Бывало так, что уже назначенный кан­дидат сейчас же сменялся, так как являлся другой, да­вавший больше, и при Дмитрии Донском таким спосо­бом на московскую митрополию были назначены один за другим четыре митрополита, которые спорили друг с другом за власть и в Москве и в Константинополе. Это «четверовластие» продолжалось целых 10 лет - с 1379 по 1389 г. Мало этого, за богослужением прихо­дилось поминать на первом месте не только патриарха, но и византийского кесаря. Когда в Москве вздумали это отменить, то патриарх Антоний прислал князю грозное протестующее послание. Неудивительно, что московский князь искал случая избавиться от визан­тийской зависимости и находил в этом вопросе полное сочувствие у митрополита и епископов, которые были бы также рады избавиться от необходимости напол­нять своими деньгами бездонные карманы константи­нопольских ряс.
По-видимому, предстоявшая в 30-х годах XV в. уния с Римом расценивалась в Москве как путь к осво­бождению от константинопольской опеки. По крайней мере, митрополит Исидор, сторонник унии, был снача­ла в чести и любви у Василия II и отправился во Фло­ренцию с большой помпой, снабженный целым обозом дорогих товаров и в сопровождении княжеского посла. Только тогда, когда Исидор, вернувшись «легатом от ребра св. Петра», огласил папскую грамоту, в которой князь приглашался быть Исидору «помощником усерд­но всею мышцею» за скромную награду в виде «пап­ского благословения и хвалы и славы от людей», кня­жеское благоволение сменилось гневом. Исидор был объявлен «неистовым» и «дерзновенным» еретиком, был смещен и спасся только бегством в Литву. Князь хотел обратного - чтобы митрополит был ему помощ­ником. Путь к достижению этой цели оказался иду­щим все же через унию. Она на поверку оказалась ере­тическим делом, но ее принял константинопольский патриарх, и тут-то и открылась для Москвы желанная лазейка. В Москве стали говорить, что «по дьявольско­му навождению во Царском граде стало в царях и пат­риаршестве раздвоение и размышление... насилование от турок и латыни... отступление и еже от веры с нами разделение... иномудрствование и приближение к латинам». И Василий пишет письмо патриарху, в кото­ром, деликатно умалчивая о сомнениях по части чисто­ты византийской веры, просит ввиду «далечного и не­проходного путешествия», «нахождения безбожных агарян» и «нестроения и мятежей» в соседних с Кон­стантинополем землях разрешить «свободно нам сотворити в нашей земле поставление митрополита». Ответа не было, потому ли, что письмо не дошло, или потому, что ответ не дошел, но князь в ответе и не нуждался. Отправив письмо, он прямо обратился к епископам с просьбой «смотрити в божественные правила, достоит ли митрополита поставити в своей земле». Епископы, конечно, не замедлили ответом «достоит». Тогда, гово­рит летопись, князь, «сие слышав, вскоре избрав на митрополию Иону, епископа рязанского, повелевает сшедшемуся собору поставить Иону на митрополию». На соборе (1448 г.) оказались законники, епископ боровский Пафнутий и боярин Василий Кутузов, которые нашли, что без разрешения патриарха избирать митро­полита нельзя. Василий посмотрел на это как на кра­молу и заключил обоих «в оковы». Иона был избран и в разосланной им грамоте, не обинуясь, написал, что был поставлен по божественным правилам, по «рассуж­дению святительскому и по воле великого государя, ве­ликого князя Василия Васильевича». Через десять лет, когда Иона был болен и опасались его смерти, новый порядок был закреплен соборной клятвой епископов, созванных князем на собор 1459 г.: «Обещание пред богом дахом,- гласит постановление собора,- что нам быти неотступными от святые церкви зборныя московския святыя богородицы, от нашего господина и отца Ионы, митрополита всея Руси, и от того, кто по его отшествию к богу поставлен будет по избранию святого духа и по святым правилам святых апостолов и по по­велению господина нашего великого князя Василия Ва­сильевича». С тех пор московские митрополиты ставят­ся в Москве, без всякого участия патриарха, из канди­датов князя; московская церковь становится автокефальною. Максим Грек 75 лет спустя считал этот по­рядок незаконным - делается так «самочинно и по гордости». Однако в 1589 г. это самочиние пришлось признать и констатировать патриарху, который лично приехал в Москву, чтобы посвятить первого московско­го патриарха, и дал таким образом запоздалый ответ на письмо Василия II.
