Это требование податного равноправия лишь отчасти было осуществлено в Уложении 1649 г.; но переписанные на государя церковные слободы были сей­час же обложены государевым тяглом и перешли тоже в положение недовольных. Но не только выкачивание тягла ссорило рядовую массу посадских людей с Москов­ским государством. Иностранный торговый капитал, пользовавшийся большими льготами, разорял и закабалял мелкого московского купца, и этот факт давал также немало поводов для жалоб и недовольства дворянским правительством. Челобитная 1646 г. горько жалуется на «английских немцев»: при помощи посулов и пользуясь разорением русских купцов, «английские немцы» опутали все Московское государство своей торговой организаци­ей: в Архангельске, на Холмогорах, в Вологде, в Яро­славле, в Москве и в других городах построили дворы, амбары, палаты и погреба каменные, устанавливают цены, скупают при помощи своих скупщиков русские то­вары для вывоза, везут тайно и «государеву пошлину крадут» - «всеми торгами, которыми искони мы торго­вали, завладели английские немцы». Чтобы лучше по­действовать на царя, челобитная кивает на английскую революцию, происходившую тогда («от Карлуса короля отложились и бьются с ним четвертый год»), и обвиняет англичан в голоде - «оголодили» русскую землю тем, что вывозят в Англию «всякий харч и хлеб». Челобитная кончается мольбою: «Воззри на нас, бедных, и не дай нам, природным своим государевым холопам и сиротам, от иноверцев быть в вечной нищете и скудности, не вели искони вечных наших промыслишков у нас, бедных, от­нять». Но царь, находившийся под влиянием западника Морозова, не обратил никакого внимания на челобитную. Только в 1649 г. царь, услыхав, что англичане «короля своего Карлуса убили до смерти», счел неприличным для себя игнорировать челобитную и предписал выехать анг­лийским купцам из Москвы, разрешив им торговать только в Архангельске; однако вся торговая организация, организация скупки и транспорта русских товаров в Ар­хангельске осталась неприкосновенной. Не мудрено, что посадские люди ненавидели иностранцев не менее, чем воевод; посадские могли быть и были только самыми крайними националистами.
Когда Московское государство открыто стало на сто­рону новой веры, пропитанной «люторскою, кальвинскою и папежскою» ересями, для посадских людей выбор был очевиден. Мало того, что дворянское государство их ра­зоряло, отдав на съедение воеводам и иностранцам, оно навязывает «бедной Руси» латинские обычаи и «немец­кие поступки». Западные ученые, западные книги, запад­ные моды и т. д. - все это «погано», «мерзко богу» - в этом купец от всей души соглашался с расколоучителем. И царь - туда же: воевод «кормит» купеческими посу­лами, а теперь и иностранцев кормит, философов, измеряющих звезды, ласкает. «Государь, таковых ли в чести имаши и различными брашны питаеши и хощеши внеш­ними их плеухами власть свою мирну управити?» - вос­клицает поп Лазарь, видя в сочувствии царя западным ученым «изгубление правоверных государей власти». Городские люди сочувственно качали головою, и в их представлении credo старой веры обогатилось еще одним элементом - национализмом, проведенным до крайности во всех внешних проявлениях. Уже в первом открытом выступлении посадского раскола новая вера определя­ется так: «Установлена новая вера, велят кланяться бол­ванам и носить немецкое платье, брить бороды, выдавать русских девиц за немцев».
Чтобы полнее обрисовать раскольничью идеологию посадских людей, мы позволим себе забежать несколько вперед за хронологические рамки этой главы и кос­нуться отношений посадских людей к мерам Петра. В 1718 г. в Петербурге было найдено подметное письмо Докукина. Письмо горько жалуется на уничтожение по­следних остатков слободской свободы, на торжество фискальной системы и окончательное разорение купече­ства, между тем как иностранцы в чести и довольстве. «Пришельцев иноверных языков щедро и благоутробно за сыновление себе восприняли и всеми благами их на­градили, а христиан бедных, бьючи на правежах, и с по­датей своих гладом поморили и до основания всех разо­рили и отечество наше пресловущие грады опустошили... градских и древле установленных своих законов лиши­лись... и в лестных учениях обычай свой изменили, сло­ва и звания нашего славянского языка и платья переме­нили, главы и брады обрили и персоны своя ругательски обесчестили: несть в нас вида и разнствия и иноверными языки, последуем их нравам и законам». Но Докукин апеллирует уже не к старинным вольностям, а к естест­венному, божественному праву человеческой личности. Человеку по божию велению все подвластно: «вся поко­рил еси под нозе его», «сотвори его бог по образу и по­добию своему», и поэтому человек, как и божество, есть существо свободное и самоопределяющееся: «самовластну ему повелено быти». Меры правительства идут против этого божественного права: «многие от оного божествен­ного дара отрезаеми и свободной жизни лишаеми». На вопрос, что же делать, чем отвечать на такое попрание права, Докукин, не в пример французским монархомахам или английским пуританам, считает «удобнее устом своим ограду положить». Если за него договаривали вслух опальные ревнители и крестьяне, то посадские люди молча делали то же самое. Они сочли себя свобод­ными от церковных и гражданских уз с таким государст­вом.
