Крайний опор­ный пункт русской колонизации на севере и в то же вре­мя наиболее открытый пункт для нападения со стороны англичан и датчан, она в особенности развивала свой во­енный характер, превратившись в настоящий замок, или бург, с каменными стенами и с многочисленным мелким военным вассалитетом, «мирскими соловецкими людь­ми». Военно-сеньериальная власть настоятеля обители распространялась с конца XVI в. на весь Поморский край. В то же время обитель была крупной хозяйствен­ной организацией: ей принадлежали все доходные статьи на Соловках, и ее конторы были во всех городах северно­го края. В то время как прочие русские монастыри в те­чение XVI и начала XVII в. теряют последние следы фео­дальных вольностей, военные события эпохи Смуты толь­ко увеличили военное значение Соловецкой обители, и ее самостоятельное положение осталось непоколебленным. Она по-прежнему сама выбирала своего настоятеля, со­держала свое войско и не думала поступаться своей са­мостоятельностью. Московское правительство ссылало сюда своих политических противников; еще в XVI в. сюда были сосланы Артемий и Башкин, а в XVII в. сюда попал не один опальный боярин, как казанский царь Симеон или князь Львов, и немало людей иных чинов. Но цар­ские указы о том, чтобы держать ссыльных «под креп­ким началом, и за монастырь их не пускать, и чернил и бумаги не давать», в монастыре не считались обязатель­ными. Ссыльные по большей части были люди, постра­давшие за защиту тех самых вольностей, которые еще держались в монастыре; и не мудрено, что монахи (правда, не все) «живут с ними заодно и мятежи чинят, и воровские письма составляют... и по кельям с опальны­ми ночи просиживают», как писал в своем доносе мона­стырский келарь царю в 1666 г. Таким образом, материал для боярско-феодальной фронды был налицо. Професси­ональную оппозицию клира составляли кроме самих мо­нахов еще ссыльные противники никоновской реформы (более 100 человек), «Аввакумовы и Лазаревы ученики», сосланные в монастырь после собора 1656 года; наибо­лее влиятельным среди сосланных клириков был архи­мандрит Саввино-Сторожевского монастыря Никанор, сыгравший руководящую роль в событиях 1668-1676 гг. Была представлена и крестьянская оппозиция: в 1612 г. в Соловки был сослан Петр Отяев, один из казацких ата­манов эпохи Смуты; был ли он в живых во время возму­щения, неизвестно. При таком составе ссыльных Соло­вецкого монастыря достаточно было малейшего повода для начала враждебных действий.
Когда в 1658 г. в монастырь были присланы новопе­чатные книги, монахи были созваны настоятелем мона­стыря Ильей на общее собрание и по предложению Ильи составили приговор о непринятии книг по тем мотивам, которые мы уже излагали в предшествующей главе. Книги спрятали, не переплетая, в казенную палату, а бого­служение продолжали править по-прежнему. Тогда из Москвы в обитель был назначен игуменом Варфоломей, принявшийся «смирять» монахов плетьми и тюрьмою и расстроивший все монастырское хозяйство, но «еретиче­ских» книг ему ввести не удалось. Нашелся только один иеромонах, согласившийся было служить по новым кни­гам, но и ему не удалось осуществить свое намерение, так как прочие монахи хотели его убить, и пришлось за­переться в своей келье, подвергнув себя добровольному аресту. Встретив такую оппозицию и боясь настоящего бунта, Варфоломей поспешил уехать обратно в Москву. Следом за ним монахи отправили царю обширную чело­битную, где перечисляли все вины Варфоломея и в зак­лючение просили сменить Варфоломея, а на его место назначить либо упомянутого уже архимандрита Никанора, либо ризничего Вениамина, «или, по преданию ве­ликих чюдотворцев, вели, государь, выбрать из своей братии, кому господь бог благоволит и великие чюдотворцы изволят». Донос об этой челобитной, посланный Варфоломею из Соловков в Москву, называет душою всего дела князя Михаилу Львова и старца Герасима Фирсова, а также еще нескольких старцев. Дело по чело­битной в Москве задержалось вследствие бунта Разина. Брожение в монастыре тем временем продолжало расти. Новые обиды из Москвы заставили вспомнить старую: Никон увез из монастыря, когда ехал на патриарший престол, такую драгоценную реликвию, как мощи митро­полита Филиппа, привлекавшие множество богомольцев и дававшие монастырю большой доход. Слухи об опале, постигшей Никона, подняли настроение соловецкой оп­позиции и поселили в ней уверенность, что все «затей­ки» Никона скоро будут отменены.