Московская церковь стала национальной, со своим независимым от греков главою, со своими святыми, со своим культом, значительно отличавшимся от грече­ского, даже со своей догматикой, установленной на Стоглавом соборе. О последнем мы говорили уже в предшествующей главе, к ней и к особенностям культа мы подробно вернемся в следующей главе. В заключе­ние отметим только, что Иона, подобно Алексею и Сер­гию, верно служил московскому князю и преследовал всеми мерами церковной репрессии крамольных кня­зей и бояр, анафемствовал их и требовал от епархи­альных епископов строгого проведения анафемы, и только новгородский владыка Евфимий отказался при­менить репрессии против крамольного и отлученного от церкви Шемяки, скрывшегося в Новгороде. Дело было еще до подчинения Новгорода, и с Евфимием Иона ни­чего не мог поделать; несомненно, что этот инцидент оказал свое влияние на политику Москвы по отноше­нию к Новгороду. Примеру Ионы подражали и следу­ющие митрополиты, особенно осифляне Даниил и Макарий. Только митрополит Варлаам попытался было перечить Василию III, но сейчас же поплатился саном и был заточен в монастырь. Став отделением велико­княжеской политической охранки, централизованная церковь охотно шла на поводу у московского государя и в чисто церковных вопросах. Не только канонизация святых, но и упорядочение церковного быта, культа и вероучения проводилось по директивам государя. Так, Стоглавый собор рассматривает вопросы, поставлен­ные царем, и выносит по ним свои постановления. Со­юз государства и церкви стал на весь XVI в. определя­ющим фактором московской политики.
Опальное боярство тщетно боролось с этим неиз­бежным ходом вещей. После собора 1504 г., как мы ви­дели, оно выставило незаурядную силу, князя Вассиана Патрикеева, который успел приобрести влияние на Василия III. Но против Вассиана, как впоследствии против Артемия, имевшего влияние на Грозного, было выдвинуто старое оружие - обвинение в ереси. Сна­чала «ересь» нашли в заволжских скитах, где у двух монахов оказались неизвестно какие «жидовския» кни­ги, потом на скамью подсудимых попал и сам Вассиаг. Его резкие, невоздержанные речи, задевавшие не толь­ко права монастырей на вотчиновладение, но и лично князей церкви («им надобе пиры и села, и скакати, и смеяти с воры»), дали обильный материал для обвине­ний: он-де чудотворцев, владевших селами, называл смутотворцами, не верил в новых святых и подделывал Кормчую. Вассиан был осужден, и с ним погиб послед­ний церковный противник осифлян, стоявший еще, на почве борьбы против вотчиновладения. Дело явно шло к окончательной ликвидации старого боярства и к оп­ричнине, и апокрифическая «Беседа Валаамских чудо­творцев», вышедшая из боярских кругов в 50-х годах XVI в., говорит уже доводами Курбского. Иноки - не­погребенные мертвецы, их дело молиться «в смирен­ном образе» за царя и великих князей; если иноки ста­ли советниками царя, стали частью московской госу­дарственной машины, то это им только «душевредство и бесконечная погибель». Царю надлежит «царство держати» с князьями и боярами, а не с иноками. Отве­том на это был террор Грозного, одной из первых жертв которого был, между прочим, митрополит Фи­липп, попавший в Москву из настоятелей Соловецкого монастыря. Происходя из старого боярского рода Ко­лычевых, Филипп резко и публично попробовал высту­пить против опричнины. Царь предал его суду церков­ного собора, который послушно лишил Филиппа сана и простым монахом сослал в один из тверских монасты­рей. Там Филиппа скоро задушил Малюта Скуратов; «мощами» нового мученика сейчас же завладел Соло­вецкий монастырь, который еще до второй половины XVII в. сохранял свои феодальные вольности.