Посадский раскол начался в церковной области. Рев­нители из протопопов нашли среди купечества самый го­рячий и, что всего важнее, вполне искренний отклик, тогда как на искренность боярского отклика полагаться было нельзя. Когда последовали указы Никона о трое­перстии и появились новые книги, многие «христиане» перестали посещать общественное церковное богослу­жение, «сами отлучишася церковного входа и молитвы». Старые обычаи домашнего культа получили теперь но­вую силу и дали возможность купечеству быстро и легко выйти из затруднительного положения. «Могущие по домам своим начаша держати вдовых священников, без благословения и без свидетельства архирейского», «учиниша в домах своих мольбища, на святую церковь прино­сят страшные хулы». Таких домашних церквей с домаш­ними священниками, по свидетельству собора 1667 г., по­явилось очень много «в царствующем граде Москве и иных городах». Обилие безместных и вдовых священни­ков, которым до собора 1667 г. было запрещено священ­нодействие, чрезвычайно благоприятствовало быстрому созданию самостоятельных староверческих культов, не­зависимых от епископата. Только в силу этого обстоя­тельства собор 1667 г. принужден был отменить старин­ное запрещение вдовых священников, надеясь приоста­новить этим развитие независимого от официальной церк­ви культа. Но распространение посадского раскола шло неудержимо. Его апостолами были теперь уже не только священники и протопопы; посадские люди принялись за проповедь сами. В новгородском крае великолуцкий ку­пец Иван Дементьев, разъезжая по торговым делам, собрал своим «нелепостным словом» «всебогатый, преизобильный плод» раскола и в «граде и в селах и в весях». Такими же апостолами были новгородский купец Лав­рентий, в Олонце - Александр Гутоев и «множество» других. Если откинуть несомненное преувеличение перво­го летописателя раскола Денисова, все-таки нельзя не признать, что главными распространителями посадского раскола были свои же посадские люди. Это придавало, конечно, их проповеди силу особого авторитета. В их проповеди доминировала идея борьбы между избранными чадами божиими и их преследователями, антихристо­выми слугами. Сторонники старой веры, живущие в цар­ствующем граде Москве и иных градах, - это «новый Из­раиль», Москва - «новый Иерусалим», конечно осквер­ненный теперь никонианами. «Израильтяне» должны приходить друг другу на помощь, в особенности выку­пать попавших в темницу верных. В раскольничьих пес­нях изображалось, как «гости-корабельщики из дальних городов - израильских родов» приплывали к граду Еру-салиму, выкупали и «на волю выпущали невольников за веру истинную» из «земляной тюрьмы», подобной той, в которой заживо гнил Аввакум.
