Первые три име­ли под собою основания, поскольку в крестьянской части выговцев, как мы увидим ниже, еще продолжали жить элементы «антихристовой» идеологии и «нетовские» на­строения. Когда в марте 1739 г. Квашнин-Самарин с подьячими, попами и большой воинской командой явил­ся на Выг и арестовал Семена Денисова, там началась паника; в мужском и женском скиту приготовились гореть и подложили даже к часовням «смолье», а работ­ные люди готовились «разбежатися». Но Семен Денисов и другие руководители общины не одобрили паники, на­стойчиво предлагали «ничего сего не творити без бла­гословения», доказывали, что страдать «не за что», и готовились «ответствовать о житии своем». Эта готов­ность и уверенность в благополучном исходе покоились на учете достижений «жития» за последние 15 лет - на учете «ига работы императорскому величеству», торгов и промыслов, «еленей», посылавшихся и Анне, новой идеологии «Поморских ответов» и строгого соблюдения молитвы за царя. Уверенность оправдалась: на очной став­ке с Семеном Денисовым Круглое отказался от своих обвинений. Денисов был освобожден, комиссия прекра­тила следствие и уехала, а Круглое был обвинен в лож­ном доносе и в упорном расколе и был замурован в оди­ночную камеру в Шлиссельбургской крепости, где и умер от добровольной голодовки. Выговцы, конечно, приписали такой оборот дела силе своих молитв. В рас­поряжении руководителей общины оказался еще один лишний аргумент в пользу истинности и спасительности старой веры.
Таким образом, выговская община примирилась с миром, но находившиеся под ее влиянием крестьянские раскольничьи поселения в прежних Архангельской и Олонецкой губерниях не пошли на этот раз за нею и от­кололись, образовав свои самостоятельные согласия. Для крестьянского элемента поморских общин примире­ние выговцев с миром было не чем иным, как поклоне­нием «зверю», принятием его печати. «Зверевы указы паче евангелия (выговцы) облобызали, помалу начали в мире проживати и свое благочестие забывати; домы и фабрики созидали, а христиан, яко разбойников, суду предавали». И крестьянская часть поморцев, в лице на­ставника Филиппа, отрясла выговский прах от ног своих и пошла своею дорогой.
С этого времени в поморском согласии окончательно возобладала новая, «евангельская» идеология, пришед­шая на смену старой эсхатологии. Поморцы теперь ста­ли действительно «христианами евангельского проповедания», как они провеличали себя в «Поморских отве­тах». Ранее представителями евангельского направле­ния были отдельные лица: Андрей Денисов, учившийся отчасти в Москве, отчасти в Киеве «грамматическому и риторическому разуму», его брат Семен, который «грам­матику, риторику, пиитику и часть философии довольно изучил», Вавила, один из помощников «пророка» Капитона, который, по словам Денисова, «бысть разумом ино­земец, веры лютерския (!), глаголати и писати учился довольно времени в парижской академии». Но до сих пор эсхатологическая идеология заглушала первые ро­стки того протестантизма, который в зародыше уже был налицо даже в первые времена существования Помор­ской общины. Не принимая беглых попов, поморцы уже любили повторять слова Златоуста «сами себе священницы бывайте» - идея, знакомая уже на практике из­давна из истории новгородских и псковских религиоз­ных исканий и соловецкого сидения. В то же время Андрей Денисов в своих посланиях и словах начал уси­ленно развивать идеи оправдания верою и свободы веры: «Многа строения духовная, но едино основание - вера православная кафолическая», без которой не может быть богоугодна никакая добродетель. Вера никому не под­властна, но над всеми царствует и владеет; с другой сто­роны, и человек «самовластен», «вольную волю» дал всем бог «работати», как кто хочет, «еллином и жидовом, и еретиком, и христианином, правоверным и грешним». В ученой форме здесь отражается не что иное, как влияние изменившихся условий жизни, заставлявшее мириться с «миром» и провозглашавшее «произволение» каждого в выборе «пути спасения» на место прежнего резкого разделения на Христову церковь и антихристов мир. Когда прочное и мирное житие и капиталистические успехи заставили поморцев окончательно примириться с миром и влиться в русло его повседневной жизни, при­шлось выработать более вульгарную идеологию и прак­тику культа не для краткого срока до кончины мира, «которая не закоснит», но для постоянного действия как норму. Настоятельнее всего эта нужда почувствовалась в среде тех поморцев, которые жили в миру. Новая идео­логия и практика культа вырабатывались преимущест­венно в Москве, вокруг Московской поморской общины, сгруппировавшейся около Монинской Покровской часов­ни. Эта часовня была учреждена почти одновременно с Рогожской и под тем же предлогом; называлась так по имени купца Монина, на имя которого была куплена земля.