Став из феодально-удельной московско-дворянскою, церковь не изменила ни в чем своей социальной позиции. По отношению к тяглому люду, находившемуся под нею, она осталась тем же требовательным господином. С этой стороны ее изобличали, не жалея красок, сторон­ники боярской партии, в особенности Максим Грек. Подражая библейским пророкам, Максим влагает в уста господа и богоматери пламенные филиппики про­тив церкви, которая служит богу «красногласным пе­нием, шумом доброгласных колоколов и вонями благо­уханными», облекает бога на иконах в золотые ризы и золотой венец, но все это приносит ему «от неправед­ных и богомерзких лихв, от лихоимания и хищения чу­жих имений», дары эти «смешаны со слезами сирот и бедных вдовиц и кровями убогих». Другой автор, ано­ним, которому принадлежит одно рукописное поуче­ние XVI в., быть может подражая «Похвале Глупо­сти», изображает, как на страшном суде господь «по­велит отлучити митрополиты и епископы, и попы, и игу­мены, и дьяконы, и черниця, и черньца» за то, что они, заблудившись в «гордости и в пиры и в сребролюбии», не научили людей его, и предаст их в «огнь вечный». Со стороны тяглого люда протестов против церковного господства в середине XVI в. еще не слышно, если не считать единичных явлений вроде духовно-анархиче­ской секты беглого холопа Феодосия Косого, белозерского монаха. По учению Косого, вся церковная дог­матика и культ - храмы, иконы, мощи, причастие - дело рук человеческих и не имеет ничего общего с бо­жественным откровением, точно так же как и государ­ственная организация. У христиан не должно быть вла­стей, и не должно им воевать, а вся религия заключа­ется исключительно в любви к ближнему. Эта послед­няя, судя по взглядам Матвея Башкина, находившегося в сношениях с Косым и также осужденного за рацио­налистическую ересь, заключалась в том, чтобы уни­чтожить кабалу: «Мы Христовых рабов у себя держим, а Христос всех братиею нарицает, а у нас-де на иных и кабалы, на иных беглыя, а на иных нарядныя, а на иных полныя, а я-де благодарю бога моего, у меня-де что было кабал полных (Башкин был боярский сын), то-де есми все изодрал, да держу-де, государь, своих добровольно». Эти единичные проявления протеста бы­ли предвестниками великого социально-религиозного кризиса, разразившегося в XVII в., когда после смуты окончательно укрепило свою державу «антихристово» дворянское Московское государство.

РЕФОРМА НИКОНА И НАЧАЛО РАСКОЛА
ЦЕРКОВЬ И ГОСУДАРСТВО В XVII в.


Превращение церкви из орудия господства феодалов в орудие господства дво­рянского государства получило свое завершение в XVII в., когда после смуты дворянство окончательно захватило руководящее положение в Московском госу­дарстве и преобразовало его сообразно со своими ин­тересами. Эта перемена коснулась и церкви. Нет ниче­го более ошибочного, чем взгляд, будто так называе­мый патриарший период в истории русской церкви, совпадающий с XVII в., был эпохой особого могущест­ва и независимости церкви как таковой. Напротив, при­обретя новый, более ослепительный, чем раньше, внеш­ний блеск, церковь в области управления и даже куль­та превратилась, в сущности, в один из московских приказов; если в удельную эпоху князья церкви были действительно владетельными князьями, то теперь да­же сам патриарх вынужден был считаться с директи­вами и постоянным контролем со стороны царя и бояр­ской думы.
Это глубокое изменение в положении церкви имело под собою, конечно, соответствующее экономическое основание. Правда, абсолютные размеры церковных вотчин и численность церковных людей были и в XVII в. весьма внушительны: по приблизительному и скорее преуменьшенному, чем преувеличенному, расчету, пат­риарху, митрополитам и епископам принадлежало в конце XVII в. около 37 000 дворов, в которых числи­лось около 440 000 душ тяглого населения обоего пола, и, кроме того, значительные земли с значительным ко­личеством населения числились за монастырями, не входившими в число специально патриарших и епи­скопских монастырей. Но все же эта хозяйственная база в сравнении с хозяйственной базой дворянского государства представляется значительно более узкой. В то время как поместная система продвинулась на во­сток к Волге и за Волгу, на юг за Оку и на запад к Днепру, а также захватила частью и север, в то время как росли торгово-промышленные города и слободы, непосредственно эксплуатировавшиеся дворянским го­сударством, церковное и монастырское землевладение возрастало очень медленно, скованное ограничениями XVI в. Значительно возросли лишь патриаршие вотчи­ны в первой половине XVII в., но и то вследствие того случайного обстоятельства, что патриарх Филарет, отец царя Михаила, был фактическим царем и не попал фор­мально на царский престол только потому, что его во время Смуты Борис Годунов насильно постриг в монахи. Обрисованное соотношение сил между церковными и дворянскими мирами еще лучше иллюстрируется стати­стическими данными: если считать численность церков­ных людей максимально в 1000 000 душ, то эта цифра будет составлять лишь около 8% к общей численности населения, достигавшей в XVII в., по Милюкову, 12- 13 млн. Вполне естественно, что церковь в дворянском государстве не могла занять командующего положения и вынуждена была делиться с дворянством властью даже в своей собственной области.
Дворянство ревниво следило за церковным хозяйст­вом и продолжало принимать свои меры против его ро­ста. Не довольствуясь теми ограничениями, какие были введены при Грозном, московское правительство про­вело на соборе 1580 г. постановление, согласно которому запрещалось давать монастырям вотчины на помин души и предписывалось вместо этого делать денежные вклады, а также вообще запрещалось церковным лицам и учреждениям покупать и брать в залог земли.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71