На это не могли пойти старообрядцы, и дело о легализации кон­чилось ничем.
Но переговоры, которые одновременно вела с прави­тельством Москва, увенчались большим успехом и ока­зались на пользу всей поповщине в целом. Неудачи с исканием архиерейства в XVIII в. заставили рогожцев оставить эти попытки; все хлопоты они направили на то, чтобы упрочить за собой право принимать беглых попов. Архиерейская власть им нужна была не столько для от­правления культа, сколько для поставления его соверши­телей. Но если таковые будут в изобилии и без всяких препятствий приходить из синодской церкви, то культ будет совершаться непрерывно и архиерейская власть не нужна. Поэтому вслед за Москвой по ее сигналу засыпа­ли правительство просьбами о дозволении иметь беглых попов, строить часовни и совершать культ все другие влиятельные общины, зависевшие от Рогожского кладби­ща. Александровское правительство, прислушивавшееся в первые десятилетия XIX в. к голосу буржуазии, пошло навстречу этим домогательствам. Сначала, между 1803 и 1818 гг., оно выдавало разрешения получать попов с Иргиза отдельным общинам. Первым получил такое раз­решение Городец, затем ярославские, пермские, влади­мирские и западносибирские общины; попы, отправляв­шиеся с Иргиза в другие общины, получали от саратов­ского губернатора официальные паспорта, в которых да­же именовались священниками. Эти разрозненные меры были объединены и расширены: в 1822 г. 26 марта были высочайше утверждены «секретные» правила «о попах и молитвенных домах старообрядцев». Правилами предпи­сывалось не разыскивать и оставлять у раскольников беглых попов, если последние не сделали никакого уго­ловного преступления, и поручить таким священникам «для порядка» вести метрики и представлять ежегодно метрические ведомости гражданскому начальству; новых церквей и часовен строить не дозволять, о старых же «не входить ни в какое рассмотрение и оставить их без розыскания». Эта победа давала некоторое легальное по­ложение; но, когда уральские старообрядцы вздумали воспользоваться новыми правилами, чтобы открыто орга­низовать приходы и совершать открыто культ, местные власти сейчас же возбудили дело об оказательстве, сам Рязанов попал в тюрьму. Правила, очевидно, носили не столько характер закона, сколько циркулярной инструк­ции, и практика их выполнения всецело зависела от «местных условий», т. е. от степени влиятельности мест­ных общин и степени стремительности местного началь­ства. В Московской, Тверской, Калужской, Саратовской, Черниговской губерниях попов и часовни дозволяли, а в других губерниях арестовывали попов и запечатывали часовни. Как ни ограниченна была эта победа, но и ею не пришлось долго пользоваться. Александровские дни прошли, и настала николаевская эпоха - эпоха оконча­тельного расшатывания крепостнического государства. Напрягая последние силы, оно объявило жестокую борь­бу всем враждебным элементам. Старообрядчество, как организация торгово-промышленного капитала, тянулось к участию в политической власти и было среди противни­ков крепостнического строя огромной и влиятельной си­лой. По официальным сведениям, в начале царствования Николая I было в России 627 721 душа раскольников (1827 г.); но эту цифру надо увеличить по крайней мере втрое или вчетверо, чтобы получить действительную циф­ру, ибо в списки вносились только потомки тех расколь­ников, которые в XVIII в. были записаны в двойной оклад, а цифры официальных списков десятки лет оставались неизменными и даже иногда уменьшались, так как уменьшение раскола свидетельствовало о служебном усердии полиции. Тотчас по вступлении на престол Николая I началась энергичная борьба правительства с расколом, цель которой, по официальному заявлению, заключалась в следующем: постепенно уничтожить ра­скол, действуя так, чтобы наличные раскольники дожили свой век, а новых не было. Правительственные меропри­ятия лились как из рога изобилия, не останавливаясь ни перед чем, даже перед «священным правом собственно­сти»; с точки зрения правительства, раскольники были вполне аналогичны военным дезертирам как люди, самовольно ушедшие из господствующей церкви и потерявшие в силу этого часть гражданской правоспособности.
