Долго гулял я в оном, утешаясь разными дотоле еще не виданными предметами. Правильность дорог, редкость и красота дерев и цветов, водометы и беседки на каждом шаге меня остановляли. Напоследок удивление мое взошло на высочайшую степень: входя в одну из дерев сплетенную сень, увидел я на дерновой софе спящую девицу. Ей не было еще больше восьми лет, но видно уже казалось, какие прелести получит она в возрасте совершенном.
Тогда я не только не имел еще понятия о прелестях нежного пола, но и знал оные только по описанию. Однако я не могу изобразить вам, какое удовольствие находил я взирать на сию девицу: сердце во мне билось, и я, севши близ нее, не смел почти дышать. В таковом положении провел я несколько часов, пока она пробудилась. Я не упомню, какие тогда были наши разговоры, но знаю только то, что мы с того часа сделались друзьями. Мы играли вместе и заплакали, когда я вспомнил, что мне надлежит ее оставить. Я вышел, запер по-прежнему дверь и едва успел положить на прежнее место ключи, как пустынник мой возвратился.
Он схватился ключей, которые всегда нашивал с собою, и, не приметя того, что я украл у него оные, заботился только о том, что оные забыл и чтоб мне они не попались.
— Не видал ли ты моих ключей? — спросил он у меня, как только вошел.
Ответ мой был готов, и я сказал, что нет.
Он, нашед их на том же месте, где забыл, успокоился. Таковым образом мне удавалось часто видеться с девицею, которой имя до сих пор мне неизвестно.
Я спрашивал у нее, каким образом она попалась к пустыннику и зачем он ее содержит так тайно? Она отвечала мне, что пустынник называет ее своею дочерью; что она, как себя помнит, обитает в сем саду; что пустынник приходит к ней только для учения ее в словесных науках; что она находит всегда готовый стол и прочее, когда ей захочется пить или есть. Кроме ж того она не знает ни о чем и не видывала от роду никаких животных, опричь меня и отца своего.
Сие подало мне причину к размышлениям: если девица сия дочь пустынникова, зачем же он не содержит ее так, как меня, на глазах своих, думал я. Однако ж, не имея понятия о различии пола человеческого и о следствиях, производимых природою между молодыми особами различных полов, если предоставить их естественной воле, не нашел я никаких оснований, чтоб воспитатель мой в сем случае поступал справедливо. Но нечем было оное пременить; я опасался, чтоб пустынник не проведал и о тайных наших свиданиях и не пресек бы оных к общему нашему огорчению, ибо мы, не зная почему, любили друг друга смертельно. Время наше протекало во взаимных наставлениях: что я узнавал от моего воспитателя, рассказывал ей, а чему она изучалась от него, толковала мне.
По несчастию моему, пустынник зачал ключи носить в кармане, и мне больше, нежели в два месяца, не удалось их получить. Привычка моя к девице повергла меня в жестокую печаль, что я ее не вижу. Несколько раз покушался я открыть пустыннику, что я ведаю про дочь его, и просить у него дозволения входить к ней, но опасаясь, что он, может быть, на сие не согласится и, узнав, что я пользовался ключами, не будет более оплошен, останавливал слова, готовые сорваться с языка моего. Но как сие не приносило мне отрады, прибег я к хитрости: я вздумал сказать ему, что слышал человеческий голос у дверей, и спросить, что сие значит. Я надеялся, что, может быть, он откроет мне истину и подаст тем случай просить себя не разлучать меня более с моею сестрою. Я действительно сказал ему о том с довольным притворством о моем неведении. Однако ж он уверял меня, что мне сие попусту мечталось, и, не дав распространять слов, меня оставил.
Я не могу изъяснить досады и печали, которую произвела во мне сия неудача. Всякий час прибегал я к дверям, удерживающим вход к сестре моей, кликал ее, но она не могла слышать, и я принужден был отходить со слезами. По некотором времени удалось мне украсть ключи, и при первом способном случае отпер я двери и побежал к сестре моей. Мы заключили друг друга в объятия и плакали от радости. Я открыл ей причину, по каковой столь долго с нею не видался. Укоряли за жестокость общего нашего отца, что он разлучает нас, и советовали о средствах, каким бы образом облегчить наше свидание. Не было ничего к тому удобного, как мне открыться в любопытстве, принудившем меня украсть ключи, и что я узнал, что есть у меня сестра. Она одобрила сию выдумку, и я заключил оное произвести в действо. Ожидая успеха, расстались мы довольны и с надеждою, что не будем уже больше иметь препятствия в свидании.
