Конечно, эта теория так и не про­никла в народную массу, которая в своих религиозных исканиях чаще всего уходила или в старообрядчество, хранившее чисто обрядовую веру, или переходила от анимистического эмпиризма прямо к евангельскому сек­тантству. Но для клириков эта теория должна была получить и получила с течением времени характер дис­циплинирующей школы, воспитывая в них послушных слуг государственной церкви и официальной религиозной идеологии.
До начала XIX в. новая «богословия» туго привива­лась в духовной среде. Только украинское духовенство было почти сплошь заполнено питомцами киевской школы, разными «риторами», «философами» и «богосло­вами». В великорусских епархиях до конца XVIII в. приходилось поневоле ограничиваться самым низшим обра­зовательным цензом: прохождением курса элементарно­го духовного училища или просто домашним образова­нием; в этом последнем случае кандидат подвергался экзамену при консистории у специального экзаменатора, должность которого была постоянной и необходимой принадлежностью епархиального церковного управле­ния. Экзамен был нехитрый: кандидата, не прошедшего духовной школы, испытывали в пении, чтении и письме, предлагая ему прочитать что-либо по часослову или Библии, спеть какое-нибудь песнопение по ирмологию и написать что-нибудь под диктовку под прошением. Выдержавший искус отправлялся к какому-нибудь мо­наху для обучения символу веры, заповедям и богослу­жебному чину. Когда проситель все это выучивал на­изусть, монах-экзаменатор давал ему свидетельство и отсылал назад к архиерею. «Ум» требовался небольшой, но нельзя сказать, чтобы священников, «ходивших до богословия и философии», было совсем немного: в сере­дине XVIII в. таких в Москве насчитывалось все-таки 30% всего числа московских священников, и в духовных школах в 1782 г. насчитывалось учащихся 11329 чело­век. Решительный поворот в деле насаждения богослов­ской науки среди клириков «на пользу душ, поручаемых пастве их» начался со времени деятельности московско­го митрополита Платона и его современников, велико­русских епископов. Пользуясь материальной поддерж­кой Екатерины, Платон преобразовал московскую ака­демию, до тех пор влачившую жалкое существование, поставил в ней преподавание на высоту киевской акаде­мии и открыл несколько духовных училищ в епархии. Вслед за ним тянулись провинциальные молодые архие­реи, вышедшие из московской академии, также откры­вавшие в своих епархиях семинарии и училища. Таким путем к началу XIX в. общее число духовных учебных заведений возросло до 115 (2 академии, 37 семинарий и 76 низших училищ) с 29 000 учащихся. Поэтому Павел, а вслед за ним Александр I могли уже выставить обяза­тельное требование школьного образовательного ценза для всех кандидатов на духовные должности.
Однако одних количественных показателей для до­стижения этой цели было недостаточно, так как качест­венный уровень всех церковных школ, кроме академий и нескольких семинарий, был очень низок. Это были по большей части типичные бурсы, хорошо известные по повестям Помяловского, с учениками, сидевшими иной раз по 10 лет в одном классе, с плохими учителями, не имевшими часто даже семинарского образовательного ценза. Кроме того, и самые программы требовали пере­смотра. Усложнение политической и общественной жиз­ни, успехи светской науки, появление свободомыслия и даже атеизма, наконец, оживление старообрядческих и сектантских организаций, с которым мы встретимся в следующих главах, - все это заставляло церковников подтягиваться и на культурном фронте. Ирония судьбы заключалась в том, что за реформу духовной школы, другими словами, за подкрепление идеологических по­зиций религии, принялся уже упоминавшийся князь Го­лицын. Одним из деятельнейших его сотрудников в этом деле был известный Сперанский, бывший в это время конституционалистом и западником. По новому положе­нию, выработанному в 1808 г., в низших училищах было введено кроме специально духовных предметов препо­давание русской грамматики, арифметики, истории и гео­графии; в семинариях все предметы были разделены на шесть классов, причем пять классов было отведено для светских наук - класс наук словесных, исторических, математических (включая алгебру, геометрию и меха­нику), философских, к которым была причислена также физика, и языков - немецкого, французского и еврей­ского (латинский и греческий были отнесены к словес­ному классу). По этому же плану было реформировано также преподавание в академиях, только с увеличением числа предметов и с более широкою программою, но там решительный перевес был дан богословским предметам и идеалистической философии. Число учебных заведений предполагалось также значительно увеличить, особенно число низших - уездных и приходских - училищ. По­следнее удалось сделать легче всего, так