В рассуждении ж договора при заключении брачном употребила я в посредство преселения Алциды в очарованную башню нескромность Зелианову, яко не последний порок, в котором надлежало ему исправиться. Но как уединенный замок не подавал способа употребить ему свою болтливость и в рассуждении того, что надлежало мне, для старания о участи Доброславовой, привести в безопасное место и последнюю мою дочь, показалась я ему и учинила таковой вопрос, что неможно ему было вспомнить своего обещания и не сказать мне, что он женат на Алциде. Озерцо, в кое она упала, было привиденное, и она не утонула, как подумал Зелиан, но попалась в надлежащую башню. Я с намерением учинила руку его железною, чтоб он не преставал желать ей исцеления, ибо мужчины иногда забывают своих любовниц и лучше могут помнить о безобразии руки своей. А как я ведала, что совершение подвига, предоставленного Баламиру, зависело от возбуждения в нем любопытства сокрытием от него Зелиановой повести, то превращенная рука удостоверяла меня в лучшей его молчаливости.
— Вы не престаете наказывать меня, любезная матушка,— вскричал Зелиан, поцеловав руку Зимониину, — я хранил мою тайну для исцеления страждущего моего сердца по Алциде, и в награждение за невинное мое страдание должны вы по справедливости пресечь мою с нею разлуку, ибо я чувствую, что сие зависит от собственной вашей воли.
— Нет,— сказала Зимония и продолжала свою повесть.
— Наконец уведомилась я чрез присланного ко мне от неизвестной особы духа, что прекращение всех приключенных мною бедств наступает, но что оное не прежде воспоследует, как по переломлении очарованного копия Доброславом, и о прочем. Тогда я для скорейшего исполнения сего, приняв невидимость, прибыла на сие место. Я спрятала челнок и нитки, кои Доброслав употреблял в починке сетей своих, и подставила на дороге его к ним очарованное копие, чтоб он, зацепясь за оное, пришел в досаду. Ожидание мое имело успех: Доброслав, не нашед челнока, был уже в досаде: я умножала ее, превратясь в муху и щекотя ему нос; он зацепился за копие и, став совершенно раздражен, преломил оное. Тогда я, превратясь в птицу, учинила ему наставление, которое столь удачно послужило неустрашимому Балами-ру и которое внушено мне было от помянутого духа, коего, как я сведала после, присылал ко мне мой супруг.
Он писал ко мне, признаваясь в своей противу меня несправедливости, и обещал предстать в сие место, коль скоро Гипомен освободится от очарования. Однако ж его нет, и, как я вижу, любовь его ко мне совсем остыла, или, может быть, он не истребил в сердце своем подозрения ко мне, внушенного ему Зловураном; ибо в прочем, хотя могла я башню превратить в клетку, но дочери мои останутся хотя не в виде, в каковом в оной обитали, но без короля волшебников будут они сими птичками.
— Сими птичками! — вскричали вне себя дети Доброславовы.
— Ах, жалко, сими птичками! — крикнул Баламир и за ним все собрание.
А Милостана и Рогнеда готовы были плакать так, как мать и женщина.
— Да,— повторила Зимония, вздохнув,— они бы единым взором на отца своего... Боги! - возопила она, пременясь в лице, взглянув на старика, привезшего в лодке детей Доброславовых, и не могла докончить слов своих.
Все также обратили на него взоры, но старик исчез, или, лучше сказать, превратился в доброго мужа, имеющего на главе своей железную корону, по которой и узнали, что он был король волшебников.
Еще все были в удивлении и ожидании, как вопль Зелиана, Доброчеста и Ярослава обратил взоры на другую сторону: Алцида, Замира и Осана, взглянув на своего родителя, избавились от очарования и очутились в объятиях своих супругов. Баламир увидел трех совершеннейших красавиц, лобзающих детей Доброславовых и стремящихся с объятиями к королю волшебников, его супруге, к Доброславу, Милостане, Гипомену и Рогнеде; он чаял узнать в них свою возлюбленную Милосвету, и, может быть, вклепался в которую-нибудь во всяком другом пристойнейшем месте.
Наконец всеобщий восторг пресечен был на несколько королем волшебников: оный приносил Зимонии извинение свое в таковых чистосердечных выражениях, что супруга его не могла надолго остаться равнодушною. По счастию мужского рода, нежный пол в числе добродетелей своих имеет свойство прощать своим изменникам и гонителям; по крайней мере, Зимония доказала его в час сей, бросясь в объятия своему супругу. Любовь их, которой искра таилась еще в их сердце, воспламенясь, ускорила примирение, а тем король волшебников получил свободу удовлетворить Баламиру в объяснении темных мест, оставшихся в общем их приключении. Судьба Милосветина оставалась еще тайною; и хотя страстный любовник был нетерпелив, но королю уннскому надлежало быть благопристойну и дожидаться, по крайней мере, из речей посторонних сведения, коего хотело его сердце. Король волшебников приметил сие и для того поспешил начать свою повесть.
