Сия государыня, оплакивающая кончину родителя своего, жертвовала оной не одними слезами: она неоднократно приспевала на помощь жениху своему в опаснейших вылазках и, своею пол ее превосходящею храбростию подавая помощь, не редко переменяла успехи неустрашимости римской и избавляла Кигана от величайших опасностей.
Можно сказать, что осаждающие и осажденные были неприятели, друг друга достойные. Чего не мог выдерживать целый свет, сию ужасную и сильнейшим народам стремительность в битвах римских, сей поядающнй огнь геройства, охлаждали малое число соединенных аваров и косогов; ибо предводимы были Киганом и Светаною. Римляне, купившие дорогою ценою невообразимого множества крови своих войск свои победы, не смели отважиться на приступы и довольствовались только осаждать город, уповая принудить оный к сдаче чрез пресечение привоза съестных припасов. В самом деле, голод угрожал великою опасностию осажденным. Возгордившийся победами Камилл предлагал уже о мире на поносных условиях: чтоб король аварский присягнул римлянам в подданстве и, отрекшись права на княжну Светану, отдал бы оную из своих рук жениху ее, пред ним достойнейшему. Предложение сие ответствуемо было сильными вылазками, и воины римские платили несчетным числом голов своих за наглость своего полководца.
Со всем тем без посторонней помощи город не мог бы выдержать надолго осаду. Княжна Светана послала грамоту в свое государство о скорейшем собрании остальных войск и довольного числа съестных припасов, а король Киган отправил гонца к другу своему, богатырю Булату, чтоб он поспешил избавить его в опасности. Грамота его была следующего содержания:
«Король аварский Киган другу своему непобедимому богатырю Булату желает здравия.
Я ни о чем не прошу тебя, ибо не смею убеждениями моими оскорбить наше дружество; довольно, если скажу тебе, что я проиграл римлянам два сражения, лишился на последнем из оных отца моей возлюбленной и вместе с нею осажден в моей столице Голод преодолевает оную больше, нежели оружие врагов моих; и я не могу сказать, надолго ли в состоянии будем мы выдерживать осаду Гордый Камилл предлагает мне мир на условиях, чтоб я добровольно уступил ему мою невесту и учинился бы его подданным; но для друга Булатова приличнее умереть с оружием, он не будет римским невольником».
В последний день пред пробуждением богатыря рус кого гонец с посланным от княжны Светаны достигли в Косогию. Боярин, правивший государством, не смел ни разбудить Булата, ни в сходственность повеления своего государя без воли его собирать войско; ибо не знал, согласится ли он быть сам правителем и одобрит ли посылку вспомогательного войска. И так, держа в руках грамоты, дожидался окончания сна богатырского
— Я,— говорил Астулф,— радовался, видя обстоятельства сии; ибо ожидал, что Булат не раздумает по отважности своей один напасть на войско римское и что уже непобедимая дубина его не будет иметь возможности защищать тело его от известной погибели, когда несколько сот тысяч мечей и стрел обратятся в одного человека.
Напоследок Булат проснулся. Боярин подал ему грамоты и объявил повеление своего государя, учиняющее его первым хранителем Косогии; притом требовал он от него изречения, намерен ли он остаться тут или желает ехать, чтоб по тому можно было учинить надлежащие распоряжения. Богатырь не отвечал ему ничего и читал грамоты.
— Далеко ли отсюда до столицы аварской? — спросил он, окончивши чтение.
— Восемь дней верховою ездою,— ответствовано ему.— Но прикажете ли собирать вспомогательное войско,— вопросил еще боярин,— и какое ваше вознамерение?
— Да,— сказал Булат,— я хочу на сей раз быть правителем княжества, чтоб избавить косожские войски от труда. Я не приказываю оных собирать и иду один помогать моему другу.
Не смели возражать против толь отважного предприятия, однако докладывали ему о выборе доспехов, богатырского коня и телохранителей.
— Мне ничего не надобно,— отвечал богатырь,— кроме мешка сухарей; я хожу пешком, а тело мою храню моею дубиною...— Ну,— продолжал он к боярину,— теперь будь ты правителем и дай мне сухари.
Тотчас исполнено его повеление, и он пошел в путь свой. Расстояние до столицы аварской совершил он шествием двудневным и на зоре третьего рассветания увидел башни оной.
Между тем голод принудил Кигана учинить решительную вылазку с тем, чтоб либо прогнать неприятелей, или с остатком войск погибнуть на сражении; ибо равно было умирать и не от достатка пищи.
