— Мне не позволено,— говорила Зимония,— в путешествии твоем и в намерениях оказать иные помощи, как дать тебе сию шляпу. Она учинит тебя невидимым, когда надета будет тобою на голову; в прочем употребление сей пользы оставляется на твою волю. Однако ж я не советую тебе скидать с головы своей шляпу, если судьба приведет тебя во дворец царей дулебских, ибо ты легко можешь там оную утратить невозвратно.
Зимония, прощаясь со мною, вручила мне еще кошелек, из коего высыпались беспрестанно червонные, хотя бы трясти оным без остановки.
— В путешествии неможно обойтись без денег,— примолвила она,— и с сим кошельком не будет тебе в оных недостатка.
Я отблагодарил ей за все благодеяния и пошел, чтоб в первом удобном месте разведать о дороге, ведущей в страну дулебскую. Изучение разных наречий много облегчило путь мой, который продолжал я до земли дулебской чрез страны разных народов как сухим путем, так и водою, ибо я взял прямую дорогу и переехал залив меотисский в корабле.
Я счел за благо повсегда иметь на голове невидимую шляпу; для того как я шел пеший, невзлюбя всех коней после поездки моей на крылатом, то сие не токмо сохранило меня от многих беспокойств и опасностей, но и учинило мне странствование мое забавным. Вы не можете представить, сколь утешно быть невидимым, для того, что сие обстоятельство учиняет свидетелем наисокровеннейших действий. Я видел, как придворные обманывают друг друга, а вообще государя; как несходно ложные друзья поступают в глаза и заочно; как лукавят дети пред родителями, а супруги в своих браках; как набожные жрецы, изнуряющие плоть свою днем, провождают наироскошнейшие ночи; какие хитрости изобретают запертые красавицы, чтоб искусным образов впустить к себе смелого мужчину, и тому подобное. Я имел возможность пользоваться всём, чего нельзя делать без шляпы-невидимки, и, может бы, настроил довольно пакостей, если б Зимония не насадила в сердце моем добрых склонностей. Но я не стану вносить в мою повесть таковых мелких приключений. Догадливый человек и без меня проникает, каковы люди и что они в оном на счет ближних своих явно и тайно производят.
Я приближался уже к берегам Меотиса, как увидел одного путешественника, терпящего нападение от разбойников. Он оборонялся, как лев, противу многих. Неравный бой принудил меня поспешать, а шляпа-невидимка подавала надежду, что разбойники принуждены будут оставить свою добычу. Но я не имел никакого оружия, следственно, неловко было вмешаться между копий и мечей. Сие вложило мне в мысль заслепить злодеям глаза песком, коего на месте сражения довольно было. Я произвел сие с таким успехом и с произнесением угрозительных слов, сочтенных разбойниками за происшедшие с неба, что они сие вменили гневом богов, и как ослепшие, так и здоровые обратились в бегство. Голос мой удивил не меньше и избавленного мною, по-видимому, знатного происшествия путешественника. Сей остановился неподвижен, когда я снял мою шляпу и предстал глазами его; но я не оставил его в незнании и открыл ему как о себе, так и о причине моей невидимости. Путешественник приносил мне благодарность с таковым отменным родом чистосердечия и благородного духа, что я восчувствовал к нему отличную склонность, которая вскоре обратилась в тесную дружбу, ибо мы заключили путешествовать вместе.
— Сей мой друг вам довольно знаком,— продолжал Зелиан к Баламиру,— он называется Алавар и есть самый тот ваш любимец, с которым вы взрастали и учились вместе. От него узнал я о состоянии государства уннского и о всех тех щедротах, кои излияло небо к счастию оного в особу вашу, яко будущего наследника престола. Он учинил мне подробное описание об вас, так что я наконец, увидя вас в моем доме, и кроме перстня, бывшего на руке вашей, легко бы узнал вас. Алавар в разговорах своих, нечувствительно доходя всегда к особе вашей, так меня к вам пристрастил, что я вознамерился побывать в Уннигарде и действительно учинил бы то, если б судьба моя в последстве не разлучила меня с Алаваром, как о том услышите.
Алавар находился в путешествии не по иным обстоятельствам, как только для познания света и разнообразных нравов человеческих. Следственно, он не имел определенного намерения, куда следовал, почему и согласился не разлучаться со мною до тех пор, как удастся мне сыскать и освободить сестру мою. Он и без того шествовал в страну дулебскую, ибо странствующему примечателю находящиеся там боговещалище и воды священного Буга подают довольную причину побывать там, но, узнав об опасности моего предприятия, хотел оное разделить со мною.
— Сколько ни подает вам выгод,— говорил он,— отменная ваша шляпа в приключении, где должно отваживать жизнь свою, но со всем тем советы, око и рука верного друга не могут быть при том излишними.