— Данное мною под видом старика обещание,— сказал он,— следует исполнить, к чему и приступлю я в угождение великодушного Баламира, исправившего отважностью и трудами своими учиненные мною погрешности. Но как Гипоменовы приключения сообщены с моими, то я избавлю его от труда оные рассказывать и предложу вкратце о всем, что ведать нужно, чтоб потом приступить свободно к ожидающим нас торжествам.
«Слуга я покорный,—думал Баламир,—если все мое воздаяние будет состоять в куске очарованного пирога или в воззрении на счастье соединенных супругов».
Воображение сие было пресечено чрез.
ПОВЕСТВОВАНИЕ КОРОЛЯ ВОЛШЕБНИКОВ
— Известно уже вам, как я приведен был в несправедливое подозрение ненавистным Зловураном и как неосмотрительность жены моей чрез подарок мне двое-смысленно глаголющей очарованной книги способствовала вооружить меня противу ее, детей моих, Гипомена и всего, до чего он имел участие. Признаюсь, к стыду моему, что я не похотел вникнуть в подробность доноса Зловуранова и, не открыв настоящей истины обстоятельств, предался всей ярости овладевшего мною гнева. Я заклялся отмстить мнимым вредителям моей чести таковыми клятвами, коих я не мог уже нарушить, не погибнув сам. Надлежало заклинаниям моим исполниться, хотя бы я после и пожелал пременить оных строгость.
Соверша то, о чем слышали уже вы от Зимонии в рассуждении ее и дочерей моих, обратил я все внимание мое на Гипомена. Чрезмерно досадно было мне чувствовать, что знание его в волшебстве и сооруженный им потом талисман и броня избавляли его от моей власти. Я не мог ничем повредить ему, кроме составления очарованного копия, которое казалось мне удобным пронзить всю его заволхвованную броню. Я вооружил оным Зловурана и повелел ему всюду его преследовать. Я покровительствовал намерениям сего проклятого волшебника в покушении его на царство дулебское, ибо хотя царь, родитель Доброславов, ничего мне не причинил, но все, до чего Гипомен имел участие, казалось мне ненавистно. Вы ведаете также, как авары приведены на дулебов, как Киган учинен влюбленным в царевну Рогнеду и как отечество ее по сим обстоятельствам разорено. Мне весьма досадно было узнать, что уловленный Гипомен нашел способ из очарованной клетки освободиться и спасти Рогнеду, ее брата и пораженное тело родителя их. Происшествие сие случилось так скоротечно, что я не мог и предохранить Зловурана от погибели, устроенной ему наставлениями Гипоменовыми чрез руку Доброславову Я сведал о сем почти тогда, как проклятый сей клеветник пал под ударом очарованного копия. Поспешая к нему на помощь, увидел я, что уже поздно сохранить ему жизнь: я приспел почти в ту минуту, когда Доброслав наказал сего тайного врага моего.
Закрытый невидимостию, легко бы мог я преобратить в ничто Доброслава: таков был гнев мой,— но броня, талисман и собственное мое копие остановили мое покушение и возвели тем на высшую степень мою ярость. Я успел только привести в безопасность тело Зловураново и превратил оное в ту гору, дерево и мраморных львов, на коих после утвердил я всю тайну судьбы несчастных, подпадших моему мщению. Доброслав казался мне не столько виновен, как Гипомен, а притом я не мог ничего учинить ему. Но узнав, что королевич кимбрский находится без талисмана, поспешил схватить его в мои руки. Я овладел им в его замке прежде, нежели возвращение Доброславово могло привести его в безопасность. Рогнеда и Милостана также достались в мои руки, а какое распорядил я им наказание, услышите после.
Осматривая замок Гипоменов, нашел я волшебную доску: я имел об драгоценности ее понятие и чрезмерно обрадовался, увидя способный случай овладеть этим сокровищем. Я не имел причины беспокоиться о возвращении Доброславовом, потому что уповал со всем управиться прежде его прибытия. Первое мое дело состояло в вопрошении у волшебной доски, что предпринять мне над Гипоменом, Рогнедою и Милостаною, но, к изумлению моему, получил я следующий ответ:
«Король волшебников! Ты суетно даешь свободу неосновательному твоему мщению. Если боги и предают во власть твою детей короля кимбрского и дом царя дулебского, но они их охраняют, и все твои умыслы обратятся наконец в их пользу, а ты раскаешься. Уннигард даст разрушителя твоему очарованию, а от Доброслава произойдет дочь, имеющая быть наградою его, ибо ты никак не разлучишь брак Милостанин. Собственные твои дочери присоединятся к твоим неприятелям, которых в свое время ты возлюбишь».
