Безопасность и благо­денствие России зависят от осуществления этого проекта. «Егда приидет дело в исполнение, уповаем на отца светов помощь, что и без великих сил военных победит гос­подь всех врагов наружных и внутренних». Надо только хранить секрет в тайне, «дабы не пометать бисер»; «и ежели сие таинство премудро министерия российская со­блюдет и иностранным землям не откроет, будет всех сильнейшею победительницею всего мира». Правитель­ство, однако, не оценило этого «бисера» и сочло Елянского просто сумасшедшим. Он был заключен в суздаль­скую монастырскую тюрьму, а проект был похоронен в архиве. Но вряд ли эту оценку можно считать вполне правильной. История знает пример, когда аналогичное устройство успешно и открыто действовало: английские «святые» XVII в. практически пользовались тем, что Елянский только предлагал в своем проекте. Проект опи­рался на могущественную силу скопческого капитала. Для последнего был далеко не безразличен исход войн Александра I, тесно связанных с русской торговой поли­тикой, и недаром, следовательно, Елянский так настаи­вает на скопческом руководстве прежде всего флотом и армией. Не вина скопчества была в том, что при дворе все-таки господствовало дворянство, только терпевшее молодую буржуазию и отнюдь не желавшее допускать ее к активному вмешательству в государственные дела.
Золотое время для скопчества окончилось в 20-х го­дах XIX в. С одной стороны, социальная роль скопчества уже подходила к концу; с другой стороны, скопческие петербургские руководители, не успев обратить Алек­сандра в свою веру, начали действовать такими средства­ми, которые заставили правительство сразу переменить свою милость на гнев. Именно в 1818-1819 гг. началась усиленная пропаганда скопчества среди петербургского гарнизона. Стали производиться массовые оскопления среди солдат, обнаружился также интерес к скопчеству и в среде офицеров - у «императора Петра III» нарож­далась своя гвардия. Правительство забеспокоилось и приняло меры. В 1820 г. Селиванов был арестован и сос­лан в Суздальский монастырь, где и умер в 1832 г.; Кобелев, а также один офицер и 20 солдат Егерского полка были сосланы в Соловецкий монастырь. После этого раз­грома петербургские скопцы на время притихли. Но вслед за династической смутой 1825 г. они попробовали опять поднять голову и опять прибегли к прежним средствам. Именно они провозгласили одного из «пророков» Селиванова, Алексея Громова, «апостолом отца-искупи­теля» и «цесаревичем Константином Николаевичем». Громов говорил, что он «и полдня» не хотел царство­вать и передал «всю земную справу братцу Николашке». Однако Громову не удалось сделать такой же бли­стательной карьеры, как Селиванову. Жизнь его прошла в смене арестов, ссылок в Сибирь и побегов оттуда. В то же время правительство Николая I начало против скоп­чества целый поход, завершившийся в 1834 г. объявле­нием скопчества особо вредной сектой. В 1842 г. за ос­копление была назначена каторга, и эта мера наказания сохранялась в уголовном кодексе до конца империи. Пер­вое время скопчество еще боролось против сыпавшихся на него ударов; но его внутреннее ослабление шло не­удержимым темпом, и с 60-х годов оно перестает быть массовым и жизнеспособным явлением. Оно становится уделом отдельных групп фанатиков-изуверов, процессы которых еще изредка напоминают о его существовании, как, например, московское дело Кудриных (группа 37 скопцов) 1871 г., дело 136 скопцов Мелитопольского уез­да 1872 г. или харьковский процесс 1910 г. Как показы­вают эти дела, социальная база скопчества, сузившись количественно, по своей сущности остается прежней - скопческие «корабли» организуются чаще всего меняла­ми, фабрикантами, раздающими работу на дом оскоплен­ным рабочим, иногда купцами. В этих разрозненных «ко­раблях» держался культ Селиванова, а иногда и Громо­ва, портреты которых играют роль икон, а также амуле­тов, носившихся на шее. В 70-х годах XIX в. возникает попытка реформировать скопчество. В Херсонской губер­нии появился новый скопческий «искупитель», Лисин, ко­торый проповедовал «духовное скопчество», т. е. обузда­ние желаний и господство над ними, и придавал физи­ческому оскоплению лишь подсобное значение. Лисин имел много последователей, но и в этой новой форме скопчество не могло приобрести вновь силы массового яв­ления, так как для него уже не было подходящей соци­альной базы. Экономическое и социальное развитие Рос­сии после 1861 г. направило религиозные искания по но­вым путям, далеким от пуританствующего изуверства «белых голубей»,

СЕКТАНТСТВО ПОРЕФОРМЕННОЙ ЭПОХИ

СЕКТЫ ЭПОХИ ЭМАНСИПАЦИИ


