Когда обнаружи­лось, что священники вместо защиты справедливых крестьянских интересов защищают казенное размежева­ние, духовенство сразу потеряло всякий кредит в глазах крестьян. Крестьяне решили не иметь с ним никаких сношений и лишить его зависящих от них средств содер­жания; а для этого было простое средство - не ходить в церковь, не принимать священников у себя в доме и не обращаться к духовенству за совершением треб, одним словом, не молиться. Когда состоялось такое решение и стало проводиться в жизнь, на помощь сейчас же при­шли молоканская и бегунская идеологии. «Мы никого не признаем, кроме отца небесного, никому из вас не ве­рим, кроме него, только он за нас заступится», - говори­ли немоляки и вместе с клиром отвергли и всю церков­ную внешность. Храмы - все равно что конюшни, ико­ны - рукотворные идолы, таинства и посты не нужны. Молиться богу надо в «духе», для этого не нужно ни храмов, ни особых сроков вроде праздников. «Правитель­ства не признают»,- лаконически замечает официальный отчет, ибо правительство лишило их земель; они не платили ему податей, а чтобы избежать продажи иму­щества с публичного торга, угоняли перед приходом вла­стей скот в лес и уносили туда же все ценное имущество. Никакие меры, вроде телесного наказания или тюрем­ного заключения, не помогали делу и не могли сломить этой тактики; еще в 1882 г. наиболее непримиримые из «упорщиков» отказывались принять отведенные им пра­вительством наделы.
Одновременно с сектой немоляков в соседнем Красноуфимском уезде Пермской губернии бесшумно образо­валась другая аналогичная секта, о существовании которой правительство узнало только в конце 70-х годов, когда возникли судебные дела об адептах секты. Первое дело возникло в 1879 г. вследствие демонстрации, устро­енной сектантами во время молебна на Михайловском горном заводе по случаю избавления Александра II от выстрелов Соловьева. Десять человек из толпы, не сни­мая шапок, стали кричать: «Кому вы молитесь, это ан­тихристы», а на допросе заявили, что приходили на мо­лебен для изобличения антихриста, уподобляющегося богу. Все они оказались упорными неплательщиками по­датей. В следующем, 1880 г. возникло другое дело - о заводском крестьянине Контаурове, обвинявшемся в упорном нежелании платить подати. Контауров объяс­нил на следствии свой отказ таким образом: бог дал всем землю без всяких пошлин и налогов, это божественное установление соблюдалось до 1861 г., до которого завод­ские крестьяне пользовались всеми заводскими землями, лесами, покосами и другими угодиями, не неся за это никаких повинностей. Положение 19 февраля 1861 г. на­рушило этот божий закон, введя уставные грамоты, выкупные платежи, размежевание и урезку земель; но нарушитель этого закона есть антихрист, ибо идет про­тив установления Христа. Следовательно, с 1861 г. власть стала антихристовой, император является антихристом, все чиновники и военные, «одевшие светлые пуговицы», - слуги антихриста; поэтому «сыны божии» не должны повиноваться антихристовой власти, не должны платить ей никаких податей и повинностей, не должны брать паспорта и отбывать воинскую повинность. Выяснилось также, что на организацию особой секты красноуфимских протестантов толкнуло отношение к ним право­славных священников. Красноуфимцы обратились преж­де всего за разъяснением своих сомнений к последним, но встретили в ответ защиту всех правительственных мер и получили совет не бунтовать, смириться и подчинить­ся. Тогда красноуфимцы пришли к заключению, что божией правды нет и в церкви, и стали отвергать весь православный храмовый культ с его таинствами, икона­ми и другими атрибутами, сохранив только почитание евангелия и Библии. Оказалось также, что в том округе, где жил Контауров, почти все такие же неплательщики и держатся таких же взглядов на государство и церковь, как и он. Сектантов так и прозвали неплательщиками; к их идеологии ближе всего подходила бегунская доктри­на, влияние которой выразилось в том названии, какое присвоили себе «сыны божии», в названии «странников по всей земле», в заимствовании у бегунов любопытной песни, жалующейся на то, что «духовный закон с корения ссечен, ум священническ сребром весь пленен, закон градской в конец истреблен, вместо законов воцарилось беззаконие; лихоимцы все грады содержат, немилосерд­ные в градах первые, на местах злые приставники дух антихристов возвея на нас».
Вместе с эмансипацией пришло усиленное выколачи­вание с крестьян денег. И опять-таки на Урале, где при редкости населения еще было возможно существование натурально-хозяйственного быта в почти нетронутом виде, это новое требование породило секту лучинковцев с совершенно старой идеологией.