Таковой довод привязанности его ко мне умножил любовь мою к нему. Мы продолжали путь наш, переплыли через Меотис и вступили в страну дулебскую.
Проходя по оной, всюду мы слышали похвалы воцарившейся над ними девице, которая, как сказывали дулебане, послана к ним с неба для восстановления разоренной аварами страны их. Киган, государь сего варварского народа, завоевал сие царство и истребил род владевших государей, но сам пропал безвестно и оставил без начальства как свой, так и побежденный народ. Авары оказывали жесточайшие притеснения дулебам, рассеялись без порядка в стране их и подали тем способом дулебам истребить себя совершенно. Но хотя страна сия и освободилась от своих утеснителей, но безначальство произвело не меньшие неустройства. Своевольство сильных и злых людей, споры за царский венец и междоусобия грозили прекрасной стране сей превращением в пустыню. Но тогда по ответу, полученному в боговещалище, нашли сию девицу в пустыне, и она в короткое время мудростию правления своего привела в забвение разорение аварское.
Алавар весьма был внимателен к таковым повествованиям, но я помышлял только о сыскании пещеры моего пустынника. Однако ж никто не удовлетворял моим касающимся до того вопросам, никто не ведал ни о пещере, ни о пустыннике, и сами мы, проходя все необитаемые места, не нашли желаемого.
Отчаявшись иметь успех в нашем поиске, согласился я на желание Алаварово, чтоб осмотреть столицу дулебскую. Мы пришли в оную и заняли жилище в уединенном месте города.
Алавар, не пропущающий ни в каком городе ни малейшей подробности без замечания и осмотрения, отлучился от меня на другой день очень рано, а я прохаживался по городской площади. Между проходящими людьми показалось мне лицо одного весьма знакомым. Я подошел ближе и, невзирая на перемененные одежды, познал в нем моего пустынника. Сей, может быть, приметя меня, но не хотя о себе знать дать, удалялся с поспешностию, однако ж я бежал вслед за ним и осмелился войти за ним в двери одного дома, в кой он вступил. Я нашел его одного; и как я, входя, для безопасности надел мою шляпу, то мог удостовериться, что я нашел моего воспитателя, рассмотрев его вблизи.
Я снял мою шляпу и, бросившись пред ним на колена, приносил извинение в учиненном мною пред ним преступлении, в которое повергло меня любопытство, родившееся в незрелом моем разуме.
Пустынник удивился, увидя меня пред собою так нечаянно появившегося.
— Любезный Зелиан, — сказал он мне, несколько подумавши,— я прощаю тебе все, что учинил ты в своих молодых летах, и отношу оное к необходимым следствиям судьбы твоей. Не думай также, чтоб ты огорчил меня похищением очарованной книги: сему надлежало случиться для начатия к поправлению некоторой важной учиненной мною в жизни моей погрешности. Однако ж бы я не извинил намерения твоего, с каковым искал ты пещеры, в коей я воспитывал тебя. Ты хотел похитить сестру свою, мне все то известно, но как ты не ведал, с каким намерением я сохранял ее от тебя и к чему она предназначена, то, впрочем, родственная твоя к ней любовь и забота о состоянии ее сей проступок твой оправдает. Может быть, ты пожелаешь узнать от меня, какое было намерение мое в рассуждении самого тебя? Но я не могу открыть оного до времени, в какое судьба дозволит тебе увидеть твоих родителей. Что ж надлежит до сестры твоей, причины, понудившие меня разлучить тебя с нею и пресечь все способы к вашему свиданию, были следующие: по некоторым обстоятельствам, о коих ты также со временем узнаешь, нанес я великий вред сему государству; надлежало оному удовлетворить, когда я познал мое заблуждение. При рождении сестры твоей открыл я, что судьба ее предназначивает ее к благоденствию сильного государства; но как место, в котором я нашел ее, не могло доставить ей приличного воспитания, то взял я труд сей на себя и унес ее в мою пещеру. Предприимчивый и нескромный нрав твой был мне знаем; проник я также и то, что ты от меня удалишься, к чему легко бы ты мог подвигнуть и сестру свою, а чрез то и ее сделать несчастною и мои намерения и надежды учинить бесплодными. Однако ж ведай, что несправедливость твоя противу меня не осталась без наказания: ты не можешь видеть сестру твою, хотя она и в сем находится городе. Старанием моим возведена она на престол и правит оным столь благо-успешно, что вред, нанесенный ошибкою моею дулебам, ныне неприметен.
На этом слове Баламир прервал повесть Зелианову: он бросился к нему и заключил его в свои объятия.
— Ах, Зелиан! — вопиял он.— Надежда моя не обманула меня: ты брат несравненной Милосветы, которой навек подвластно мое сердце.