Пустынник еще не возвратился, и сей промежек времени напомнил мне о других дверях, за коими я не бывал и о которых первое открытие уничтожило бы мое любопытство. Я отпер оные и, проходя по заулкам мрачной пещеры, пришел в круглую храмину, освещаемую слабым светом горящей лампады. По стенам в оной висели разные совсем мне неизвестные орудия, а посредине ее стоял стол и на оном лежала толстая книга, переплетенная в змеиную кожу. Я выучен был грамоте от моего воспитателя; почему пожелалось мне узнать ее содержание. Раскрыв книгу, увидел я в ней только одни белые листы.
«На что ж,— подумал я,— иметь такую толстую книгу, когда в ней ничего не написано?»
И в самое сие мгновение ока на пустом белом листе изобразились буквы. С удивлением прочел я содержание оных:
«Сия очарованная книга может отвечать на все вопросы».
— Изрядно! — вскричал я вне себя от радости.— Изрядно, прекрасная книга! Мы наделаем тебе оных довольно! Скажи мне, я желаю знать, заподлинно ли сия девица, которую держит пустынник взаперти, дочь его и как достигнуть, чтоб я с нею был неразлучен?
Тогда в книге несколько листов перекинулось без моего прикосновения, и я читал на открывшейся странице следующее:
«Она не дочь пустыннику, но родная сестра тебе. Со временем вы узнаете о своих родителях. Судьба предопределила сестру твою для благоденствия некоторых народов, к чему пустынник сей ее приуготовляет, и для того не может быть, чтобы ты был с нею неразлучен».
По сем вопрошал я о состоянии и имени моих родителей, но книга не оказала мне в том услуги, и листы в ней не перекидывались. Я делал после того множество других вопросов, из коих иные были ответствованы, а другие остались без ответов. Наконец пришло мне в голову спросить, каким образом можно получить крылатого коня и летать на оным по воздуху. Я теперь не упомню слов, коим научила меня книга, но тогда я твердо оные впечатлял в мою память и был наставлен, что по прочтении оных требуемый конь явится к моим повелениям и понесет меня, в которую мне сторону угодно. Удовольствовавшись в сем обстоятельстве, пошел я вон, чтоб в тот же час изведать силу слов, сказанных мне книгою.
Но когда уже хотел запереть двери, вообразилось мне, что книга сия может подавать мне во многих случаях наставление и что я не всегда могу получать способ доставать ключи пустынниковы; посему заключил взять оную и спрятать в другое место. Я учинил сие, а двери запер по-прежнему.
Между тем как я вышел из пещеры для сыскания удобного хранилища книге, пришло мне в голову прочесть слова, призывающие крылатого коня. Я прокричал их — и в тот час таковый конь предстал ко мне. Удовольствие мое было неописанно; я не размышлял о следствиях, но сел на коня и дал ему волю нести меня куда угодно. Сначала я веселился: конь поднимался на воздух:
434
тихим летанием, но радость моя вскоре прошла, когда он пустился с чрезмерною быстростию. Я увидел себя в крайней опасности упасть и разбиться вдребезги, ибо мне нельзя было держаться, как только одною рукою, потому что в другой держал я книгу. Итак, схватился я за гриву коня, однако сие не помогло мне; конь отчасу умножал свою быстрость, к тому ж начал брыкать и потряхать меня столь жестоко, что книга вырвалась из руки моей. В самом страхе моем не забыл я, чего стоит потеря такового сокровища, почему хотел я оную схватить, но, наклонясь всем телом, потерял равновесие и сорвался с коня долой. Я не помню, что со мною последовало, кроме того, что я полетел стремглав с высоты воздуха на землю вслед за моею книгою. Смертный ужас лишил меня чувств.
Пришед в память, увидел я стоящую близ меня женщину и что я нахожусь в великолепных чертогах. Не чудно, если я, приготовясь к достоверной смерти, пришел в радость и удивление, нашед себя жива.
— Без сомнения, вы моя избавительница,— сказал я женщине, вставая и оказывая ей мои благодарения,— ибо в прочем погибель моя была неизбежна.
— Так, вы угадали,— отвечала мне она,— без помощи моей, конечно, нашли бы вы смерть близ моего жилища. Однако ж, оказывая вам помощь, не сделала я ничего, кроме должного всем смертным человеколюбия, следственно, благодарности за сие не заслуживаю. Я всегда обращала всю силу и знание свое на вспомоществование несчастных. Вам должно верить, что я волшебница, называемая Зимония. По некоторым обстоятельствам, в коих я виновною не бывала, впала я под гнев короля волшебников; сей учинил надо мною очарование, лишившее меня не токмо власти, но и заключившей навсегда в моем замке: я не могла выйти за вороты оного, не подвергнувшись смерти. Вы не можете представить себе скуки, каковую ощущает человек, склонный к добродеяниям, когда увидит себе пресеченные средства к соделанию добра. Я провождала время только прогуливанием в садах моего замка и оплакивая потерю моих трех дочерей, коих гнев короля волшебников отторг от меня и подверг разным злоключениям, которым я до известного времени пособить не в силах.