В начале 70-х годов обнаружилось в некоторых де­ревнях Екатеринбургского уезда повальное бегство кре­стьян в леса со всем скарбом и детьми. Следствие выяс­нило, что крестьяне уходят в лес от антихриста, царя­щего якобы теперь в мире; всякий, кто не хочет принять его печать, должен уходить в пустыню. Печать антихри­ста - это деньги; она распространяется всюду в куплях-продажах, и всякий, кто что-либо покупает или продает, принимает печать антихриста. Все, что продается, за­клеймено антихристом через клейменые весы, гири, меры, деньги, торговые патенты с двуглавым орлом, заклейме­ны и все продажные способы освещения, осталось только одно угодное богу «кадило» - сырая березовая лучина, отломанная в лесу от дерева. Уходя в леса, лучинковцы встретились там с бегунами и дополнили свою идеологию старым положением, что антихрист воцарился на Руси еще в 1666 г. Таким образом, идеология лучинковцев носит несомненные следы влияния бегунской доктрины, но преобразовала заимствованные из нее элементы при­менительно к новому положению дела. По существу, она является чисто реакционным протестом патриархальных элементов крестьянства против вдвинувшегося клином в его среду денежного хозяйства и капитализма. И надо сказать, что символ этого протеста - дымящая березо­вая лучина, противостоящая огненным жерлам плавиль­ных уральских печей, - выбран как нельзя более удачно. Одновременно с этими вполне ясными сектами появи­лась в северной части Вятской губернии еще одна секта, которую некоторые корреспонденты Пругавина считали даже не сектой, а скорее политической группой. Сведе­ния о ней были очень скудны, а судьба ее осталась совершенно неизвестной. Однако на ней стоит остановиться, так как ее появление связано с теми же уставными гра­мотами, которые дали повод к возникновению сект не­плательщиков и немоляков. Сектанты сидели на очень плохих землях, обрабатывавшихся к тому же первобыт­ным способом; когда пришлось платить после «освобо­ждения» за полученные наделы выкупные платежи, то оказалось, что урожай не покрывает платежей. Тогда сектанты отказались не только от платежа податей, но и от обработки земли. Это произошло под влиянием аги­тации ссыльных из крепостных крестьян, поселенных в Маракулинской волости, где появилась секта. По-види­мому, те же ссыльные подвели под отказ маракулинцев от податей и земли и формальное основание: якобы сам царь знает, что их земля бесплодная и что тяжело пла­тить за нее подати, а потому освободил их от земли и податей, в знак чего и выбили медали. Эти медали, вы­битые в память реформы 1861 г., сектанты старались вся­чески достать, платили по 20 руб. за штуку и, надев на шею медаль, были уверены, что теперь к ним уже ни один чиновник не придерется. Отсюда сектанты и были прозваны медальщиками. Они распродали дома, бросили земли и пошли искать работу на заводах. Возможно, что среди медальщиков бродили также и какие-нибудь ре­лигиозные лозунги, но об этом нет никаких сведений. Неясно также, имеем ли мы здесь дело с самопроизволь­ным явлением, или все это движение было спровоциро­вано спекулянтами, хотевшими зашибить деньгу на ме­далях.
Описанные уральские секты вращаются, таким обра­зом, еще в сфере старых представлений и формул в за­висимости от хозяйственной отсталости Урала и Приуралья. Во внутренней России эмансипация отчасти ликвидировала совсем старые секты, отчасти преобразо­вала их на новых основаниях, сблизив и даже связав с новыми сектами.