как низшие училища не требовали больших средств и специально подготовленных педагогов. К концу 1838 г., накануне нового преобразования духовной школы, число низших духовных училищ достигло 159, т. е. удвоилось, а число учащихся в них достигло 45 968 человек, т. е. выросло в 2? раза, зато семинарий было только 44, с 15 830 учащимися, а академия прибавилась только одна (в Пе­тербурге). Этого числа было, однако, недостаточно, так как прохождение хотя бы низшей школы было сделано обязательным для всех сыновей клириков, и классы всегда были переполнены сверх меры. А качественная сторона дела улучшилась еще меньше. Успешность уча­щихся страдала прежде всего от того, что по образцу католических учебных заведений преподавание главных предметов в семинариях и академиях велось на латин­ском языке, которого часто не понимали учащиеся; да­лее, отрицательно влияла бедность учебниками и учеб­ными пособиями; наконец, применение метода «зубристики» и переполнение классов окончательно ухудшали положение. Что преподаватели семинарий часто знали по своему предмету не больше того учебника, который зубрили семинаристы, это было общераспространенным явлением. При таком положении дела «богословия» фор­мально процветала, но фактически давала весьма не­доброкачественные плоды, и с середины 30-х годов стали думать о новой реформе. Ее провел кавалерийский обер-прокурор синода Протасов, но он главное зло видел не в тех недостатках, какие действительно следовало устра­нить, а в проникновении в духовную школу вместе со светскими науками «свободомыслия». Его девизом было выражение «Доброе поведение лучше худого знания»; поэтому он сократил преподавание светских предметов, а преподавание духовных подчинил строгому надзору, требуя прежде всего, чтобы в объяснении писания пре­подаватели строго придерживались отцов церкви и от­нюдь не уклонялись от греческого текста Библии; еврей­ский оригинал, отличавшийся от греческого перевода, казался ему еретическим. Дальше этого реформа не по­шла. За недостатком средств новых учебных заведений открылось мало, переполнение росло, и в 1851 г. синод был вынужден отменить обязательность обучения для детей лиц духовного звания.
Несмотря на скудость и сомнительные качества этих плодов «богословии», церковь и государство стремились «напитать» ими и светское общество. Меры в этом на­правлении относятся, однако, только к началу XIX в., когда было учреждено министерство народного просве­щения и стала распространяться светская школа. Ха­рактерным является уже тот факт, что первоначально должности обер-прокурора синода и министра народного просвещения сплошь и рядом совмещались, но и помимо этого бросающегося в глаза факта история светской школы неразрывно связана с ведомством православного исповедания. Светской школе сразу был придан конфес­сиональный характер посредством введения в состав ее обязательных предметов закона божия. При этом изу­чение закона божия только на первых порах ограничи­валось преподаванием священной истории ветхого и но­вого завета и молитв; очень скоро, уже в 20-х годах XIX в., официальная богословская теория стала также частью преподавания закона божия, в виде так назы­ваемого катехизиса. Кроме чисто богословских схола­стических разъяснений никейского символа катехизис содержит в себе начала и так называемого нравствен­ного богословия - объясняет 10 заповедей. При объяс­нении этих заповедей автор катехизиса, известный мос­ковский митрополит Филарет, без всяких обиняков об­наружил политическое значение катехизиса; достаточно вспомнить расширительное толкование пятой заповеди, причисляющее к отцу и матери все предержащие вла­сти, или толкование шестой заповеди, изъемлющее из запрещения убивать убийства на войне и смертную казнь. Посредством преподавания катехизиса закон божий в школе становился орудием политического вос­питания молодежи. Но первоначально предполагалось дать катехизису гораздо более широкое распространение, чем только в школе. Через школу в 20-х и 30-х годах XIX в. проходила ничтожная сравнительно часть насе­ления, достоинства же катехизиса, как нравоучительного кодекса, представлялись настолько выдающимися, что казалось необходимым читать и разъяснять его и взрос­лому населению, которое уже не могло более попасть в школу. По распоряжению синода епархиальные архие­реи рекомендовали приходским священникам толковать катехизис с церковного амвона. Понятно, что в москов­ской епархии, подведомственной автору катехизиса, это толкование шло особенно усиленным темпом и обстав­лялось возможно торжественнее. В московских церквах были назначены особые катехизаторы из приходских священников, они должны были толковать катехизис по воскресным дням перед обедней, причем к этому толко­ванию прихожане сзывались 50 ударами в большой колокол.
