Не воображайте также, чтоб и запрещение ваше, по коему обязан я клятвою не сказывать, что я у вас был и что мне известно ваше имя, рождало во мне бесплодное любопытство: нет, разрешение чудной судьбы моей и спасение некоторой великой царицы принуждают меня умолять вас о сем.
Зелиан во все время, когда Баламир говорил, смотрел на него с великим прилежанием, потом же, как бы пришед в восторг, сказал:
— По перстню, который вы на руке имеете, я разумею, кто вы. Но не ожидайте, чтоб мог я удовольствовать ваше любопытство: повествованием моим учиню я великое помешательство в намерениях ваших, к достижению коих остались для вас еще немалые затруднения. Итак, ведайте, что я не открою вам моей повести, поколь вы не принесете мне известия о живущем отсюда в десяти днях расстояния к востоку некотором сапожнике, который несколько лет уже не может продолжать своей работы за жестокою рвотою, приключающеюся ему всегда, лишь только возьмется он за свое шило. Тогда узнаете вы о моих случаях, имеющих связь с вашими, также и о источнике моего богатства и о сей завязанной платком руке моей.
Окончив слова сии, Зелиан без всяких околичностей оставил Баламира и удалился в свой уединенный покой.
Король уннов разумел, что ему в сем месте уже нечего делать больше, почему терпеливо принял определенный путь и по десятидневном шествовании достиг в деревню, где обитал помянутый сапожник. Ему указали дом его. Входя в оный, нашел он сапожника, готовящегося приняться за свою работу. Прилежание его к своему делу столько его занимало, что он, взглянув на Баламира, не сделал ни малого вопроса, а принялся за башмак, который был не кончен.
Баламир не препятствовал ему в его труде и ожидал, что с ним произойдет.
Сапожник, седши на свой стул, сидел несколько в молчании, как бы рассматривая башмак, и слезы готовы были пролиться из глаз его.
— Ах, Замира,— вскричал он, ковырнувши шилом.— Для чего ты столько мила моему сердцу?.. И ах! Для чего ты...
Больше он не мог выговорить: ужасная тошнота принудила его бежать вон, и не прежде четверти часа вошел он к Баламиру, измученный рвотою.
— Простите моей невежливости,— сказал он королю уннскому,— я несчастнейший человек, питающийся трудами рук моих и уже пятый год не могущий докончить одной пары башмаков. До несколько раз в день принимаюсь я за мое дело и всегда оное бросаю за ужасною тошнотою, происходящею от воображения о некотором со мною бывшем случае. Занятый оным при начале нынешней моей работы, я видел, что вы вошли, но задумчивость моя воспрепятствовала мне вас спросить, какую вы до меня имеете нужду. Теперь я ожидаю ваших повелений.
Баламир, считая, что сей злосчастный сапожник, не могущий отправлять своего ремесла, умирает с голода, вознамерился потому подарить его великой цены камнем, ожидая притом, что одолжение таковое убедит его открыть ему приключения свои. Итак, вынув из кошелька своего алмаз, подавал оный сапожнику.
— Возьмите сей камень,— сказал он,— вы можете оный продать и полученные за него деньги употребить на содержание вашего дома. Когда некоторые случаи, приключившие вам столь странную болезнь, мешают вам упражняться в трудах, то сие средство облегчит ваше страдание и вы можете уже оставить ваше ремесло, а я не требую от вас иного за сие в благодарность, кроме того, чтоб вы рассказали мне вашу повесть, коя должна иметь в себе, конечно, нечто чудное.
— О, государь мой,— подхватил сапожник,— я довольно считаю себя обязанным за ваше мне благодеяние. Но что лежит до открытия моих приключений, сего я ни за что в свете учинить не могу. Удержите при себе ваш подарок: я со всею моею скудостию не могу оставить моего ремесла, ибо судьба, мне оное предопределяя, составила в том важную тайну, обещающую мне со временем великое счастие, которое я добровольно утратил.
Баламир, изумленный его ответом, не знал, что начать, сколько он ни просил его об открытии весьма нужного к своему сведению, сапожник был неумолим.
— Вы учините бесплодным мое долговременное путешествие,—сказал Баламир в отчаянии,—я множество земель прошел, чтоб сыскать развязку моей участи, и оная от вас зависела, но вы отпускаете меня от себя тщетна,— После чего рассказал он сапожнику свои приключения, умолчав только о величестве своего чина.
Сапожник казался быть тем умягчен.
