Поступок Беллерофонта великолепен, так как он не ищет корысти
себе подобно Сизифу и не жаждет осчастливить человечество, подобно
Прометею. Он просто желает возвысить себя как ЧЕЛОВЕКА.
Поступок этот более величественен, нежели содеянное Прометеем. Ведь
титан нес людям знание, Беллерофонт хотел дать веру в собственные силы. Он
не призывал к свержению богов, но хотел сломать старую мораль, что в
конечном счете было равносильно покушению на веру. И потому с ним
поступили наиболее жестоко. Из него не сделали мученика подобно Титию или
Прометею, его превратили в ничтожество, изломанного калеку, наглядное
напоминание всем, что может сделать с Бунтарем божественная воля.
В одном ряду с Беллерофонтом стоит Прометей, его мифический предок,
совершивший быть может самый дерзкий поступок. Титан вопреки воле Зевса
подарил людям огонь и знания. Его вину многократно отягчало то
обстоятельство, что он был провидцем, а значит знал о последствиях своего
деяния, но тем не менее пошел на него. Это был бунт не только против
верховной власти, но и против провидения. Бунт Прометея был страшен еще и
потому, что титан пытался опереться на людей, выйдя таким образом за рамки
дозволенного, так как боги в междоусобной борьбе имели право рассчитывать
лишь на собственные силы и на мощь сотворенных ими чудовищ. Прометей
преступил этот закон, признав таким образом человека равным в отношениях с
богами - немудрено, что его поступок казался древним эллинам верхом
кощунства. Но странно - со временем Прометей был "реабилитирован". О нем
вспоминали все благосклоннее, а позднее Зевс вообще пожелал помириться с
ним и даже взял его на Олимп. Вполне очевидно, что здесь античная традиция
пытается выйти из тупика, в который сама себя загнала. С одной стороны
Прометей - отчаянный богоборец, Бунтарь, с другой - он дал людям знание. К
тому времени религия уже не могла не считаться с наукой, значит Прометей
должен был быть прощен.
К Бунтарям следует отнести еще двух мифических героев - Тесея и
Пирифоя. Осмелившись противопоставить себя богам, они преступили черту
дозволенного смертным и понесли кару. Однако позднее возвеличившимся
Афинам потребовался свой персональный Герой и потому Тесея, который,
напомним, был афинским царем, "реабилитировали". Геракл вывел его из
Тартара. Пирифой же остался Бунтарем, хотя отношение к нему стало куда
более сочувственным.
Рассмотрев Критерии, определяющие образы Героя и Антигероя, приходишь
к странному выводу. Религия эллинов, столь легкая, изящная, человечная,
самым страшным преступлением признает отнюдь не убийство или
клятвоотступничество, а бунтарство. Именно бунтарство, а не богоборчество,
ведь среди Бунтарей не было богоборцев в истинном смысле этого слова.
Никто из них не собирался свергнуть Зевса и Олимпийцев. Они желали
вмешаться в предначертанное, сломав таким образом установленные традиции.
И каким же косным, догматичным, столь похожим на ортодоксальные
мессианские религии, предстает мир Олимпийских божеств, теряя свою
первозданную прелесть. И уже не смеется в зеленых кущах озорник Эрот, и не
плещутся в ледяных родниках непостоянные нимфы, и не шествует Силен, весь
увитый виноградными лозами. Мир застывает, а похожие на людей боги
приобретают монументальность. И уже трудно отличить Зевса от Гора, Яхве
или Христа. Они рознятся внешне, но суть их едина. Это монорегилия,
закованная в цепи предначертаний.
И наступали иные времена, когда Бунтарь уходил в никуда, а его место
занимали лживые идолы. На смену гармонии шло прикрывающееся маской
слабости ханжество, шелест зеленых листьев сменялся стуком топоров, на
ломкий мрамор статуй ложилась тяжелая тень несколоченного еще креста.
Архаичный мир уже агонизировал, сам не подозревая об этом. Боги, подобные
людям, уходили в прошлое, уступая свое место распятому, человеку,
сошедшему на землю под именем бога.
Но все это было впереди. А пока летит на своем белокрылом коне
Беллерофонт и стоят насмерть спартиаты. И человечество все еще
восторгается силе и мужеству.
И да славится имя отчаянного, дерзнувшего восстать против
предначертанной судьбы. ЧЕЛОВЕК - имя твое.

6. ГИБЕЛЬ БОГОВ - 2
- Полюбуйся, вот и твой рыцарь. Пришел освободить тебя!
Разлетелись во все стороны полы черного плаща. Ариман отошел в
сторону, позволяя Тенте заглянуть в магический кристалл, в котором
двигались крохотные, раз в двадцать меньше реальных, фигурки только что
перебравшихся через пропасть людей, в одном из которых девушка без труда
узнала Скилла. Смельчаки настороженно осмотрелись, после чего двинулись
вперед. Нэрси, затаив дыхание, следила за тем, как они медленно
приближаются к воротам замка, и не знала, что сказать. Она чувствовала,
что Ариман едва сдерживает ярость.