Зелиан признался в том и соответствовал Баламиру в дружеских приветствиях.
Восторг короля уннского был несколько продолжителен, и старик нашелся принужденным оный нарушить и принудить Зелиана к продолжению повести.
— Пустынник поразил меня своими словами. Я повергся пред ним на колена и употребил всевозможные убеждения для исходатайствования себе прощения и дозволения видеться с Милосветою. Огорчение мое смягчило его, он жалел о мне, но, однако, не мог пременить того, что единожды уже воспоследовало.
— Намерения твои,— сказал он мне,— клонившиеся к похищению сестры твоей, принудили меня совершить действие, полагающее величайшее препятствие в свидании твоем с нею. Хотя ты можешь ее видеть, но сие не удержит тебя от разговоров с нею, а как скоро скажешь ты ей одно слово и она узнает, что ты ей брат, в ту минуту нанесешь ты ей крайнее несчастие: в ту минуту она пропадет в глазах твоих, и едва ли ты во всю жизнь свою ее увидишь. Теперь рассуждай, пристойно ли желать тебе с нею свидания?
— По крайней мере, я могу взирать на нее посредством моей шляпы так, что она меня не увидит,— говорил я.
Пустынник старался всеми силами удерживать меня от свидания, а я — убеждать его, так что он напоследок принужден был мне «сказать:
— Вижу я, что определенного судьбою никто убежать не может. Я чувствую, что свидание твое будет бедственно для Милосветы и огорчительно для самого тебя. Но как известно мне, что ты не можешь управлять своими желаниями, то и без меня пройдешь во дворец к ней, почему должно мне лишь предохранить Милосвету, чтоб ты вечно не учинил ее несчастною. Еще припоминаю тебе: удержись скидать во дворце твою шляпу, может быть, сие сохранит тебя от разговора с нею. Сверх того, возьми сей таинственный перстень, но дай мне клятву возвратить оный мне после свидания твоего, какими бы следствиями оное не окончилось.
Я учинил ему в том величайшие клятвы, принял перстень, благодарил его и бежал во дворец.
Я нашел сестру мою одну во внутренних ее покоях, и сколь она ни переменилась во время нашей разлуки, ибо красота ее достигла на верх совершенств, но я узнал ее. Долго утешался я, взирая на нее и примечая ее упражнения. Она рассматривала некоторые учреждения, относящиеся к благоденствию ее подданных.
— О боги,— сказала она, окончивши свое чтение,— я достигла до крайнего степени блаженства, ибо могу делать благодеяния целому народу. Но сие высочайшее утешение души добродетельной не приносит мне совершенного спокойствия. Я всем помогаю, кроме моих любезных, но родители мои, может быть, окружены бедствиями, нищетою и презрением. Я не знаю их, не вижу средств узнать, и они, может быть, не воображают, что дочь их на престоле. Еще в младенчестве своем имела я утешение знать моего брата, но и тот погиб; для того, впрочем, не оставил бы он меня в неизвестности о себе. Ах, Зелиан, ты один был вместо всех моих родственников, и тебя только могу я оплакивать!
Слезы потекли из очей ее при сем слове. Сердце мое вострепетало от радости и жалости. Я забыл завещание пустынниково и вскричал:
— Я здесь, любезная сестра!
Голос мой привел ее в изумление: она пришла в ужас, в котором я, не хотя ее оставить, снял с себя шляпу и бросился к ней с объятиями. Она узнала меня, и в восхищении нашем наговорили мы много беспорядочных слов. Однако ж радость моя недолго продолжалась: невидимка-шляпа, которую я держал в руке, вырвалась и обратилась в дым, приведший сестру мою в смертельный обморок. Я бросился к ней на помощь, но дым покрыл ее и исчез с нею.
Не можно описать тогдашнего моего смятения и горести. Я проклинал мою невоздержанность, рвал на себе волосы и кричал как сумасшедший.
— Опомнись, — сказал мне пустынник, представший ко мне в то мгновение ока,— твой крик может повергнуть тебя в бедствие: ты зашел во внутренние царские покои посредством невидимости, тебя никто здесь не знает. Увидя тебя, сочтут за злодея, в чем и не можно тебе оправдаться, когда царица их во время прихода твоего пропала: и так ты подвергнешься неизбежной казни. Подай мне перстень и последуй за мною, я проведу тебя в потайные двери.
Я подал ему перстень и предался его водительству.
Не правду ли сказывал я тебе — говорил он мне идучи.— Вот следствие твоего непослушания.
Я просил его, по крайней мере, уведомить меня, что воспоследовало с сестрою моею и жива ли она.
Пустынник мне не хотел ничего сказать о том, а повелел идти в боговещалище и вопросить.
— Может быть, там узнаешь ты желаемое,— сказал он мне и оставил меня в толпе народа на городской площади.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74