— Я не могу открыть вам ничего прежде,— отвечал он Баламиру,— доколе вы не увидитесь с братом моим, живущим отсюда верстах во ста, на самой сей большой дороге, которая лежит мимо моего дома. Если он откроет вам о своих приключениях, то и я не скрою ни малейшей от вас подробности. Если вам угодно принять сей труд, то ступайте и спрашивайте о сумасшедшем звонаре; вас без труда доведут к нему.
Баламир, видя, что ему не осталось больше, как либо бесплодно возвратиться, или не щадить ног своих, решился идти к сумасшедшему.
«Куда уже нейдет,— думал он, продолжая путь свой, я прошел больше, и, может, последнее уже то место будет, где я разрешу судьбу моего приключения».
Дорога, коею он шествовал, была мало населена; только рассеянные хижинки попадались ему не в близком одна от другой расстоянии. Любовь, чувствуемая им к Милосчете, облегчала ему скуку и затруднения пути, которою занимаясь по двух днях прибыл он к древнему капищу, имеющему при себе башню с колоколами и в недальнем расстоянии двор, довольно обветшалый. В сем-то месте обитал сумасшедший, коего Баламир искал. Приготовляясь расспросить, сел он под деревом близ капища и ожидал увидеть человека, чтоб спросить о звонаре.
Вскоре показался из ворот двора молодой пригожий мужчина и бежал изо всех сил мимо него к башне. Баламир, по приближении оного, спрашивал у него, не знает ли он о жилище сумасшедшего, но сей, не отвечая ему пи слова, ушел на башню и начал звонить в колокола.
Баламир долго ждал его возвращения и по беспорядочному и необыкновенному его звону догадывался, что он самый тот, кого он ищет. Наконец звонарь появился, но бежал в дом, заливаясь слезами и не ответствуя на вопросы Баламировы. Сей хотел войти в дом его, но при самом входе сумасшедший встрелся с ним опять бегущий на колокольню.
Баламир, видя, что несчастный сей человек совершенно без ума, начал отчаиваться получить от него каковое-либо объяснение; однако ж вознамерился взойти на башню и испытать в последние, не можно ли его довесть до разговоров.
Он нашел безумного в обыкновенном упражнении, то есть звонящего, что и продолжал он до тех пор, как утомился. После чего вскричал он троекратно:
— О богиня! О богиня? Ты меня оставила! — и слезы полились из очей его.
Баламир, заставши вход, чтоб его не выпустить, начал спрашивать, какую призывает он богиню и что значит необыкновенный звон, им производимый.
— А, государь мой! Сей тайны вы никогда от меня не узнаете,— отвечал звонарь.
Больше Баламир не мог от него добиться; звонарь на все вопросы отвечал только вздохами и просил себя выпустить. Король уннский, употребя тщетно все средства к выведанию его тайны, хотел уже его оставить, как безумный сей, усмотря на правом его виске родинку, вскричал, со странным телодвижением и бросаясь на колена:
— Ты тот человек, которому определено возвратить утраченное мною счастие!
— Но ты не ожидай от меня,— сказал Баламир, пользуясь его расположением,— чтоб я учинил тебя благополучным, доколь подробно не расскажешь мне своих приключений.
— Моих приключений?..—отвечал звонарь.—О, государь мой, хотя бы я стал и тысячекратно злосчастнее, нежели теперь есмь; хотя бы мучения, ежедневно мною претерпеваемые, возросли до бесконечности, вы не можете от меня узнать ничего преждевременно, ибо от тайны сей зависит вся питаемая мною надежда и, открываясь вам, я вечно оную утрачу. Однако ж от вас предлежит узнать оные некогда. Возьмите труд шествовать вниз по течению видимого вами сего источника: в одном месте найдете вы рыбака, починивающего свои сети, просите его об открытии причины, для чего он чрез многие годы не может окончить починку своих сетей. Если сей вам откроет... о боги! сколько людей учинятся благополучными!.. Вы не будете уже иметь труда искать меня: я сам явлюсь упасть к ногам вашим и удовлетворить вашему желанию.
Выговоря сие, звонарь нашел средство проскочить мимо Баламира и удалился от него поспешно.
Король уннский, видя необходимость или оставить свое предприятие, или следовать предписанию безумного, не знал, что начать. Он сошел с башни, и как уже смеркалось, то вознамерился провести ночь под деревом в роще, окружающей капище. Всю ночь мучился он размышлениями: сначала представлялась ему его должность, что он оставил свое государство из одного только любопытства; сие приводило его в раскаяние. Страх присоединялся к тому, что, может быть, любимец его Алавар не в силах будет понести все трудное бремя правления, или в случае, если пристрастия вскользнут в его душу, он развратится и повергнет подданных его в тысячи бедствий. Вкус царствования также угрожал ему, что отведавший оного легко может забыть свои обязательства, если нужно нарушить оные для удержания при себе престола. Однако ж он полагался на верность и добродетели своего любимца. Но со всем тем он чувствовал великое побуждение возвратиться в Уннигард и определил с началом дня восприять обратный путь. Однако ж при окончании сих рассуждений Милосвета представилась ему со всеми своими прелестями и добродетелями. Слова, кои она сказала ему, подавали ему надежду, что он когда-нибудь овладеет особою толь совершенною; короче сказать, любовь переменила все его намерения: он забыл труды претерпенные и ожидал только зари, чтоб шествовать по течению назначенного ему источника.