Бог тьмы молча стоял у небольшой щели окна, затем резко повернулся к
Тенте. Зловещая маска его была как всегда безжизненна, но в глазах
плескалась злоба. Злоба была столь ощутима, что Тента против своей воли
вздрогнула. Ариман заметил это и поспешно отвернулся.
- Я недооценил его и проявил безрассудное благодушие, поддавшись на
твои уговоры, - произнес он безжизненным, похожим на скрежет металла
голосом.
Ариман и вправду жалел, что позволил нэрси уговорить себя и отпустил
Скилла из подземного судилища. Правда, что он рассчитывал, что скиф
погибнет в Синем, Серебряном, в крайнем случае, в Золотом городе. Тогда он
думал, что ничего не потеряет, доказав Тенте, что он нуждается в ней и
готов ради нее на многое. А он и впрямь был готов отдать за ее любовь
почти все, за исключением, может быть, власти. Еще он не мог отдать за нее
жизнь, но это было не в его воле, ибо он был бессмертен.
Это было странное чувство, не посещавшее его целую вечность. Бог тьмы
не нуждался ни в любви, ни в жалости. Его питали злоба и ярость,
заставлявшие бешено колотиться медленное сердце. И вдруг оно содрогнулось
от чего-то непонятного, почти похожего на... Он не любил это слово, он
почти боялся его. И в чувстве, посетившем холодную душу, было больше
нежности, чем страсти. Это была странная нежность, скорей отеческая;
нежность к никогда не существовавшему и вдруг обретенному ребенку. Эта
нежность сочеталась с нежностью к женщине - хрупкому созданию,
существующему исключительно по его прихоти, и любящему его. Не
поклоняющемуся, готовому жертвовать жизнью, а именно любящему.
Понимание этого пришло внезапно - в тот миг, когда Тента, рискуя
жизнью, вдруг стала на его защиту и вступила в схватку с дэвом. Что ж,
слуги обязаны жертвовать жизнью ради спасения господина. Это нормально. Но
внезапно он почувствовал, что боится за нее. Боится! Он, не думавший ни о
ком, кроме себя многие тысячелетия! И невероятна была ярость бога,
спешившего на помощь той, которая внезапно вошла в его сердце. Дэвы
разлетались во все стороны, словно комки пустынного лишайника, когда он
пробивался к нэрси. Схватив придавившего ее монстра, он бросил его о скалу
с такой силой, что скала раскололась надвое. Он взял девушку на руки и
взвился в воздух, а потом залил поляну плазменной волной, уничтожая всех и
вся. И тут же помчался в свой замок.
У девушки была сломана рука, но серьезных повреждений не было. Он
нежно гладил больное место своим мертвенным дыханием, пока кость не
срослась, а рана не затянулась. Оставив все дела, он просидел у ее постели
два дня и две ночи, ни разу не сомкнув век. Впрочем, он был бог и не
нуждался во сне. Но все равно - потратить столько драгоценного времени на
ничтожное создание, которых он сотворял тысячами - это было удивительно.
Когда Тента открыла глаза, быть может, впервые за многие века, он
улыбнулся. Не оскалил зубы в жестокой улыбке, а именно улыбнулся. Он был
счастлив и нельзя было не понять этого. Конечно же, она поняла. Он сам дал
ей в руки власть, которой она с тех пор умело пользовалась, но никогда не
злоупотребляла. У нее было очень умное сердце, и она чувствовала ту грань,
перед которой нужно остановиться. Она рискнула переступить ее лишь
однажды, прося за скифа. Он понимал, как трудно ей было отважиться на
подобную просьбу, и не посмел отказать, хотя должен был это сделать.
Женщины всегда приносили ему только горе - вольно или невольно, - но
бог тьмы позабыл об этом. Он даже помягчел сердцем, хотя этого также не
стоило делать. Смешно, он был готов петь серенады ночью, хотя ночь была
слишком ценна для него, чтобы тратить ее на серенады.
Он даже не устоял перед ее просьбой снять маску.
- У тебя красивое лицо, - сказала Тента, - и шрам ничуть не портит
его. Почему ты скрываешься под этой ужасной маской?
- Для того, чтобы люди не знали, что у меня есть лицо. Ведь я бог.
Бог, объемлющий половину мира. А у бога множество лиц или одна маска.
- Покажи мне свои глаза, - попросила тогда нэрси. Он отрицательно
покачал головой. - Не хочешь? Но почему?
Он не ответил. Тента была настойчива.
- Если любишь, покажи!
- Нет, - усмехнулись жестко очерченные губы. - Именно потому, что
люблю.
Ему показалось, что она поняла.
Да, это чувство пришло к нему очень не вовремя. Слишком много было
дел. Парса, Эллада, Восток, Запад, козни тайных врагов и вставший
наперекор Воин. И Тента. А теперь еще и этот чертов скиф. Напрасно строя
свой мир, он дал клятву играть по его правилам. И он не мог преступить эту
клятву, потому что дал ее себе. А теперь это создавало много трудностей.
