в монахи шли также князья и бояре, так как постригавшийся должен был де­лать вклад или селами или деньгами; монахи из купцов и зажиточных крестьян встречались только как исключе­ние. На монаха, принятого в монастырь «за богорадь», т. е. ради бога, без вклада, остальные монахи смотрели пренебрежительно, «с укоризною», держали его в черном теле и часто не признавали за ним равных с остальными прав в монастырской общине. Основатели монастырей, причисленные в XVI в. к лику святых, почти все либо князья, либо бояре; только пять-шесть человек из них, никому не ведомые святые вроде Елеазара Анзерского или Александра Ошевенского, были купцы или крестьяне. А строгий игумен Троице-Сергиевской лавры, приглашен­ный туда из Заволжья Пансий Ярославов, после двух лет игуменства сбежал из монастыря, потому что не мог обратить монахов на путь благочестия, на молитву и пост, «бяху бо там бояре и князи постригшиеся не хотяху повинутися». Иосиф Волоцкий, видный идеолог монаше­ства XIV-XVI вв., аргументирует право монастырей вла­деть вотчинами именно тем, что в монахи постригаются «почтенные и благородные люди», не будет сел - не бу­дет и «почтенных и благородных старцев», не из кого бу­дет назначать митрополитов и епископов, и сама вера по­колеблется.
Русская церковь этой эпохи формально делилась на епархии, во главе которых стояли епархиальные архие­реи. Но последние чувствовали себя в своих епархиях не управителями, а вотчинниками, и этот характер епар­хиального епископата признавался и в быту и официаль­но. Архиерей - владыка, как звали его в быту; это прозвище вполне соответствует официальной терминологии княжеских и митрополичьих указов, которые повелевали епископам именно владеть, а не управлять епархиями. Население епархии обязано было иметь к епископу «лю­бовь и всяко послушание» и прежде всего исправно пла­тить ему дань. Под послушанием подразумевалось под­чинение местного населения административным и судеб­ным органам, поставленным епископской властью. Как между светскими властями, так и между епископами про­исходили нередко конфликты из-за спорных территорий. Споры возникали отчасти вследствие недомолвок в жа­лованных грамотах, отчасти потому, что далеко не все церковные миры епархии обязаны были подчиняться ме­стному епископу. Епархия XIII-XV вв. не является це­лостной областной единицей, напротив, под епархией XIII-XV вв. скорее надо разуметь комплекс феодальных миров, подчиненных епископу и расположенных по боль­шей части чересполосно. Епископу подчинялись только епископские церкви, монастыри и имения; напротив, мо­настырь, основанный боярином или князем, обычно под­чинялся власти основателя и его преемников; в таком же положении были церкви, построенные боярами и князья­ми. Бывали и такие случаи, что епископ, построивший в своей епархии монастырь или церковь, при переходе в другую епархию сохранял свое право владения над та­кими церквами и монастырями. В XVI и XVII вв., когда удельный феодализм быстро разлагался, великий князь и митрополит открыли, что такой порядок является со­вершенно неканоническим, и начали с ним борьбу. Но ви­зантийский Номоканон считался обязательным и в удель­ный период, однако в спорных случаях обращались не к нему, а к жалованным и другим грамотам.
Управление епископа сводилось главным образом к извлечению доходов из епархии. Считалось обычным де­лом, что господские церкви строятся и господские попы назначаются и переходят с места на место без всякого благословения и утверждения архиерея. Но освятить но­вую церковь и посвятить нового попа имел право только епархиальный архиерей, который не допускал в этом слу­чае даже самого митрополита, ибо освящение церквей и посвящение попов было сопряжено с уплатой епископу определенных сборов и пошлин. Кроме этих сборов кли­рики обязаны были платить десятину и целый ряд других пошлин. Особенно выгоден для архиереев был так называ­емый «въезд», или «езда»,- пошлина при объезде епархии архиереем, взыскивавшаяся якобы на покрытие путе­вых расходов архиерея, хотя по обычаю архиерея и его свиту должны были содержать на свой счет и снабжать провизией на дорогу те монастыри и церкви, для ревизии которых он останавливался. Кроме доходов с церковных учреждений каждый архиерей имел доходы с хозяйствен­ных угодий, пожалованных князьями, которые, по словам летописи, «нещадно даяху в вечное наследие грады, по­госты, села, земли и борти, и реки и великие волости со всеми прибытками». Сведения из XVII в., когда размеры церковных владений вообще значительно поубавились, дают такие примерные цифры: вятскому епископу при­надлежало 30 деревень, 66 починков, 4 займища, 30 дво­ров; за другими 15 епископами числилось в городах, селах и деревнях 28 000 дворов; патриарху принадлежало больше 7000 дворов. Эти имения архиереи раздавали за службу своим служилым людям или отдавали в эксплуа­тацию на оброчном праве; при отдаче в грамоте огова­ривалось, что получившему «тех вод (или земель) не освоить никакой хитростью, от церкви божией не отста­ивать». Само собою понятно, что и люди епископских дворов подлежали исключительно суду и управлению епископа и обязаны были платить ему положенную «дань». В полном соответствии с таким характером епар­хиального управления находился и состав епархиальной епископской администрации. Тут перед нами выступают те же самые должности, как во дворце любого князя или крупного боярина: в центре - казначей и дворецкий с писцами, на местах - волостели, тиуны, десятильники и приказчики. Все эти должности замещались обычно мир­скими людьми, крупные - из бояр, мелкие - из боярских детей или дворян.