Правительство Николая I плохо разбиралось в раз­личных раскольничьих направлениях и толках, но оно ставило себе определенную и вполне понятную с его точ­ки зрения задачу: разрушить основу раскола посредством экспроприации его имуществ и разгрома его организа­ций - как благотворительных, так и богослужебных. Удары правительственных репрессий одинаково поража­ли и поповщину, и беспоповщину. В области культа чув­ствительнее всего они были для поповщины, ибо беспо­повщина выработала самостоятельный культ, независи­мый от синодской церкви, а для поповщины правила 1822 г. были всем. Беспоповщина могла обходиться без молитвенных домов и попов; поповцы считали такое по­ложение дела «богомерзкой ересью», для них культ без попа и часовни или церкви был немыслим. Поэтому гро­за больнее всего отозвалась на поповщине; но она заста­вила поповцев собраться с силами и выработать такую организацию, которая ставила их культ вне всякой зави­симости от синодской церкви.
Борьба началась в 1826 г., когда были сняты кресты со всех старообрядческих молитвенных зданий, была за­прещена постройка новых и ремонт старых зданий. Но это было только вызовом, первым объявлением войны. В 1827 г. старообрядческим попам было запрещено пере­езжать из уезда в уезд, что было равносильно уничтоже­нию культа в целом ряде местностей; приходилось попам опять «таитися», совершать требы по ночам, переезжать с подложными паспортами или прятаться в повозках под товарами. В 1832 г. правила 1822 г. были окончательно отменены лаконическим распоряжением: «Если до сведе­ния правительства дойдет о вновь бежавшем к расколь­никам попе, то такового возвращать в распоряжение епархиального начальства». Начались повальные аресты старообрядческих попов, и было приступлено к уничтоже­нию иргизских монастырей - иерархического центра по­повщины.
Иргизские монастыри, основанные, как мы видели, в царствование Екатерины II, к 30-м годам XIX в. стали своеобразной организацией, центром обширной старооб­рядческой колонии, заселившей пустынные до того вре­мени берега Иргиза. Это не были учреждения, которые, подобно монастырям синодской церкви, стояли бы вне всякой связи с мирскими элементами церкви; напротив, в управлении ими участвовали выборные советы из мирян, слободских жителей, которые избирали настоятелей, представлявших, таким образом, перед гражданскими властями не только монастыри, но и все слободы, тянув­шие к последним. С другой стороны, в церковной орга­низации поповщины монастыри эти исполняли опреде­ленную функцию, делавшую их, в отличие от монастырей синодской церкви, необходимым звеном организации; на Иргизе испытывались и «исправлялись» посредством пе­ремазывания попы, приходившие из синодской церкви. Благодаря этой функции, приносившей каждому мужско­му иргизскому монастырю ежегодно дохода не менее 20 000 руб. в год, и благодаря эксплуатации приписан­ных к монастырям земель иргизские монастыри скопили огромные богатства и уже поэтому, помимо всего друго­го, были заманчивой добычей для официальной церкви.
До 1827 г. гражданская власть, находившаяся в тес­нейшем «контакте» с саратовскими и вольскими тузами, была глуха к требованиям синода и архиереев покончить с иргизским «соблазном». «Соблазн» действительно был большой - монастыри развили в Саратовском крае энер­гичную пропаганду старообрядчества, поддерживаемую капиталами саратовской старообрядческой буржуазии, и в 30-х годах не осталось в Саратовском крае ни одного хутора, ни одной деревни, ни одного села, где бы не обра­зовалось старообрядческой общины; даже некоторые мордовские селения, «неутвердившиеся еще в правосла­вии», переходили к Иргизу. Перемена правительственной политики по отношению к расколу восстановила единение саратовских церковных и гражданских властей. Вспомни­ли, что монастыри принимают и укрывают беглых кре­стьян; обратили внимание, что монахи и монахини живут «с необузданной похабностью» и пьянствуют с утра до ночи; обнаружили, что монастырские власти укрывают от обложения добрую половину доходов; «открыли», нако­нец, что в монастырях перемазывают и даже перекрещи­вают православных. Был дан ход доносам. Начали с обысков, чтобы найти подземные тайники и ходы, где, по слухам, монахи прятали беглых и хранили свои «сокро­вища». Когда обыски не дали желаемых результатов, бы­ло решено действовать административными мерами: мо­настыри закрыть, монахов разослать, земли взять в удельное ведомство; но ежели местные жители «будут просить» оставить монастыри и заявят одновременно о желании «иметь церковь единоверческую», то оставить монастыри, составив для них штаты, и подчинить их са­ратовскому архиерею. Добровольно в 1827 г. согласился принять единоверие только Нижне-Воскресенский мона­стырь; остальные упорствовали, и их «обращение» затя­нулось до 1841 