А. Гучков имел в Москве ткацкую фабрику, при кото­рой была крупнейшая в Москве молельня; федосеевские молельни держали фабриканты Прохоров (на Трехгорке), Никифоров, Любушкины и другие. Та же картина в поморских согласиях: там мы встречаем имена фабри­кантов Морозова, Зенкова, Гусарова, Макарова и дру­гих. В числе прихожан на первом месте стоят в молельнях фабрикантов их рабочие и «соседи», в молельнях куп­цов - их приказчики и «соседи». Эти «соседи» у федосе­евцев чаще всего женского пола - целые дома вокруг молелен принадлежали их хозяевам (у Гучкова было 32 дома) и были заселены «девками»; постоянно упоминают­ся также и прижитые этими девками «блудно» ребята, воспитываемые, конечно, в духе беспоповщинского старо­обрядчества. Богадельный дом, находившийся на Преоб­раженском кладбище, на 75% был населен не старухами и стариками, а теми же девками, моментально разбегав­шимися по домам соседнего Черкизова, как только под­купленный квартальный доносил, что едет начальство.
Перед нами совершенно ясная картина. Беспоповщинский торговый капитал пошел в конце 30-х годов в про­мышленность и использовал религиозную организацию в целях набора наиболее дешевой и наиболее тесно при­вязанной к фабрике рабочей силы. Тут впереди и оказа­лись федосеевцы с их «радикальной» идеологией, отри­цавшей и молитву за царя (ее после Ковылина благопо­лучно упразднили), и брак. Эти два «кита» помогли им действовать гораздо успешнее поморцев и оставить дале­ко за собою элементарные приемы рогожцев. Те, как мы видели, выкупали от помещиков своих рабочих; это дела­ли и федосеевцы, укрывая беглых и снабжая их паспор­тами умерших мещан, покупавшимися в Мещанской упра­ве, или уплачивая за них выкуп помещикам и получая почти даровую рабочую силу, так как выкупная сумма всегда оказывалась с процентами такой высокой, что ра­бочий до самой смерти не мог ее отработать; особенным виртуозом в этой области был Гучков. Другим средством было предоставление бедным мещанам и в особенности мещанкам бесплатных квартир при условии принятия федосеевской веры; тут-то и выясняется происхождение «де­вок». Квартиры и «кельи» в Преображенском доме были, конечно, в действительности не даровыми - они оплачи­вались каторжным трудом «бесплатных» квартиранток, превращавшихся в ленточниц и набойщиц своего хозяи­на. Мало того, эти «девки» при федосеевском отрицании брака превращались в поставщиц будущих «белых ра­бов» для своих хозяев. Как известно, в 40-х годах фабри­канты охотно брали детей из воспитательного дома, обычно в возрасте 12 лет, обязываясь обучить их ремеслу, со­держать их на свой счет и по обучении платить до 1 руб. в месяц; по достижении совершеннолетия эти ученики по­лучали от фабриканта 100 руб. и пару платья и могли либо остаться, либо уйти. Но федосеевцам не было на­добности обращаться в воспитательный дом и подписы­вать еще при этом какие-то условия - у них были «дев­ки», которые плодили детей без всяких условий, и притом эти дети привязывались к фабриканту узами религиозно­го гипноза. Поморцы, признававшие брак, оказались по­этому в худшем положении, чем федосеевцы; они могли действовать только деньгами. В 40-х годах на 20 верст кругом от Москвы трудно было найти деревню, в которой федосеевцы не вели бы успешной агитации и прежде все­го среди баб и девок.
На этой же почве промышленного приложения скоп­ленных торговлей капиталов оживилось в 40-х годах и поморское согласие. Выделение «нового» согласия было связано именно с этим процессом. Как мы видели, старо­обрядческая вера и культ были для новых фабрикантов средством для набора зависимой от предпринимателей рабочей силы. Введение нового пения взамен старого крюкового было одним из приемов привлечения к помор­скому согласию новых адептов: благообразные напевы «новых» поморцев выгодно отличались не только от ста­рого гнусавого поморского распева, но и от нечленораз­дельного козлогласования дьячков и пономарей на кли­росе в деревенской православной церкви. Кроме того, по­морцы, хотя и не в таких размерах, как федосеевцы, так­же привлекали будущих рабочих предоставлением «бес­платных квартир». «Брачная книга» нового согласия бы­ла средством борьбы с федосеевцами; как мы увидим ни­же, для федосеевских капиталистов вопрос о браке и за­конных детях был в это время больным местом. Поэтому «брачная книга» поморцев не раз откалывала от Преоб­раженского кладбища крупных прихожан, а это позволя­ло увеличивать капитал поморской общины нового согла­сия (старое согласие почти не имело общественного капи­тала) и расширять пропаганду. Однако поморцы не мог­ли и думать о том, чтобы хоть сколько-нибудь сравняться с преображенцами. Мы уже указывали на всероссийский масштаб федосеевщины этой эпохи и на весьма ограни­ченную среду влияния поморцев; то же самое надо ска­зать и о капиталах. Общественный капитал поморцев но­вого согласия не превышал в 1847 г. 100 000 руб., в то время как капитал Преображенского кладбища исчис­лялся миллионами, по крайней мере в этом году из него были выданы две ссуды, одна в 500 000 руб. и другая в 100 000 руб.