Так была установлена «новая вера», и такими путя­ми старались церковь и государство ее распространять. Отношение к многочисленным элементам «старой веры», уцелевшим и продолжавшим жить в народном быту, было иное. Комплекс из давних обрядовых обычаев, ве­рований и культов святых, мощей и икон, поскольку он установился перед переходной петровской эпохой, тща­тельно оберегался и оправдывался всеми теоретически­ми ресурсами, какие имелись в распоряжении церкви. Но к развитию народной религии в этом направлении отношение было крайне осторожное, крайне консерва­тивное. Веровать и молиться со времени реформы Петра народная масса могла, если так можно выразиться, только зарегистрированным святым, народное творчест­во в этой сфере совершенно не допускалось. Одною из обязанностей епископата Духовный Регламент объявлял наблюдение, «дабы иконам святым ложных чудес не вымышлено, тако же о кликушах, о телесах несвидетельствованных». Это требование Духовного Регламента объясняется прежде всего, конечно, соображениями борьбы, ибо в эту эпоху более всего чудес, видений, про­рочеств и «божиих людей» случалось именно в среде адептов старой веры, считавших и Петра и синодскую церковь орудиями антихриста. Оно оказалось чрезвы­чайно живучим, и это понятно: если бы церковь и госу­дарство допустили такое же свободное творение новых сакралий и святых, как это было в допетровскую эпоху, то им пришлось бы идти за народной массой и приспо­собляться к ней, а не руководить ею. Поэтому дела о «суевериях», т. е. о явлении новых икон, от которых про­исходят чудеса, о появлении юродивых и благочестивых целителей молитвой различных болезней не сходят с консисторских столов в течение XVII и XIX вв. Отноше­ние к таким делам почти всегда было самое строгое, хотя бы виновники их были самыми ортодоксальными людь­ми. Зато провозглашение новых святых и новых мощей, происходившее официальным образом, всегда обстав­лялось самым торжественным образом, при непремен­ном участии высокопоставленных особ. В этих случаях церковь всегда умела блеснуть в качестве «руководи­тельницы» народной массы. Сами императоры, кончая Николаем II, нередко принимали здесь активное уча­стие, и эти празднества для объективного наблюдателя всегда получали любопытный и весьма поучительный смысл.
СТАРООБРЯДЧЕСТВО НА ПОЧВЕ ТОРГОВОГО КАПИТАЛА
СОЦИАЛЬНАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ ПОПОВЩИНЫ

Ранее мы охарактеризова­ли три главнейших направления так называемого рас­кола: боярское, посадское и крестьянское; там же мы указали, что профессиональный клир, не принявший «новой веры», разделился и различные его элементы примкнули к этим трем основным направлениям, не об­разуя какого-либо отдельного своеобразного течения ста­рой веры. Из этих трех основных направлений боярское скоро исчезло совершенно со сцены вместе с окончатель­ным исчезновением боярства как определенной социаль­ной группы; уже в 90-х годах XVII в. уцелевшие осколки боярской староверческой фронды растворились в дру­гих течениях раскола. Напротив, в посадской и крестьян­ской среде старая вера получила дальнейшее и чрезвы­чайно интересное развитие. При этом в форме «старой православной», «древлероссийской» или просто «восточ­но-православной» веры старообрядчество удержалось в среде посадского сословия и принесло там свои наиболее зрелые и подлинные плоды. Это явление вполне естест­венное и закономерное. Посадская оппозиция была оппо­зицией будущих участников господства политического; в сфере социальной посадское купечество уже в XVIII в. отчасти естественным, отчасти искусственным законода­тельным путем стянуло под свою зависимость почти все «подлые» элементы посадского мира. Поэтому религиоз­ное развитие в среде посадской оппозиции направилось не столько в сторону выработки новой религиозной идео­логии, сколько в сторону выработки церковных организа­ций, организаций господства, оперировавших старой, «древлероссийской», «истинно православной» идеологией и ею опутывавших эксплуатируемые элементы. Развитие посадского раскола базировалось в течение XVIII в. на росте торгового капитала, искавшего всяческих путей для накопления, и всего прямолинейнее было в так назы­ваемой поповщине, выработавшей к середине XIX в.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71