Феодальная природа церковного властвования этой эпохи ярко обнаруживается также в двойственности тех инстанций, которым обязаны были подчиняться архиереи. Архиереи были подчинены, с одной стороны, митрополиту, дававшему им посвящение, с другой стороны, местному князю, который выдвигал кандидата, лишь утверждавше­гося на соборе епископов; право князя основывалось на том, что он считал себя обладателем dominium directum (права прямого владения) над всеми землями его кня­жества. В силу этого князь также получал с епископа не­которую условную ежегодную «дань» и мог согнать с ка­федры любого неугодного ему архиерея.
Еще ярче феодальные черты выступают в положении мелких церковных миров, монастырей и церквей. Они, как уже сказано, находились в ленной зависимости от князей и бояр, а в Новгородской области - от веча. Эта зависимость обусловливалась пожалованием монастырям или церквам земель от князя, боярина или веча. Как об­ладатели dominium directum князь, боярин или вече счи­тали себя вправе распоряжаться церковными и мона­стырскими землями, т. е. передавать их от одного цер­ковного установления другому, а также пользоваться доходами и имуществами монастыря или церкви. Этим правом объясняется, почему церкви и монастыри, перехо­дя под власть нового князя, просили его «подписать» жалованную грамоту, данную прежними князьями. В этом отношении характерно также еще и другое явление: когда стала усиливаться Москва, монастыри, находив­шиеся в зависимости от удельных князей, стали перехо­дить «под державу» московского князя, но при этом со­блюдалось непременно условие, чтобы земли и села мона­стырские по-прежнему оставались под властью местных князей и тянули им установленные подати и повинности (классический пример - переход в 1506 г. Волоколам­ского монастыря от волоколамского князя под державу московского государя). Из верховного права князей над монастырями и церквами вытекало княжеское право по­ставлять игуменов и священников, осуществлявшееся посредством представления митрополиту кандидатов для посвящения, отсюда же вытекало право князя на поборы с подвластных ему монастырей и церквей. В удельной Руси еще меньше, чем в феодальной Европе, были уста­новлены размеры и случаи таких поборов, все зависело от личного характера монастырского сеньера. Обычно эти поборы ограничивались требованием материальной по­мощи в исключительных случаях и расходами по госте­приимству князя и его свиты; но в теории это право ничем не было ограничено. Фраза Новгородского епископа Се­рапиона: «Я волен в своем чернеце, а князь Федор волен в своем монастыре, хочет - грабит, хочет - жалует» - как нельзя лучше выражает феодальную природу мона­стырского соподчинения и неограниченное право князя на поборы с его монастырей. Заметим, впрочем, что этот самый князь, Федор Волоколамский, от грабительства которого Иосиф Волоцкий спасся под державу москов­ского князя, был, кажется, единственным князем в своем роде. За такую зависимость монастыри, однако, пользо­вались, помимо огромных доходов со своих владений полным иммунитетом во внутренних делах. Главное зна­чение имел, конечно, судебный иммунитет, так как суд был в то время одной из самых доходных статей. «Беседа Валаамских чудотворцев» считает ненормальным, что «иноки владеют волостями, судят мир, мирскими слеза­ми кормятся, приставов держат»; но иноки делали это на полном законном основании, «а волостели мои в околи­цу его (игумена) не въезжают» - вот стереотипная фраза всех княжеских жалованных грамот монастырям. Под­робнее всего содержание монастырского иммунитета излагается в жалованной грамоте белозерского князя Кирилло-Белозерскому монастырю. Людям игумена Ки­рилла, говорит белозерский князь, «ненадобе моя дань, ни иная никоторая пошлина... волостели мои к тем людям не всылают ни по что, не судят... а тех людей ведает и судит игумен Кирилло сам». Тут игумену формально пре­доставляется не только право юрисдикции, но и право сбора налогов и пошлин в свою пользу, так как на тог­дашнем языке слово управлять значило не что иное, как собирать дань.