После 1861 г. сектантст­во получило чрезвычайно широкое распространение и обнаружило целый ряд новых форм и видоизменений, обусловленных пореформенной экономикой и бытом го­рода и деревни. Многочисленные секты пореформенно­го периода резко распадаются на две группы - на секты чисто крестьянского характера, возникшие в связи с про­ведением реформы 1861 г., и на секты мелкобуржуаз­ные, смешанного состава, вбиравшие в себя мелкобуржу­азные и полукапиталистические элементы деревни и города и возникавшие в связи с быстрым ростом капита­лизма после 1861 г., который разлагал деревню на про­тивоположные полюсы и питал на первых порах мелкую буржуазию города - кустарей, лавочников, мелких хозяйчиков ремесленных мастерских и небольших фаб­рик и заводов. В то время как секты первой категории отличались известными индивидуальными чертами, свя­занными со злобой дня, секты второй категории обнаруживают некоторые общие черты, в особенности ослабление коммунистических и мистических тенден­ций, заменяющихся нередко самой откровенной защитой частной собственности и рационализмом в догматике и в обрядности. Если секты первой категории были еще организациями борьбы трудящихся, то секты второй категории были уже неприкрытыми организациями эксплуатации и если боролись, то только со своим злей­шим конкурентом в этой области - синодальной цер­ковью. Поэтому эти две группы сект должны быть рас­смотрены отдельно.
Мы видели, что до эмансипации главным мотивом социально-религиозной теории в крестьянской среде было
иго рабства. Рабство превращало крестьянскую жизнь в сплошную кабалу, из которой крестьянство не находи­ло иного исхода, кроме стихийного бунта или опьянения «духом». Эмансипация выдвинула другой мотив кресть­янского протеста. Она, правда, не дала полноправия и свободы, но все же сняла ярмо рабства; зато она была в значительной степени экспроприацией крестьянских наделов. Раньше крестьянин стонал под игом барщины и произвола барина, но он по крайней мере был уверен в том, что барин не даст ему умереть с голоду, ценя его хоть в качестве рабочего скота. Теперь крестьянское хозяйство должно было стать на свои собственные ноги, но при изменившихся к худшему условиях - стало меньше наделов - приходилось арендовать лес и луг. Уже в 60-х годах малоземелье дало себя знать сильной голодовкой, первой наградой крестьянину за его «сво­бодный» труд.
С другой стороны, новую работу крестьянской мысли задало развитие города и его влияние на деревню. Преж­де всего с городом теперь сталкивала рядового крестья­нина нужда достать ненужные ему сами по себе деньги на уплату податей и аренды. Такой нужды он не знал раньше, если был на барщине. После эмансипации день­ги пришлось доставать всякому крестьянину, и эта нуж­да толкала крестьянина в город или заставляла искать передаточных агентов между деревней и городом. При­ходилось либо продавать хлеб, либо уходить на зимнее время на заработки. Но не только самому крестьянину пришлось идти навстречу городу; город сам еще быстрее врывался в деревню. С каждой новой верстой железно­дорожного пути, с каждым новым пароходом, с каждой новой загородной фабрикой крестьянин чувствовал на­рождение новой великой силы, чуждой и странной для него. Он останавливался в недоумении и страхе перед этим новым чудовищем, и этот изумленный страх на­всегда запечатлен в известной картине Перова, изобра­жающей мужиков, увидавших в первый раз в своей жизни паровоз. Мужицкая мысль работала туго и мед­ленно, но и она наконец поняла, что вместо конца света и мессианического царства пришел совсем другой мир, враждебный всему косному, патриархальному кресть­янскому быту, но вместе с тем притягательный как маг­нит, вытягивающий из деревни ее лучшие соки. Встреча с городом и с промышленным капитализмом довершала действие частичной экспроприации крестьянства. Дифференциация в его среде пошла чрезвычайно быстрым темпом. Достаточно вспомнить, что за 30-летие, с 60-х годов до переписи 1897 г., население 808 наиболее зна­чительных русских городов возросло на 92%. Оживление сношений между городом и деревней заражало кресть­янскую среду новыми идеями, приносимыми отчасти молодежью, отчасти крестьянами, уходившими в города на отхожие промыслы. С другой стороны, школьная зем­ская учеба, дававшая, правда, скудную и не всегда до­брокачественную пищу, играла все-таки роль фермента здоровой разумной мысли, толкая ее к освобождению от пут анимистической и церковной традиции. Однако при всей силе новых факторов процесс освобождения крестьянской мысли шел крайне медленно, захватывая с особою силой лишь некоторые группы крестьянства, стоявшие в более близких отношениях к городу. Наибо­лее оригинальные сектантские движения возникают именно в этих группах. Чем дальше от города, тем менее оригинальных черт в религиозном творчестве, и сектант­ское движение в 60-х годах на глухом Урале, вызванное к жизни земельными урезками эпохи эмансипации, бро­дит еще в старых идеологических построениях.