Этот огромный капитал Преображенского кладбища сложился отчасти из остатков прежних фондов, скоплен­ных при Ковылине, отчасти и главным образом из новых поступлений, притекавших в сундуки и тайники кладби­ща самыми разнообразными путями. В числе этих по­следних старый ковылинский способ - привлечение на­следств - отступил на второй план, ибо федосеевские ту­зы старались теперь сами держать и копить деньгу и предпочитали получать деньги из кладбища, а не давать туда. Настоятелю кладбища, наставнику Семену Козьмину, приходилось тратить немало красноречия и энер­гии, чтобы уговорить умиравшего толстосума завещать что-либо кладбищу. Так, в конце 1845 г. Козьмин не­сколько дней безотлучно дежурил у постели умиравшего купца Соколова, вынудил у него согласие на завещание всего капитала и всей движимости кладбищу и сейчас же после смерти Соколова, ночью, в 12 часов, опасаясь, очевидно, протестов наследников, пригнал кладбищен­ских лошадей и вывез все имущество на кладбище. Род­ственник Соколова, Рогожин, предъявивший права на­следства, так и не мог сыскать пропавшего имущества, хотя о его местонахождении прекрасно знала московская полиция, ибо подробная реляция об этой ночной операции была немедленно доставлена куда следует полицейским сыщиком. Но те же сыщики доносили, что вся московская полиция и все православное духовенство Лефортовского района, где находились дома и фабрики федосеевцев, щедро «угобжались золотым дождем», а про жандарм­ского генерала Перфильева, назначенного в 1848 г. казен­ным попечителем кладбища, сообщали, что он якобы ска­зал Козьмину: «До тех пор, пока у вас миллионы в сунду­ках будут, то как вы, так и обитель ваша просуществуе­те». Поэтому неудивительно, что московская полиция не­редко оставалась безучастной зрительницей «маленьких» нарушений права собственности, происходивших в среде преображенцев. Накопление миллионов Преображенско­го кладбища происходило теперь главным образом ком­мерческим путем. Кладбище в 40-х годах стало крупным торгово-промышленным предприятием, снабжавшим не только все федосеевские, но и поморские общины матери­алами и предметами культа. При кладбище был устроен свечной завод, кладбище торговало ладаном и деревян­ным маслом; чистая прибыль от одного масла в 1847 г. достигала 50 000 руб. Но особенно выгодна была торгов­ля иконами старого письма. Появлявшиеся в 40-х годах, как грибы после дождя, федосеевские и поморские мо­лельни предъявляли огромный спрос на иконы старого письма, и их хозяева платили за такие иконы, не торгу­ясь, огромные деньги. Преображенцы организовали в ши­роких размерах «заготовку» этих икон. Пользуясь бед­ностью и жадностью до денег православных причетников и монахов, преображенцы за небольшие суммы достава­ли иконы старого письма из московских и особенно из се­верных церквей, подменяя их искусно сделанными копия­ми, которые делались в иконописной мастерской при Преображенском кладбище. Полученный таким жульни­ческим путем товар сейчас же сплавлялся с кладбища заказчикам. Московское начальство пробовало было на­чать по этому поводу дело, но оно сейчас же было зату­шено «золотым дождем».
Капиталы Преображенского кладбища служили, ко­нечно, вовсе не целям спасения душ призревавшихся там стариков и старух, но обращались на пользу все той же коммерции. На них содержались «девки» на кладбище; для тех же «девок» кладбище купило (на имя купцов) 7 домов, где также содержалась женская резервная ар­мия; наконец, кладбищенские капиталы были постоян­ным денежным резервом для федосеевских купцов и фаб­рикантов. Мы уже упоминали, что кладбище выдавало огромные ссуды совсем без процентов или за ничтожные проценты (ссуда в 500 000 была дана всего за 4%). Но этого мало: попечители кладбища, в особенности правя­щая тройка - Козьмин, Гучков и Никифоров, без всяко­го контроля и без всякой отдачи брали из капиталов кладбища большие суммы на свои дела. Диктаторское положение Гучкова в федосеевской общине объясняется именно тем обстоятельством, что основная часть кладби­щенского капитала была у него на руках; на кладбище держали только небольшие суммы из опасения обысков. Значение кладбищенского капитала для федосеевской коммерции лучше всего иллюстрируется тем фактом, что перед пасхой, когда обычно фабриканты производили го­довой расчет с рабочими, большинство православных фабрикантов вынуждены были прибегать к кредиту, а фе­досеевцы никогда не нуждались в деньгах и не выдавали векселей.