Булат, взошедший на высокий холм, близ ополчения римского и почти в равном расстоянии от города находившийся, приметил выходящее из города войско, он ожидал спокойным зрителем последства сражения, не хотя без нужды вмешаться в оное и участвованием своим отнять часть славы, ожидаемой от храбрости его друга.
Сей поистине заслуживал, чтоб весь свет был тогда свидетелем его подвигов.
Сражение началось с равным с обеих сторон жаром; множество одних и отчаяние других производили равновесие в битве; однако римляне всюду принуждены были уступать, где присутствовал Киган; он один гнал целые легионы; но где вспомоществовала ему княжна Светана, там в минуты лишались римляне когортами жизни и места сражения. Стократно уже Булат бил в ладони от радости, взирая на чудеса храбрости, производимые его другом, но наконец множество начало преодолевать его: авары и косоги начали уступать; Киган не мог всюду поспевать; Светана была схвачена и влечена пленницею, и тщетно король, жених ее, стремился освободить предмет своей горячности; он сам изнемогал от множества полученных ран.
— А уже поздно будет, если я помедлю еще,— сказал Булат, прыгнув одним скоком с холма долой. Он побежал сквозь густейшие толпы римских сил; он не дрался и не оружием очищал путь себе, но давил людей, где шел, и, подобно валящему вихрю, опровергающему лес полосою по стези стремления своего, раздвигнул войски.
Вдруг очутился он на месте, где торжествующие победители с гордостью влекли неоцененную для Кигана и для своего полководца добычу и где друг его не искал уже кроме смерти. Он в мгновение ока потоптал ногами пленивших, освободил невесту своего друга и кричал к нему:
— Ободрись, король аварский, ты победил уже; оставь мне довершить следствие твоей храбрости! Веди свою возлюбленную и свои войски обратно в город, чтоб я имел место полущить на просторе этих разбойников.
Сказав сие, начал он работать своею дубиною; удары ее были жестоки: поражая одного, убивал он десятками; ибо пораженные отлетали прочь подобно камню, брошенному из пращи, и телами своими побивали стоящих позади себя. Он давил ногами опроверженных и погнал римлян, подобно быстрому соколу стадо галок; он шел не по земле, поля позади его устилались трупами; ибо он махал направо и налево, прыгал вперед и отскакивал назад, где оставались кучи отчаянных римлян, и, словом, он про-верно разносил смерть всюду.
Вскоре обрадованный Киган, отступающий с войском своим к городу, начал терять из виду бегущую рать своих неприятелей; но как густая пыль сокрыла из вида и его друга, то начал он опасаться о его жизни. Он не мог вообразить, чтоб силы одного человека достаточны были гнать целое войско, и потому жалел, что много положился на слова своего друга и оставил его погибнуть неминуемо. Хотя видел он чудесную его силу, храбрость и проворство, хотя приметно было, что он гонит неприятелей, однако приказал вновь трубить на брань и, отделя отборных ратников, поскакал к нему на помощь.
Приближась к месту, где был римский воинский стан, увидел он только пустые шатры и все припасы брошенные, аваров, побранных во время войны в плен, сбивающих уже с себя оковы; ибо и стража, хранившая их, обратилась в бегство. Киган, отдав приказ о занятии стана с корыстьми, продолжал поспешать на помощь Булату, но до самой ночи не мог достигнуть ни его, ни бегущих; он скакал только по полям, устланным телами. Получа из того надежду о успехах своего друга и рассчитав по пространству, занимающему число побитых, усмотрел, что неприятелей живых не осталось уже ни сотой части* и так остановился он со своими витязями и войском.
На рассвете продолжал он ехать тихим шествием по пути, указываемому ему следами победы его друга, и видел, что число тел римских началось от часу уменьшаться; наконец оных уже не было. И тогда-то огорчился было он, думая, что друг его, утомясь, погиб от отставших врагов своих; однако ж ободрился, увидя впереди себя воткнутую в землю его дубину и повешенную на оной кожу Смокову и мешок с остатком сухарей от дороги.
— Надобно, чтоб он был жив,— говорил Киган к своим полководцам.— Кажется, что римское войско все побито; но где ж он и куда удалился от своего оружия?
Между тем как всяк не мог постигнуть сему причины, увидели они Булата, возвращающегося к ним и ведущего на веревке Самого римского полководца Камилла, в по-следовании двух только его оруженосцев. Богатырь, приближась, поздравил короля аварского с победою и донес ему в коротких словах, что он не рассудил за благо оставить из войска римского никого, кроме Камилла с двумя его оруженосцами.