СУДЬБА СТАРЫХ СЕКТ
Сектантство пореформенной эпохи было предметом большого интереса и усердного изучения как для его про­тивников, богословов и миссионеров государственной церкви, так и для благожелательных к нему наблюдате­лей и публицистов из оппозиционного буржуазного лаге­ря. Те и другие собирали материалы и делали попытки характеристики как отдельных сект, так и всего сектант­ства в целом. К сожалению, проделанная писателями из того и другого лагеря работа, несмотря на ее солидные по масштабу размеры, во многом скорее запутывала, чем разъясняла вопросы, связанные с историей и идеологией сектантства. Официальные его оппоненты интересова­лись прежде всего догматической стороной вопроса и посвящали много труда выяснению «ересей» сектантов по отношению к основным догматам православия. В ис­тории сект их интересовали больше всего внешние эпи­зоды, а организацию сект они плохо понимали. Либе­ральные и народнические публицисты, напротив, востор­гались прежде всего идеологией сектантства как прояв­лением независимой «народной» мысли, проявлением оп­позиции церкви, а следовательно, и государству. Сектан­ты, с точки зрения этих публицистов, - это люди, кото­рые «алчут и жаждут правды», а в своей практике явля­ются «культурными пионерами». В последнем отношении либералов прельщала зажиточность сектантов, внешняя чистота и культурность их быта, а народников - общин­ные тенденции некоторых групп сектантства, в которых народники видели образец будущего социалистического строительства. В истории сектантства либералов и на­родников больше всего интересовал момент гонений на сектантов со стороны правительства и церкви; гонимый, преследуемый, заточаемый и ссылаемый сектант, невин­ный как агнец, - любимый манекен этих писателей. В этом направлении подбирался и материал. Собирались и издавались записи идеологического и песенного харак­тера, шедшие из уст сектантских начетчиков и наставни­ков, собирались и публиковались автобиографии, письма и дневники сектантских вождей. Такой же характер но­сит и собрание Бонч-Бруевича, наиболее крупное по объему, но чрезвычайно однобокое по содержанию, упу­стившее из виду самое главное - социальную базу сек­тантства.
Эту социальную базу более или менее правильно учу­ял лишь один миссионер из синодского лагеря - Терлец-кий. В процессе развития сектантских общин, говорит он, «вырабатывается столь обычный в сектантстве несимпа­тичный тип кулака коммерческого пошиба, который, начав проповедью о незаконности платы за требы и обви­нением православных пастырей в корыстолюбии и мздо­имстве, оканчивает тем, что с ловкостью стрижет своих овец». Мы уже видели, что такими организациями для «стрижки овец» стали и хлыстовство и духоборчество; по отношению к этим сектам это можно было установить документально. Но по отношению к пореформенному сектантству документальные данные, характеризующие социальную физиономию каждой секты, почти отсутству­ют среди опубликованных материалов - стараниями в значительной степени либеральных и народнических по­клонников сектантства. Этот материал, несомненно, есть, надо только порыться в синодском, епархиальных и судейских архивах; но, пока эта работа не проделана, современному историку приходится идти ощупью и в це­лом ряде случаев делать лишь предварительные выводы. Срывая ореол идеализации с сектантских организаций, марксистский анализ одновременно подчеркнет и клас­совое родство с ними их поклонников - либералов и на­родников, которые должны были неминуемо идеализиро­вать деревенского кулака и подрастающего городского буржуа, маскировавших свои первые хищнические шаги дымовой завесой различных передовых по внешности и реакционных по сущности религиозных идеологий.
Своей судьбы не избежала и древнейшая секта бегу­нов, по своей идеологии и практике как будто столь чуждая всяким тенденциям эксплуататорского характе­ра. Однако зародыши будущей дифференциации в бегунстве гнездились с самого начала. Мы видели, что по составу своих адептов секта делилась на две категории, настоящих бегунов и так называемых жиловых, или странноприимцев, которые оставались в миру и предо­ставляли приют и поддержку подлинным бегунам. Кате­гория жиловых бегунов и сделалась той буржуазной вер­хушкой секты, которая примерно с 50-х годов XIX в. уже господствует в секте и руководит вместе с наставниками всей идеологической и практической жизнью бегунства. Отрывочные сведения, идущие из 50-х, 60-х и последую­щих годов, называют в числе жиловых обычно городских купцов или зажиточных деревенских крестьян. Условие это выдвигалось и практикой укрытия бегунов: для скрывающихся нужны были обширные помещения, толь­ко усадебные постройки и большие дома городских и сельских богатеев не могли с этой стороны вызывать ни­каких подозрений. Поэтому всякому вновь принимаемому в секту жиловому, если он не был ни купцом, ни ре­месленником, ставилось требование стать таковым; из общественных капиталов (такие были уже в 60-х годах) выдавалась сумма, достаточная для первого обзаведе­ния. Отсюда совершенно ясно, что бегунская организация в 60-х годах стала также своеобразным орудием перво­начального накопления: по Волге и Каме, от Ярославля до Перми и дальше до Тюмени она плодила в селах, го­родишках и городах новые отряды колупаевых и разуваевых, помогала им вылупливаться из крестьянской оболочки, становиться на ноги, кормиться и жиреть - «цыпленки тоже хочут есть». Капитал совершал тут сво­еобразный процесс воспроизводства: общественные капи­талы составлялись обычно из сумм, завещаемых общи­нам умиравшими бездетными жиловыми богатеями, и обращались на воспроизведение новых богатеев.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71