Конечно, эти надежды оказались напрасными. Прав­да, в Москве приступили к разрешению соловецкого воп­роса только после окончания собора 1667 г., но зато по­ставили этот вопрос ребром. В монастырь был послан архимандрит Сергий с новопечатными книгами для их введения и для производства следствия по челобитной на Варфоломея. Но его приезд в Соловки вызвал целую бурю. Монахи во главе с Никанором объявили новые книги и обряды латинскою ересью, а монастырские стрельцы хотели даже устроить засаду и перебить при­ехавших с Сергием московских стрельцов и казаков. Ар­химандриту Сергию пришлось, «не помешкав нисколько», уехать из монастыря, а монахи снова засыпали царя челобитными о бесчинствах Варфоломея, о старой вере и об утверждении игуменом Никанора. В ответ на это Никанор был призван в Москву к суду и покаялся, а в монастырь был отправлен игуменом монах из московско­го Соловецкого подворья Иосиф с поручением ввести но­вые книги. Соловецкие монахи поняли это назначение как объявление войны. Келарь Азарий с братией новых книг не принял, Иосифа на архимандритское место не возвели, а дали ему, как простому монаху, ту келью, в которой он жил прежде. Царю же были отправлены одна за другой две челобитные: одна знаменитая «Соловец­кая челобитная», излагавшая credo старой веры и изоб­личавшая ереси новой веры; другая ставила царю такой ультиматум: «Не вели, государь, больши того к нам учи­телей присылати напрасно, понеже отнюдь не будем прежней нашей православной веры пременить, и вели, государь, на нас меч свой прислать царский и от сего мя­тежного жития преселити нас на оное безмятежное и вечное житие». В то же время архимандрит Никанор, вернувшись после покаяния в монастырь, скинул грече­ский клобук и надел опять русский и продолжал архимандритствовать по-прежнему. Тогда царь велел за непо­корство и ослушание отписать на государя «все вотчин­ные села и деревни, соляные и всячие промыслы, и на Москве и в городех дворы». Монастырь был экспропри­ирован, а для «обращения» непокорных был послан из Москвы стрелецкий сотник Чадуев. Когда на его миссию последовал ответ в прежнем духе, против монастыря был отправлен сильный отряд стрельцов с предписанием взять монастырь блокадой, отнюдь не стреляя по мона­стырю из пушек, очевидно, из страха перед «чюдотворцами».
К этому времени настроение в монастыре значительно изменилось. В монастыре появилось много гонимых рев­нителей старой веры из крестьян и немало казаков из бывших сподвижников Разина. Они сообщили совершен­но иной дух всей соловецкой фронде. В своем ультима­туме царю монахи говорили, что они царю «не против­ны», т. е., признавая царский авторитет и власть, они только не могут поступать против своей совести. Но «бельцы» были настроены совершенно иначе. Они уже были заражены «антихристовой» идеологией. Еще во вре­мя миссии Сергия соловецкие мирские люди прямо го­ворили, что Сергий со стрельцами прислан «от антихриста прельщать их»; а «воры» Стеньки Разина объявили троеперстие не просто латинскою ересью, а прямо пе­чатью антихриста. По инициативе «воров сотников со товарищи» в самом начале осады был совет, «чтобы за великого государя богомолие отставить». Монахи-свя­щенники отказались было исполнить это постановление, но, когда наиболее упорные были заключены в тюрьму, где им даже хлеба и воды не давали, богомолие за царя прекратилось. Власть постепенно перешла из рук Никанора в руки «бельцов». Руководил всей обороной, по-ви­димому, Фадейка-сапожник. Богослужение прекратилось, и религиозный быт в монастыре принял характер чисто сектантский: «бельцы» перестали признавать священни­ков, перестали исповедоваться и причащаться, умерших хоронили без отпевания. Эти отрывочные данные не дают возможности составить ясное понятие о характере рели­гиозной идеологии крайних элементов среди защитников монастыря; но, по-видимому, она имела очень много об­щего с крестьянской идеологией, о которой речь будет ниже. Раздоры между «бельцами» и монахами все росли; большая часть клириков ушла из монастыря вслед за выпущенными из тюрьмы сторонниками молитвы за царя, а в 1676 г. благодаря измене одного перебежчика из мо­нахов, Феоктиста, пришел конец и осаде. Феоктист про­вел ночью царских стрельцов в монастырь через отвер­стие в стене, заложенное камнями, и монастырь после восьмилетней осады был взят. Никанор и некоторые дру­гие руководители восстания были казнены, другие сосланы, а в монастырь были присланы из Москвы архимандрит Макарий и московские монахи, старатель­но, но тщетно искавшие там кладов. Так погиб последний оплот монастырского феодализма, и над Поморьем вла­стно навис меч дворянского государства. Старообрядче­ское сказание о соловецкой осаде, разукрашенное всяче­скими чудесами, и старообрядческие народные песни, по­священные соловецкому сидению, до сих пор сохраняют особую прелесть и особый интерес в глазах сторонников старой веры: ведь это была первая схватка в открытой борьбе всех сил, враждебных Московскому государству и соединенных знаменем старой веры. Последующие дви­жения уже не носили такого эпического характера: силы в них раздробились, распределившись по социальным ка­тегориям, идеология дифференцировалась и самый ха­рактер «оказательства» стал иным.
