к общественному стаду, жил зажиточно. Сютаев рассказывал Пругавину, что пришел к мысли об отде­лении от православия таким же практическим путем, как и другие сектанты этой эпохи:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71