Первый вопрос, ставший со всею остротою, был во­прос о браке. Поморцы, а вслед за ними и монинцы вы­шли из затруднения простым способом. Они признали, что в браке надо различать две стороны: сторону обрядово-богослужебную, которая теперь на практике стала неисполнимою, и сторону внутренней необходимости, освященную заповедью божиею о размножении рода человеческого. Если исчезла благодать священства, то нерушимо стоит заповедь божия, поэтому брачное со­житие не должно прекращаться. Но брак есть опреде­ленное учреждение, которое не может обходиться без соблюдения определенных формальностей. Пришлось выработать особый «брачный устав», воспроизводивший в общем традиционные бытовые обрядности домашнего благословения жениха и невесты почти без изменения в том же виде, как их описывал в XVII в. Котошихин. Центр тяжести брака переносился на эти домашние це­ремонии, причем были введены также некоторые публич­но-правовые требования, установленные в полном соот­ветствии с тогдашним крепостным укладом, а именно: от всех вступающих в брак требовалось дозволение роди­телей, сверх того от служащих - разрешение начальст­ва, а от господских крестьян - представление отпуск­ной. Присутствие особых свидетелей придавало всей церемонии черты публичного акта; после домашнего акта следовало уже в качестве придатка благословение наставника в часовне. Таким путем был разрешен самый важный вопрос о браке. Труднее было установить нор­мальные отношения к миру. Ремесло и торговля требо­вали постоянных сношений с «внешними», т. е. с нико­нианами и с раскольниками других толков; между тем всякое сближение такого рода оскверняло беспоповца. Но с тех пор как потускнела эсхатологическая идеоло­гия, абсолютное запрещение сношений с «внешними» по­теряло и смысл и силу, относительное же запрещение было легко урегулировать, примирив тезис греховности «внешних» с практической необходимостью вступать с ними в общение. Выход был найден там же, где его нашло в свое время фарисейство иудейской общины второго храма: установили особый епитимейник, рас­писывавший епитимий поклонами, постами и срочным отлучением от общения за сношения с «внешними». Епи­тимейник монинцев допускает под условием той или другой епитимий широкое отступление от обособленно­сти. «По нужде» допускается совершение браков по инославному чину у инославного попа, допускаются смешанные браки поморцев с «внешними», допускается широкое общение в пище и питье. Далее стоял вопрос о культе. Раз благодать священства взята на небо, то евхаристия должна прекратиться; но отсутствие освя­щенного клира и евхаристии для монинцев не означало прекращения культа вообще. «По нужде» поморцы и монинцы выработали ритуал, в общем сходный с про­тестантским ритуалом. Богослужение заключалось у них не в магических церемониях, а в общественной мо­литве, пении и чтении под руководством выборного на­ставника из ученых собраний, обучавшихся в поморских скитах; культ отправлялся кроме общественной Мопинской часовни в домашних молельнях в купеческих домах.
В результате, если не в принципе, то на практике по­морцы стали действительно «христианами евангельско­го исповедания», но оставаться такими навсегда они не хотели. Признавая, что законная иерархия пресеклась со времени Никона, они теперь уже находили, что она пресеклась не навсегда, но может и восстановиться, как восстанавливалась после эпох арианства и иконоборст­ва. Поэтому когда в 1760 г. в Москве рогожцами был поднят вопрос о необходимости иметь законного архие­рея, поморцы вступили с рогожцами в переговоры и со­гласились на соединение поморской и поповщинской церквей в случае, если удастся найти общими усилиями архиерея. Но на общем соборе поповцев и поморцев 1765 г. вопрос об архиерее решен не был; кроме дикого проекта посвящения архиерея рукою митрополита Ионы, оставленного в конце концов без исполнения, других способов добыть архиерея ученые поморцы и поповцы найти не могли. Поморцам пришлось остаться при упро­щенном культе и существовать отдельно от поповщинской церкви.