Огромное большинство уральских крестьян принад­лежало к разряду государственных крестьян, отчасти приписанных к казенным заводам. Когда была объяв­лена эмансипация, то размежевание земель, отводимых крестьянам, производилось по уставным грамотам, со­ставлявшимся в канцеляриях без всякого участия кре­стьян. По этим уставным грамотам от тех наделов, ко­торыми ранее пользовались крестьяне, были отрезаны огромные участки в пользу казны или заводов. Крестья­не неожиданно для себя убедились, что их обделили не помещики, частные лица, но государство, та самая сила, которая всегда заявляла себя стражем частной собст­венности и всегда жестоко карала нарушение этого принципа по отношению к помещикам. В разных местах на почве такого размежевания произошли столкновения крестьян с властями. Власти призвали для увещевания священников, которые, конечно, всецело стали на сторо­ну правительства. Таким образом, к столкновению с властями присоединился конфликт и с церковью. Соци­ально-политическая почва для появления новых сектант­ских движений была готова.
В то же время на Урале была подготовлена также и богатая идеологическая почва для развития сектантства. Тогда на Урале скрещивались самые разнообразные ре­лигиозные течения. Мы уже видели, что Екатеринбург­ский горный округ был одним из оплотов поповщины, утвердившейся там еще в XVIII в. Глухие лесные доли­ны Урала с 30-х годов XIX в. становятся прибежищем для беглых адептов также других религиозных течений. Здесь скрываются бегуны, сюда бегут с Иргиза после разгрома тамошних монастырей старообрядцы; наконец, в приуральские города накануне эмансипации были сосланы пропагандисты молоканства, в том числе такой крупный деятель, как Яков Уклеин, родной брат моло­канского мессии Семена Уклеина. Как только проис­ходил формальный разрыв того или другого сельского общества с официальной церковью, ему сейчас препод­носилось несколько готовых идеологий; оставалось толь­ко выбирать между ними и приспособлять их элементы к данному конкретному случаю. Но вместе с тем сек­тантские новообразования на Урале не могли быть та­кими широкими и сильными, как движения во внутрен­ней России до или после эмансипации. Продукты жизни маленьких, узких мирков, не имевшие ни оригинальной идеологии, ни организации, они не получали широкого распространения и сравнительно быстро исчезали.
Первая, более значительная секта возникла в 1865 г. в Сарапульском уезде Вятской губернии среди бывших удельных крестьян Галановской, Арзамасской и Мостовинской волостей. Это была так называемая секта немоляков, возникшая после размежевания земель в ука­занных волостях по уставной грамоте от 23 июня 1865 г. Возникновение этой секты чрезвычайно типично. Кре­стьяне отказались принять урезанные наделы и платить выкуп и подняли открытый бунт. Возмущение крестьян против размежевания было подавлено военной экзеку­цией, а священники, к которым крестьяне обратились за содействием, дали крестьянам в ответ «положительное и твердое слово пастырей о необходимости подчиниться распоряжениям, исходящим от высшей власти». Тогда начался массовый уход крестьян из православия, и воз­никла секта, названная в официальных донесениях сек­той немоляков. Была назначена духовная комиссия для увещевания отпавших. Она донесла, что 150 человек «приведены были в повиновение и оставили свои заблуж­дения». Остальные были преданы суду и по приговору вятской судебной палаты были присуждены или к на­казанию розгами, или к тюрьме и ссылке. Однако эти репрессии не приостановили развития секты. Из Сарапульского уезда она в 70-х годах распространилась в соседний Осинский уезд Пермской губернии, а затем в конце 70-х и в начале 80-х годов - в Шадринский и Кур­ганский уезды Тобольской губернии, где, по-видимому, были сходные условия аграрного наделения.
А. С. Пругавин считает эту секту продолжением сек­ты немоляков, основанной в 30-х годах на Дону беспо­повцем Зиминым и являвшейся, в сущности, одной из разновидностей беспоповщины. Однако на самом деле, кроме сходного названия, между этими двумя сектами нет ничего общего. Исходный пункт доктрины уральских немоляков лежит именно в столкновении их с церков­ной властью во время размежевания.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71