Огромное большинство игуменов и епископов находи­лось в феодальном подчинении у князей, но нельзя ска­зать, чтобы у нас совершенно не было духовных сеньеров. Такими сеньерами были новгородский владыка и москов­ский митрополит. Формально последний был главою первого, но фактически зависимость новгородского вла­дыки от московского митрополита была построена на фе­одальном обычае и почти не затрагивала суверенных прав «господина великого Новгорода» и владетельных прав самого владыки. Кандидат на архиепископскую ка­федру избирался и утверждался в Новгороде, митрополит не имел права отвода и только посвящал избранного кандидата, получая за это установленную пошлину. Раз в четыре года митрополит появлялся на месяц в Новгоро­де, чтобы осуществить свое право верховного суда, тут новгородским церковникам приходилось тратиться - «тяжко же бысть владыце и монастырем кормом и дары»; иногда митрополит вызывал архиепископа в Москву «по святительским делам», интересуясь опять-таки матери­альной стороной этих «дел». Вмешательства, а тем более руководства церковными делами Новгорода со стороны Москвы не могло быть и не было никакого вплоть до подчинения Новгорода; даже и существовавшие связи нов­городцы пытались порвать. В 1384 г., воспользовавшись церковными неурядицами в Москве, когда на митрополи­чьей кафедре сразу оказались три митрополита, спо­рившие друг с другом за власть, вече постановило не обращаться по церковным делам в Москву, не давать митрополиту месячного суда в Новгороде и облечь нов­городского владыку всей полнотой церковной власти, а когда митрополит Пимен все же вздумал по обычаю заехать в Новгород, новгородцы встретили его с подо­бающими почестями, но в суде и пошлинах отказали наотрез. Только через десять лет прерогативы москов­ского митрополита были восстановлены после военного вмешательства московского князя. Если отвлечься от этих слабых связей с Москвой и оценивать положение новгородского владыки, исходя из материальной базы последнего и из совокупности его сеньериальных прав в его владениях, то мы должны признать, что нов­городский владыка в сравнении с московским митро­политом был, как сеньер, сильнее во многих отноше­ниях. В его распоряжении находились огромные земли и другие доходные статьи, управление которыми было построено по бенефициальной системе. Оно осуществ­лялось при помощи целого ряда служилых людей, носив­ших название софиян, или мирского воинства вла­дыки, или владычных дворян. Софияне разделялись на разряды в порядке иерархической лестницы и сооб­разно со своим положением занимали те или другие должности, связанные с различными кормлениями: одни занимали должности при дворе владыки в качестве столь­ников, чашников и т. д., другие посылались для управле­ния и суда в земли, подчиненные новгородскому архиепископу. Новгородский владыка, подобно его западноевропейским. собратьям, был обладателем не только меча духовного. Находясь в подчинении у «господина великого Новгорода», новгородский владыка в некоторых случаях был обязан выставлять со своих земель особый полк, так называемый владычный стяг. Воевода, командовавший этим полком, обязан был действовать во всем согласно с приказаниями владыки, который по своему положению не мог лично командовать этим полком. На этой почве иногда происходили недоразумения между владычным воеводой и другими командирами новгородского ополче­ния. Даже после присоединения Новгорода к Москве нов­городский архиепископ некоторое время оставался все тем же могучим сеньером, облеченным и военными функ­циями. Иосиф Волоцкий рассказывает про Серапиона, преемника Геннадия на новгородской кафедре, что он роздал церковные земли и имущества боярам и детям боярским, т. е. продолжал применять ту же бенефициальную систему, что и его предшественники. Такими же сеньерами, но более низкого ранга были некоторые нов­городские архимандриты.
Московский митрополит не мог сделаться таким же крупным сеньером, как новгородский владыка, ибо не располагал такими огромными владениями и не занимал по отношению к московскому князю такого независимого положения, как новгородский владыка по отношению к вечу.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71