БОЯРСКАЯ ФРОНДА И ПОСАДСКИЙ РАСКОЛ
Боярская фронда в Соловках замутилась примесью «воров Стеньки Разина». Московские бояре с самого на­чала также были против Никона и за старую веру, но были слишком слабы сами по себе для самостоятельных выступлений. Бояре чувствовали, что в лице ревнителей старой веры заключается немалая сила, способная смело и упорно бороться с дворянским государством. В лице Никона, напротив, они видели своего злейшего врага. Благодаря в значительной мере боярским стараниям Ни­кон поссорился и разошелся с царем; бояре же выхлопо­тали возвращение из сибирской ссылки Аввакума, при­няли его, когда он в 1664 г. приехал в Москву, «яко ангела божия» и «преизобильно того имением награждаху». В числе лиц, хлопотавших за Аввакума и ухаживав­ших за ним в Москве, старообрядческий деятель и писатель конца XVII в. Денисов называет такие громкие и старинные фамилии, как фамилии Стрешнева, Салты­кова, Хованского, Морозовых, Соковниных, Урусовых. Аввакум и другие ревнители старой веры нашли себе в домах этих боярских фамилий приют и ласку. Аввакум называл покровительствовавших старой вере бояр «вер­ными своими Никодимами». Из боярского рода Потем­киных вышел даже в это время один видный учитель ста­рой веры - Спиридон Потемкин. Вращаясь среди оппо­зиционного боярства, Аввакум стал в это время душою боярского раскола; через него боярство пыталось воз­действовать и на царя. Царь в это время был занят сво­ей распрей с Никоном и охотно обласкал Аввакума, ко­торый писал царю, что имел от бога откровение, «яко мерзок он перед богом Никон». Аввакум убеждал царя уничтожить «дурные затейки» Никона и ручался, что тогда «кротко и тихо все царство будет». Однако царские сыщики доносили, что в боярских кругах свержения Ни­кона и ликвидации церковной реформы добиваются от­нюдь не для «тишины», а для возобновления «смуты». И в конце концов все дело провалилось. Аввакум и дру­гие возвращенные в Москву церковные ревнители ста­рой веры в 1666 г., как мы видели, окончательно попали в опалу и опять были сосланы. Никон, правда, был сверг­нут, но это не повредило делу церковной реформы. Рас­права на соборе 1666-1667 гг. была быстрая и строгая. Соловецкий бунт уклонился в совсем нежелательную для боярства сторону, и боярской фронде пришлось на время притаиться, ждать союзников и нового удобного случая.
Союзники нашлись, и очень скоро. Первый и самый естественный союзник, который не мог и никогда не стал бы заражаться «воровством», были посадские люди. В их положении теперь произошло немало перемен, толкавших их в оппозицию. Прошло то время, когда «при прежних государях в городах ведали губные старосты, а посад­ские люди судилися сами промеж себя, а воевод в горо­дах не было». Московские города из свободных коммун, созданных по примеру их французских собратьев, превра­тились в объект для эксплуатации царских кормленщиков и царских служб. Дворянское государство рассматривало города преимущественно как источник для выкачивания всяческого тягла и корму, церемонясь только с крупным купечеством, капиталистами-«гостями» и царскими от­купщиками, на которых приходилось царской казне не­редко опираться. Последствия такой точки зрения ока­зались для среднего и мелкого бюргерства самые плачев­ные. «В городах, - жалуются посадские выборные 1648 г., - всякие люди обнищали и оскудели до конца от твоих государевых воевод; а торговые люди, которые ез­дят по городам для своих торговых промыслов, от их же воеводского задержания и насильства в проездах торгов своих отбыли... И от тех твоих государевых беспрестан­ных служб и сборов всякие тяглые люди оскудели и обнищали до конца». Мало этого, разложение удельного феодализма шло таким медленным и неравномерным темпом, что в среде самого тяглого посадского люда появилась градация тягла, вследствие которой одни, с точки зрения челобитчиков собора 1648 г., пользовались незаслуженными льготами, другие несли тягло сверх меры; счастливыми были, между прочим, торговые и промышленные люди владычных слобод и кабацкие от­купщики. Поэтому челобитчики просят, чтобы «все были в тягле и в свободе или льготах вместе равно с тяглыми черными общинами, чтобы во всем народе мятежа и роз­ни не было».
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71