На зависевшей от московских беспоповских центров периферии положение дел носило аналогичный характер. При каждом заводе, при каждой фабрике устраивалась хозяином часовня, улавливавшая в свои сети рабочих. В особенности выгодно было положение таких молелен в глухих лесных местностях. Большим успехом пользова­лась молельня Морозова в Орехово-Зуеве, где сам Моро­зов совершал богослужение; в Волоколамских лесах при лесопильных заводах Гучкова действовала его молельня. Промышленные капиталисты-беспоповцы сбывали свою продукцию через своих единоверцев - ходебщиков, офе­ней, лавочников и более крупных магазинщиков. Лучше всего и шире, как мы видели, была поставлена эта орга­низация сбыта у федосеевцев. Федосеевские купцы из провинции приезжали все, кто мог, великим постом говеть на Преображенское кладбище. Эти «благочестивые» съезды превращались в биржевые съезды, где заключа­лись сделки, разорялись одни фирмы, основывались дру­гие. В 40-х годах федосеевская организация по размерам своих капиталов и по сфере влияния могла смело поспо­рить с рогожской.
Но этот быстрый расцвет федосеевщины оказался чрезвычайно кратковременным. Федосеевская организа­ция была отличным орудием в процессе первого хищни­ческого периода промышленного накопления, но не могла сделаться надежной базой для постоянной, текущей экс­плуатации промышленного капитала. Для этого ей не­хватало самого главного - обеспечения наследственного права собственности. При помощи федосеевского идеоло­гического насоса быстро создавались федосеевские капи­талы и предприятия; но у каждого из федосеевских тузов возникал вопрос, что будет с наследством после смерти основателя, у которого в силу той же идеологии нет за­конных наследников. Мы видели, что этот момент уже сыграл один раз роковую роль в судьбе федосеевщины; этот же момент разрушил федосеевскую организацию и второй раз.
Еще в 30-х годах николаевское правительство в сво­ей борьбе со старообрядчеством нащупало этот слабый его пункт. 5 декабря 1834 г. было издано высочайшее повеление, что «браки раскольников, венчанные вне церкви, в домах и часовнях и неизвестными бродягами, не могут быть признаваемы за браки законные, а за соп­ряжения любодейные; к детям от таких браков не при­лагаются гражданские законы о правах наследства». Рогожцы немедленно начали хлопоты о неприменении к ним этого распоряжения, и правительство вынуждено было сделать пи уступку, разъяснив в июне 1837 г., что хотя браки раскольников и не признаются законными, однако «полиция должна раскольнических жен поповщинской секты» регистрировать и выдавать поповцам свидетельства об их женах и детях. Но детей беспопов­цев тогда же вторично было предписано считать незакон­норожденными. Такое положение дел в 40-х годах при­чиняло много хлопот и неприятностей федосеевцам. Один из Гучковых попробовал перейти к поморцам; но оказа­лось, что и поморские браки правительством не призна­ются. Тогда стали прибегать к «золотому дождю»: нашли в Москве двух диаконов, которые согласились за боль­шие деньги (50-100 руб.) выдавать фиктивные свиде­тельства о браках, якобы совершенных в православных церквах; в Москве и в провинции находились также та­кие клирики, которые за хорошую мзду записывали в метрические книги детей федосеевских капиталистов, не совершая над ними крещения. Но все эти подлоги были ненадежны и легко могли открыться. В то же время, ис­пользовав, сколько можно было, федосеевскую организа­цию в целях накопления, федосеевские тузы стали явно тяготиться стеснительными лицемерными рамками федосеевской пуританской морали. В 1848 г. строгие преображенские наставники с горечью вынуждены были за­свидетельствовать, что купеческие верхи федосеевщины отступили от праведного жития: Ефим Федорович Гуч­ков находится в сожитии «с иноплеменной иноверкой из Польши»; его брат и жена ездят верхом, последняя «бо­ком, с сигарой, в мужской шляпе и с сатанинским хво­стом». Распространилась среди женской части федосеев­цев и поморцев страсть к «иродиадиным пляскам», к «соблазнительным одеяниям», к «стягиванию тела своего ради потехи демонской». Купцы едят по постам мясо, курят сигары, пьют кофе, играют на скачках, участву­ют «в сонмищах антихристовых, называемых клубами», где играют в карты и в лото, и т.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71