Такую же эволюцию прошло другое беспоповщинское согласие, так называемое федосеевское. Основатель это­го согласия Феодосий Васильев, дьяк Крестецкого яма из рода бояр Урусовых, был сначала главою новгород­ской староверческой общины и руководителем уже упо­минавшихся новгородских соборов 1692-1694 гг., на которых было проведено учение об окончательном исчезновении истинного священства. После 1694 г. он отправился в Польшу и там основал несколько беспоповщинских общин, получивших название федосеевских. Из Польши Феодосий поддерживал деятельные сношения с Выгом, но разошелся с выговцами во взглядах, а после того, как выговцы постановили молиться за царя, про­изошел в 1706 г. окончательный разрыв федосеевцев с поморцами. Феодосий отряс прах от ног своих и заявил: «Не буду нам с вами имети общения ни в сем свете, ни в будущем». Около 1710 г. Феодосий пытался организо­вать общины в России, в Великолуцком и Дерптском уез­дах; но в 1711 г. он был арестован и умер в Новгород­ской тюрьме, а основанные им в России общины быстро распались вследствие правительственных репрессий. Напротив, федосеевские общины в Польше продолжали жить и расти. Состав этих общин был первоначально крестьянский с некоторою примесью посадского элемен­та; но еще до льготных мер Екатерины II в них началась социальная дифференциация создавшая буржуазные верхи, которые не могли уже удовлетвориться старыми нормами и эсхатологической идеологией. После указов Екатерины II множество федосеевцев, преимущественно купцов, переселилось в Россию и образовало общины в Петербурге, Новгороде, Ярославле, Стародубье (Злынке), Старой Руссе, Пскове и Риге. В Москве одновремен­но с учреждением рогожской общины федосеевцы учре­дили свою общину за Преображенской заставой, Преображенское кладбище с часовней, богадельней и молитвенным домом. Для получения разрешения на основание общины и для ее сохранения федосеевцам при­шлось отказаться от принципов основателя их группы и ввести молитву за царя. Преображенская община очень скоро заняла совершенно особое положение и выработа­ла свою идеологию, создав так называемое преображенское, или федосеевское, согласие в беспоповщине.
В противоположность поморцам, федосеевцы не хо­тели сходить со строго пуританской позиции. Пуритан­ство казалось :им необходимым как средство уберечься от кары на близком страшном суде, но оно же создало для них возможность социального успеха. Требуя в «Уста­ве польском» (чине принятия в согласие, выработанном еще в Польше) правдивых мер и весов, требуя бойкота еврейских и польских торговцев, уставы федосеевцев еще за рубежом превращали их общины в замкнутые крепкие организации, верхи которых были обеспечены покупателями из среды своих же единоверцев. Но пури­танство в вопросе о браке создало первый повод к рас­колу, и в середине XVIII в. от федосеевцев отделилась группа московских беспоповцев, не пожелавших более жить в разврате или воздерживаться. По имени ини­циатора, московского купца Артамонова, отколовшихся прозвали артамоновцами. Они допускали венчание у православных священников, с тем чтобы потом приносить публичное покаяние. Это был компромисс, самообман, на который в буржуазных кругах федосеевщины пошли волей-неволей те, кто цеплялся за формальную сторону брака, столь важную для собственнических отношений. Но нашлись среди федосеевцев и такие элементы, кото­рые пошли напрямик и отвергли вообще необходимость формальной церковной церемонии при заключении бра­ка. Инициатором этого направления был стародубский государственный крестьянин Иван Алексеев, принадле­жавший к одной из стародубских федосеевских общин. Он доказывал, что федосеевская заповедь безбрачия приводит лишь к тому, что все согласие «исполнено блу­да и сквернодеяния». Юноши и девы, говорит он, «поры­ваемые страстию похоти», собираются по ночам на гум­нах, в лесах или на посиделках и здесь, «досмотревши юноши дев, а девы юношей», предаются разврату, а ру­ководители общин держат у себя «стряпух», с которыми и живут «блудно». В противовес федосеевскому учению, Алексеев в своем сочинении «О тайне брака» утверж­дал, что брак установлен самим богом при сотворении людей и для его заключения не нужно никаких попов. Суть дела не в этой церемонии, а в невидимом соверше­нии таинства богом и во взаимном благохотении жениха и невесты; если то и другое налицо, то законен и брак, венчанный в никонианской церкви. Эти взгляды встре­тили живой отклик среди стародубских федосеевцев, и вокруг Алексеева в 60-х годах образовалось новое согла­сие, прозванное ортодоксальными федосеевцами «новоженами». Судя по тому, что среди новоженов живой отклик встречали также изобличения Алексеевым жад­ности и корыстолюбия федосеевских верхов, новожены были крестьянским расколом федосеевщины. Однако раскол этот не обескуражил непримиримую позицию пуританствующих федосеевцев;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71