Ответ сей произвел во мне страх, но как рассудок в неистовствующем от гнева не может иметь должных расположений, то размышления мои мало-помалу привели меня к заключению, что волшебная доска учреждена чрез прозорливость Гипоменову к таковым для меня показаниям. Я так был слаб, что по времени перенесши сию доску в мой замок, весьма долго не вопрошал ее ни о чем, как бы желая наказать ее за то, что держит она сторону моего неприятеля.
Вот каким безумиям бывают подвержены смертные! «Посмотрим,— говорил я,— посмотрим, как кто может отвратить мое очарование или оное когда-либо уничтожить, увидим, какие последства будет иметь брак Доброславов». После сего распорядил я мое мщение, и пред приступлением к произведению оного в действо учинил я обыкновенную великую клятву, с тем чтоб утратил я волшебную мою власть, если раскаюсь в моем мщении и буду когда-нибудь наклонен помогать к благополучию особ, учинившихся предметами моего гонения.
Во-первых, напал я на Милостану и превратил оную в наипрекраснейшую рыбу с тем намерением, чтоб оная, по отличному своему виду, попавшись рыбакам, досталась на стол какого-нибудь государя или в его пруд, а тем бы положить вечное препятствие в сочетании ее с Доброславом. По времени же сведав, что оная, некоторыми древними волхвами сооруженными и Доброславу чрез промысл богов данными сетьми быв поймана, получила прежний свой образ, прибавил я к заклинаниям моим и то, чтоб благополучие их брака до тех только пор продолжалось, пока сети сии очарованным копием не будут прорезаны. Тогда надлежало ей опять превратиться в рыбу и быть с супругом своим разлученною до времени, в кое очарованное копие каким ни есть образом переломится.
Потом обратился я к Гипомену и его супруге.
Должно ведать,— продолжал король волшебников к Зелиану, — что пещера, в коей я вас воспитывал, находящаяся в пустыне дулебской, была во всех обстоятельствах надежное мое убежище, или, лучше сказать, кабинет для моих размышлений. Вход в оную без моего дозволения загражден был для всего света. В сию-то пещеру определил я заточить королевича кимбрского с его супругою; и сам, оставя мое обыкновенное жилище, вздумал я обитать во оной, чтоб пресечь все способы, ежели б кто по-хотел стараться о их освобождении. Что ж вы, Зелиан, никогда не видали Гипоменовой темницы, случилось потому, что вход в оную загражден был очарованием.
Во-первых, рассудилось мне учинить жесточайшее поражение сердцу Гипоменову отнятием прелестей у прекрасной Рогнеды: я в глазах его превратил оную в мертвую человеческую голову и долго утешался отчаянием его при сем случае. Потом и самого моего мнимого неприятеля лишил естественного вида и из молодого человека учинил дряхлым стариком, ибо остатки человеколюбия воздерживали меня от предания его смерти, а так, как волшебнику, не мог я учинить превращения ни в какую другую тварь. Но чтоб сие его и Рогнедино очарование и в таковом обстоятельстве, если бы какой волшебник каким-нибудь образом вошел в их темницу, не могло быть пресечено, а обратилось бы им во вред, соорудил я волшебную дудочку и положил на возвышении, где Баламир видел лежащую мертвую голову. Сила сей дудочки содержала в себе то, что, если бы кто покусился свиснуть в оную, Рогнеда бы с разрушением в прах мертвой головы утратила жизнь свою, а Гипомен нашелся бы повешен на самом том виноградном дереве, которое учинилось из трупа Зловуранова.
Второе мое заклинание относилось до дочери Доброславовой, коя имела родиться в награждение рушителю моего очарования. Я не уповал, чтоб сие воспоследовало, но если бы случилось, то расположил я так: пришедший в темницу Гипоменову, долженствовал необходимо взойти на возвышение для взятия дудочки с восточной, а не с другой стороны; в сие время Гипомену надлежало ему показаться, и если бы он учинил ему кое наставление, следовало ему превратиться в каменного человека, держащего в руках медную стрелу; в прочем Гипомен долженствовал быть для унна невидимым. Когда ж бы унна восшел на возвышение с юга, запада или севера, он беспрепятственно свиснул бы в дудочку, и в то мгновение ока дочери Доброславовой надлежало греселиться в нарочно для того мною сооруженный перстень; а как я носил оный на руке моей безопасным, потому считал себя, что унн никогда ее получить не может.
— Враг чести моей,— сказал я, соверша все сие, Гипомену,— ты должен вечно остаться в сем образе и иметь утешение, взирая на прелести сей мертвой головы, когда ты мог осмелиться воспользоваться мне принадлежащим. Не думай, чтоб кто мог освободить тебя от твоего очарованного состояния, ибо не сыщется на свете смертного, могущего преодолеть все соединенные с тем труды и опасности.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74