Гонитель мой познал уже мою невинность и несправедливость своего поступка, но ужасные произнесенные им в первых движениях гнева клятвы не могут до особливого случая пременить судьбу как дочерей моих, так и других соучаствующих и имеющих соучаствовать в их несчастии. Сама я хотя имею уже свободу помогать посторонним, но моим родственникам не в состоянии; избавлению ж своему споспешествовали вы сами. Я лишилась силы моего знания до тех пор, как очарованная книга была во власти одного пустынника, а кто он в самом деле, сказать я не могу; вам известно, каким образом вы лишили его оной, но утратою ее помогли вы спасению своей жизни, ибо дух, принужденный вами принять образ крылатого коня, хотя не мог вам не повиноваться, но пренебрегал ношу, не умеющую содержать его в покорности. Он хотел отмстить вам за несмысленую вашу отважность, вознамерясь опровергнуть в какую-нибудь пропасть. Счастие ваше состояло в том, что вы уронили из рук очарованную книгу: оная при падении своем в саду моем была подхвачена мною, и недеятельность моя в вспомоществовании человекам пресеклась. Я сохранила вас от раздробления. Пустынник жалеет об опасности, в кою вы предались, потому что он проник чрез волшебство о вашем неосторожном поступке. Он ведает также, что книга очарованная, доставшись в мои руки, лишилась своего действия, но он об утрате сей не тужит в рассуждении того, что сие обстоятельство полагает начало к возвращению собственного его спокойства. Впрочем, не жалейте, что вы достались в мои руки, судьба ваша будет благополучнее у меня, нежели у пустынника. Я не могу открыть вам о вашей природе, но знаю, что вы предопределены к некоторому высокому званию, которое требует довольного учения, познания света, обычаев и нравов оного. Я лишилась моих детей. Лета ваши еще способны к наставлениям; я хочу заступить место вашей матери, и от вас зависит просветить от меня ваши познания.
Я благодарил Зимонию за столь добрые ко мне расположения; и как я не надеялся на снисхождение пустынниково за нанесенные от меня ему досады, то с радостию препоручил себя в покровительство моей благодетельницы. Я обитал у ней несколько лет и в оные получил совершенное познание о свете. Она преподала мне наставление во многих свободных науках: в нравственной и политической философии и в должностях человека, зачиная от монарха до последнего земледельца. Прочее время мое провождал я в чтении полезных книг и прогулках.
Наконец испытал я, что человек предназначен к общежитию: сколь ни спокойна была жизнь моя у Зимонии,
но я начал скучать. «Я не знаю моих родителей,— размышлял я,— участь, к коей я определен, мне неизвестна. Какое ж будет последство обитания моего в сем замке? Он так пуст и вседневное упражнение мое так обыкновенно, что нельзя не желать перемены. Пусть осужден я не иметь сообщения со светом до некоторого времени, пусть должно не видать мне и моих родителей, но сестра моя, обитающая в заточении у пустынника, должна ли быть подвержена своей участи? Не благопристойнее ли обитать ей у Зимонии? Пустынник или надзиратель красавиц легко может быть подвержен искушению, каковое удобно произвести неприятные для сестры моей следствия. Многие читанные мною повести показывали тому примеры».
Словом сказать, я не верил, чтоб сестра моя, по уверению очарованной книги, лучше для благоденствия народов могла предуготовлена быть пустынником, чем Зимониею. Почему заключил просить сию о перенесении ее в одно со мною место. Зимония из прежних моих с нею разговоров знала уже, что я имею сестру, но причины, для коих она обитала у пустынника, либо были ей неизвестны, ,или она мне открыть об них не могла. Однако ж просьба моя не была ею отвергнута, она просила у меня только времени для призвания о том на помощь ворожбы. Учиня сию, сказала она мне, что она не имеет власти исторгнуть сестру мою из рук пустынника, но что я могу покуситься на ее освобождение. Она обещала мне оказать со стороны своей вспоможение и назначила день к моему путешествию.
Боги ведают, с каким нетерпением ожидал я оного дня; наконец оный настал. Зимония вручила мне шляпу и говорила следующее:
— Зелиан! Ты должен в стране дулебской искать сестру свою.
— В дулебской? — подхватил Баламир,— Эта страна мне очень известна. О боги, если догадка моя...
— Позволено догадываться,— пресек старик,— но не должно прерывать повествования.
Баламир, может быть, худо принял это наставление в Уннигарде, но здесь замолчал, и Зелиан продолжал:
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74