- Ты что-то сказала? - Ариман повернулся к нэрси.
Лицо Тенты слегка дрогнуло.
- Ты убьешь его?
Бог ответил также вопросом, в котором сквозила болезненная ревность.
- Выходит, он все-таки тебе небезразличен?
О, как ему хотелось услышать: да, безразличен. Но ответ был уклончив.
- Он был добр ко мне.
- Я знаю. - Ариман вздохнул и посмотрел в магический кристалл -
фигурки как раз входили в ворота замка. - Боюсь, мне придется это сделать.
Он отнимает у меня то, в чем я сейчас более всего нуждаюсь - время... И
тебя, - добавил бог тьмы после короткой паузы.
- Так отправь его куда-нибудь подальше - в Скифию или Киау. Или опять
к сфинксу. Ведь ты можешь сделать это.
Ариман покачал головой.
- Нет. Это выходит за правила игры. Я уже даровал ему такую
возможность. Теперь я могу даровать ему лишь смерть. И хватит об этом.
Отправляйся в свои покои.
Тента поняла, что спорить бесполезно. Она прикусила губу и вышла вон
из залы. Ариман прошептал ей в след.
- Великий Разум, как она похожа на ту... - бог оборвал фразу на
полуслове.
Та, о которой он вдруг вспомнил, была в далеком прошлом. В таком
далеком, что для живущих сейчас людей оно даже не было прошлым. Бог прожил
мириады лет, их хватило бы на сотни жизней. Но настоящей оставалась лишь
та, когда он еще не был богом, и когда он мог любить. Он был один из тех,
кто жил былым, и в этом была их общая беда. Уж слишком сладким было это
былое, что порой хотелось закрыть глаза и не открывать их, погрузясь в
грезы. Наверно, потому Ариман старался не спать. Ведь в снах всегда
является прошлое.
- Как же она похожа!
Ариман телепатировал в сознание слуг и начал отдавать приказания. Бой
должен был быть кратким. Неотложные дела требовали присутствия бога тьмы
на равнинах Фессалии.

Им дали войти, чтобы не гоняться по скалам за каждым в отдельности, а
уничтожить всех разом. Им не только дали войти, но и указали путь,
которого следовало придерживаться. А в конце пути ждала смерть...

Сквозь медные ворота, гостеприимно распахнувшиеся пред ними, пятерка
отважных проникла в огромную залу, невероятно великолепную, отделанную
камнем черных тонов. Пол этого громадного помещения был выложен
серебристыми и черными плитами шлифованного гранита, колонны высечены из
столбов серого мрамора, а стены и потолок покрывал слой густо-зеленого
нефрита. Эта зала, нареченная Ариманом ночной, служила местом
торжественных приемов, устраиваемых владыкой тьмы в ночь полнолуния. В ту
заветную ночь она бывала заполнена таинственными гостями, прибывшими со
всех четырех сторон света. Средь них были и люди, и нелюди: земные,
подземные и воздушные, и даже существа неземного происхождения. Бывало
шумно, и гости поднимали кубки за здравие владыки тьмы...
Кроме того, зала была идеально приспособлена для расправы с
непрошенными гостями, вроде тех пятерых, что сейчас осторожно ступали по
хладному граниту пола.
Именно это обстоятельство более всего беспокоило Скилла, внимательно
оглядывавшего прикрытые бордюром галереи, которые в три яруса опоясывали
нефритовые стены. Казалось, эти галереи созданы специально для лучников.
Храбрецы медленно шли вперед, гадая, куда подевались Ариман и его
слуги. Стояла жуткая тишина, подобная той, что принято именовать мертвой.
Шаги номадов гулко отскакивали от гранитных плит и разлетались по
необозримому пространству залы. Они еще долго играли меж мраморных
пилонов, а потом возвращались обратно, многократно усиленные. Это был
единственный звук, порождаемый мертвенной пустотой замка. Он оставался
единственным долго. Но вот щелкнули засовы, и тишина взорвалась шарканьем
бесчисленных сотен ног.
Враги появились внезапно, хотя их ожидали, и отовсюду. На галереях
разом возникли фигуры сотен рыжебородых. Скалясь, они подняли луки.
Откуда-то сверху, из-под самого свода выпорхнули стайки вооруженных
дротиками нэрси. Из потайных дверей вышли подслеповато щурящиеся харуки.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74 75 76 77 78 79 80 81 82 83 84 85 86 87 88 89 90 91 92 93 94 95 96 97 98 99 100 101 102 103 104 105 106 107 108 109 110 111 112 113 114 115 116 117 118 119 120 121 122 123 124 125 126 127 128 129 130 131 132 133 134 135 136 137 138 139 140 141 142 143 144 145 146 147 148 149 150 151 152 153 154 155 156 157 158 159 160 161 162 163 164