г. «Обращение» особенно драматически произошло в Средне-Воскресенском монастыре, где оно производилось насильственным образом, при помощи ка­зацкой команды, действовавшей нагайками, и пожарных, обливавших из шланга водой толпу, скопившуюся перед монастырем; дело было в начале марта, на морозе, вода мерзла, и более тысячи человек были связаны полуза­мерзшими. Указывая на эту груду полумертвых тел, будущую единоверческую паству, губернатор весело предложил приехавшим с ним саратовским священникам: «Ну, господа отцы, извольте подбирать, что видите». «Отцы» охотно подобрали; напрасны были жалобы сара­товских тузов, ссылавшихся на высочайшие повеления Екатерины II и Александра I, узаконявшие существова­ние монастырей и укреплявшие за ними в собственность земли. Надежды на то, что правительство, которому ста­рообрядцы всегда подчинялись и за которое всегда моли­лись как за первого хранителя священной собственности, услышит их, самоутешения, что все происходящее есть только произвол местных властей, оказались тщетными, и «солнце православия зашло на Иргизе». Часть иргиз­ских старообрядцев принуждена была перейти в единове­рие, но таких было немного. Огромное большинство крестьянской и мелкой мещанской старообрядческой массы на Иргизе, лишенное своих руководителей и отре­занное от московского центра, сразу ударилось в эсхато­логию. Вынырнули старые представления об антихристе и конце света. Антихристом был провозглашен Николай I, правительство которого к тому же только что (в 1838 г.) распорядилось об отобрании детей у раскольников и кре­щении их по православному обряду, а конец света был предсказан на пасху 1842 г., голодного года, года холеры и полного затмения луны. Когда ожидания конца света не оправдались, иргизские старообрядцы постепенно долж­ны были выработать формы культа, аналогичные кресть­янским беспоповщинским культам. Часть иргизцев стала добычей бегунов и других сектантов. «Солнце правосла­вия» на Иргизе затмилось «богопротивными ересями».
Пораженное в самое сердце, Рогожское кладбище при­нуждено было, чтобы сохранить свою религиозную орга­низацию, вернуться к старой мысли отыскания архиерея. Первое совещание по этому вопросу было созвано г, 1832 г., как только были отменены правила 1822 г.; местом совещания была Москва. Иргиз в лице Кочуева и Москва в лице богатейших купцов Рахмановых стояли за отыска­ние архиерея. К Москве присоединилась и Петербургская община во главе с руководителями Громовыми. Была не­многочисленная оппозиция, настаивавшая на том, что правильного священства нигде более не найти; но она была бессильна.
Когда произошел разгром иргизских монастырей, бы­ло решено действовать безотлагательно. На восток был отправлен делегатом Павел Великодворский, до энтузи­азма преданный делу старообрядчества и потративший на приискание архиерея все свои силы и средства. Найти архиерея было нелегко. Мало было принципиально при­знать восток незараженным никонианскою ересью, т. е. сойти с той позиции, на которой стояло старообрядчест­во с самого начала; нужно было еще найти такого архие­рея, который пошел бы на сделку со старообрядцами. При тогдашних отношениях между Россией и Турцией это было делом весьма нелегким. Иные восточные архие­реи за приличное вознаграждение не прочь были при­знать на словах истинность старообрядческой веры, но ру­коположить архиерея не решались, боясь стать причиною дипломатических осложнений и подпасть под гнев пади­шаха. Но в конце концов поиски увенчались успехом: был найден и архиерей, и способ обделать дело так, чтобы были соблюдены все формы международной вежливости. Архиерей был бывший босно-сараевский епископ Амвро­сий, отрешенный от епархии константинопольским патри­архом вследствие его столкновений с турецкими властями. Ему предложили рукоположить архиерея не для России, но для русских старообрядцев, живших в Австрии, в Бе­лой Кринице. Белокриницкая старообрядческая община существовала на вполне легальных основаниях с 1783 г. Там был монастырь и отправлялся правильный культ, но Белая Криница не имела права иметь своего епископа. Москвичи взяли на себя все хлопоты и расходы для полу­чения разрешения, и в 1844 г. Великодворский привез в Белую Криницу указ императора Фердинанда, разреша­ющий белокриницким старообрядцам иметь своего епи­скопа. Амвросий был привезен в Белую Криницу, не без скандала был там перемазан (27 октября 1846 г.) и тот­час же после перемазания заранее посвятил себе преем­ника, белокриницкого монаха Кирилла. Поспешность была вполне резонная: дипломатические осложнения все-таки произошли, австрийское правительство должно было арестовать Амвросия и временно закрыть Белокриницкую общину. Амвросий был посажен в замок Цилль, где через несколько лет и умер.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71