Киган обнял его и благодарил с дружескими выражениями за оказанную помощь, или, лучше сказать, за сохранение короны своей обще с жизнью и его возлюбленною Светаною. Скромный богатырь не присваивал себе ничего, как только что он довершил почти исполненное уже королем, его другом.
— Нет, храбрый Булат,— говорил Киган, усугубляя свои объятия,— ты удержал двоекратно жизнь мою, ты увенчал мое сердце возвращением моей возлюбленной, без тебя была бы она пленницею, а я погиб бы с моим государством.
После сего вручил богатырь королю плененного Камилла, который послал его под стражею в свою столицу, и повелел, возвестя княжне о счастливо совершенной преславнейшей победе, приготовить торжественную встречу и все для великолепного пиршества.
Аварский король, учиня распоряжение о погребении мертвых, предлагал Булату половину из корыстей, найденных в воинском римлян стане, но сей не принял ничего, а удовольствовался только на знак сей битвы собрать златые кольцы с перстов побитых благородных римлян, из коих снизал он себе некоторый род перевязи и считал всегда оную первейшим своим украшением. Киган, взирая на множество побитых, говорил своему другу, что он находит его в особливом защищении у богов, ибо не можно бы в прочем никому остаться живу, сражаясь с целым войском искусных ратников. Булат, твердо верящий в провидение небес, был с ним в этом согласен.
В самом деле, богатырь сей погиб бы, если б про зорливый кабалист Роксолан, узнавший про разостланные ему от адских князей сети и видящий, что он неминуемо упадет в оные, и для того он при спущении его с холма пред начатием сражения прилетел на своем самолетающем ковре и облил его таинственною водою из златого сосуда, которая тело его учинила безвредно от всяких поражений оружия.
Булат, услышав сие повествование Астулфово, начал приносить благодарность своему покровителю за одолжения, коих он до того времени не ведал; но Роксолан прервал оное и принуждал его внимать все происходящее в чертогах Царь-девицы.
Астулф продолжал:
— По исполнении всех распоряжений король аварский шествовал торжественно в свою столицу, имея у себя по правую руку своего друга и избавителя, богатыря руского. Воины, составляющие сей ход, почти все заняты были несением трофеев: столь много оных отнято и толь велико было число римских легионов.
Княжна Светана встретила победителей за городом со всеми вельможами и народом. Радостные восклицания наполняли воздух; всюду слышны были похвалы королю Кигану, Светане и Булату; жертвенники курились во всех храмах, и жрецы по внутренним животных прорицали о благоволении богов к народу аварскому и косожскому.
Когда Киган входил со Светаною в первенствующий храм, Булат, остановя их и созвав всех вельмож и полководцев, требовал от них награждения себе. Все изумились и не понимали, что значить будут желания богатыря, отказавшегося от участвования в приобретенных корыстях.
— Я желаю, чтоб две вещи оставлены были на мою волю,— сказал Булат. — Чтоб одна из оных совершилась в сей час и чтоб король дал мне на сие обещание.
Киган клялся ему во всем, примолвя, что друг его по известным своим добродетелям не может требовать вещей невозможных.
— Да, — подхватил Булат, — я ничего на первый раз не хочу, как прибавить радость, и чтоб в сей благополучный час король аварский венчан был на княжество косожское и сочетай браком с наследною оного княжною.
Любящаяся чета не противилась предложению, составляющему наилучшее из ее желаний. Вельможи косожские, хранившие корону и прочие утвари убитого своего государя, приступили к Кигану и просили принять оные с рукою их государыни. Итак, король аварский, вошедший в храм благодарить богов за победу, вышел из оного князем косожским и супругом возлюбленной своей Светаны. Торжества и радость народа усугубились; все были великолепно угощаемы, а особливо новые подданные косоги, и Булат, любящий праздновать, оживлял всех своим примером.
На другой день торжества, когда вельможи и военачальники пришли с поздравлением и подарками к новобрачным своим государям, Булат требовал, чтоб в сход ственность данного ему обещания плененный Камилл раз решен был из оков и участвовал при королевском пиршестве. Киган сему не противоречил, но некоторые из ближних бояр явно против сего возражали.
— Возможное ли дело, — говорили они, — допустить врага и пленника к таковой чести?
— Для чего ж бы нет, — подхватил богатырь, — такому великому полководцу, каков Камилл, гораздо больше оказано будет чести, если содержать его под стражею. Он может подумать, что его опасаются.
— Исполните мою просьбу, король аварский,— продолжал он, обратясь к Кигану,— я желаю, чтоб Камилл был призван и чтоб сей же час решено было о судьбе его.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74