Активное выступление посадского раскола соедини­лось с боярской и стрелецкой фрондой. Стрелецкая пе­хота по своему социальному положению одним концом упиралась в «гулящих людей», из которых она набира­лась, т. е. примыкала к остаткам свободного крестьян­ского населения, еще не закрепощенного дворянским го­сударством. Другим концом она упиралась в земледель­ческое крестьянство и посадских людей, ибо стрельцы по­лучали за свою службу земельное жалованье и жало­ванье деньгами. Земельное жалованье заключалось в не­большом наделе, причем характер стрелецкого землевла­дения еще до сих пор не выяснен литературой, неизвест­но, был ли он личный или общинный. Во всяком случае, через земельное жалованье часть стрельцов, в особенно­сти провинциальных, скреплялась с землею, из «гулящего» человека стрелец на земельном жалованье становил­ся мелким землевладельцем, причем рядовой стрелец по размеру надела приближался к крестьянину. Стрельцы, получавшие денежное жалованье, соединявшееся иногда с хлебным, и жившие при этом в больших городах, в сво­их слободах занимались мелкими промыслами и торгов­лей - тем самым по своему хозяйственному положению они становились в один уровень с посадскими людьми. При этом стрельцы пользовались целым рядом льгот и преимуществ. В торговле они в местах постоянного жи­тельства могли торговать «своим рукоделием бестаможно и беспошлинно», но при условии, чтобы стоимость товара не превышала рубля. По суду они не платили пошлин с мелких исков до 12 руб.; они имели свой суд и расправу, кроме «разбойных и татейных дел и больших исков». Звание стрельца было не только пожизненным, но и на­следственным, льготами пользовались не только служи­лые стрельцы, но и их родственники. Этому полуфеодальному обломку XVI в. в XVII в. стала грозить гибель. С одной стороны, с XVII в. правительство переносит центр тяжести жалованья на земельное довольствие, стес­няя этим хозяйственную инициативу и жизнь стрельцов. С другой стороны, оно отбирает у них льготы по торгов­ле: по Уложению 1649 г. им пришлось платить пошлины с промыслов и оброк с лавок. Но самое опасное было не в этом. Опаснее всего для стрельцов были новые полки иноземного строя, солдаты и драгуны, как наемные из иностранцев, так и набранные из русских. Стрелецкая пехота, не знавшая никакой дисциплины, плохо воору­женная, малоподвижная, в бою бившаяся врассыпную, не могла выдержать конкуренции с войсками нового строя. Между тем полки иноземного строя становились явными фаворитами московского правительства. Драгу­нам и солдатам из русских оно давало те же льготы, что и стрельцам; но тех было немного, и все-таки это были русские. Иностранцам же оно прощало и спускало реши­тельно все. На насильничанье последних постоянно по­давались челобитные, из которых видно, что иностранные солдаты «чинили обиды и налоги (!) всякие, в торгах всякий товар грабили, людей по улице били и грабили... попов хватали, били и увечили». Эти условия толкали стрелецкое войско в оппозицию дворянскому правитель­ству и сближали его с расколом; в стрелецких полках староверы составляли значительное большинство.
В 1682 г., после смерти Федора Алексеевича, не имев­шего сыновей и не оставившего никаких распоряжений о престолонаследии, престол зашатался, и боярская фрон­да подняла снова голову. Начало было чисто политиче­ским, религиозных элементов еще не было; но боровшие­ся за власть боярские фамилии не замедлили впутать в свои интриги и заговоры стрельцов и этим открыли до­рогу и для религиозной оппозиции. Как известно, царев­на Софья, представлявшая интересы Милославских, 15 мая 1682 г. демагогической агитацией подняла стрель­цов против Нарышкиных, успевших посадить на престол своего родича, малолетнего Петра, в обход старшего, но слабоумного Ивана, родича Милославских. Нарышкины погибли, а на престол по требованию стрельцов, внушен­ному Софьей, были посажены оба царевича при регентст­ве Софьи. Став правительницей, Софья назначила на­чальником стрелецкого войска своего человека, князя Хованского; однако она не понимала, какие силы она развязывает, и не рассчитала, будет ли ей Хованский верным слугой. Хованский в отличие от Милославских и Нарышкиных принадлежал к старому роду, который вел свою родословную еще от Гедимина. При начале раско­ла Хованский открыто примкнул к старообрядчеству и, по словам Аввакума, был его постоянным доброжелате­лем. Теперь, став во главе стрелецкого войска, недоволь­ного, волновавшегося и только что испытавшего свою силу, Хованский стал думать о престоле. Как умный по­литик, он, однако, хотел опереться не на жалкие облом­ки старого боярства, а на посадских людей. Не без его ведома и одобрения Софье была подана от стрельцов, гостей и разных сотен торговых людей, всех слобод по­садских людей и ямщиков челобитная на «бояр, окольничьих, думных людей и всего вашего (!) синклита», ко­торые зовут участников «побития» 15 мая бунтовщика­ми и изменниками. Челобитная требовала сооружения на Красной площади столба, где были бы написаны име­на и вины побитых людей. Новое правительство оказа­лось в руках города и принуждено было уступить. Это, однако, была только одна сторона дела.
Другая сторона дела заключалась в поднятии знаме­ни старой веры. Агитация за старую веру началась в стрелецких полках уже на третий день после переворота. Хованский отнесся к ней вполне сочувственно: старая вера должна была послужить для него мостом к престо­лу, занятому противницей старой веры. Агитация сразу стала на решительную дорогу: агитаторы из посадских людей и чернослободцев предлагали подать челобитную, чтобы патриарх и власти дали ответ от божественного писания, за что они «старые книги возненавидели и воз­любили новую латино-римскую веру». Отыскали черне­ца Сергия, «ревнителя отеческих преданий и твердого адаманта», который написал челобитную, изумившую всех стрельцов своим слогом и описанием ересей в новых книгах.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71