Сладкий сон последовал сему, и оный не нарушился, доколь обитающие в роще птички пением своим не возвестили начало дня. Баламир, пробуждаясь, протирал глаза свои и был приведен в немалое удивление, приметя, что из перстня, найденного им в столице дулебской, произошел весьма ясный блеск. Когда упражнялся он в рассматривании сего явления и изыскании оному причин, услышал исходящий из перстня женский, совершенно сходствующий на Милосветин голос, произнесший следующие слова:
Прости, Баламир! На весь день лишаюсь я утешения быть близ тебя!..
С кончанием сей речи золотой луч выскочил из перстня, и блеск, находившийся в оном сначала, пропал. Король уннский сколько ни старался постигнуть сие приключение, но никак не мог. «Меня окружают волшебства,— думал он,— все случившееся со мною с самого выхода моего от дулебов чрезъестественно. Конечно, какой ни есть злой чародей вмешался в мои обстоятельства, чтоб вывести меня из терпения: не довольно, что все встречи в моем путешествии расположены такою связью, какая влечет меня отчасу далее от моего отечества и в страны неизвестные, но еще и стараются уверить меня, что возлюбленная моя царица разделяет со мною беспокойства моего пути. Но как ей можно быть заключенной в сем перстне? Сие только мечта...»
— Но ах! — сказал он, позадумавшись. — Хотя и мечта, но весьма для меня приятная. Я чувствую, что мне легче погибнуть, не достигнув моих желаний, нежели оставить труд, сулящий мне исполнение оных.
Посем оставил он рощу и шел вниз по течению источника.
Целые полгода продолжал он путь свой по берегу источника, учинившегося великою рекою, снося различные и выводившие его из терпения беспокойства. Иногда надлежало ему переплывать впадающие реки, а иногда терпеть утомление от солнечного зноя и голод в странах необитаемых, однако ж единственное имя Милосветы ободряло его при крайнейших изнеможениях, и напоследок достиг он к стоящей на берегу хижине, пред которою находились разные рыбачьи орудия.
— Без сомнения, я при конце моих трудов,— сказал Валамир,— Обитатель сей хижины объяснит всю мрачность, покрывающую приключения царицы дулебской.
Выговоря сие, хотел он постучаться у дверей хижины, но оные отворены были хозяином, который, взглянув на него мимоходом, бежал к своим сетям, схватил челнок и готовился починивать свою сеть. Но, завязав одну ячейку, бросил челнок и бежал, как сумасшедший, к реке. Постояв несколько минут, испуская глубокие вздохи и взирая в разные места в воду, возвратился он опять к своей работе. Опять завязал один узел и, опять бежав к реке, производил примечания свои в воде. Сие повторяя до несколько раз, бросил он челнок и нитки и возвратился в свою хижину.
Баламир ветрел его у дверей и просил о странно-приимстве.
Рыбак сей, имеющий вид уже пятидесятилетнего мужа, принял его с радостью. Он угощал его всем, что было него наилучшего, и расспрашивал у него о причинах, заведших его в сию необитаемую страну.
Баламир не скрыл от него ни малейшей подробности и рассказал ему все случившееся с ним от времени, когда он изшел из Уннигарда.
— Вы простите меня,— промолвил он, окончав свои приключения,—что я заклинаю вас богами не скрыть от меня вашей повести, ибо кроме того, что доверенностию сею, может быть, учините меня счастливейшим из смертных, но и разрешите мое удивление о поступке вашем при починивании ваших рыболовных сетей.
Рыбак, который во время, когда Баламир рассказывал свою повесть, оказывал попеременно то знаки сожаления, то удовольствия, ответствовал ему:
— Король уннский, я не скрою от тебя ничего, если ты дашь мне обещание по выслушании моей повести исполнить некоторое действие, для коего потребны отважность и великодушие.
Баламир клялся ему, что он себя не пощадит и всеконечно в угодность его исполнит все состоящее в его силах. После чего рыбак, вздохнув, говорил следующее:
— Напоминание несчастий и благополучия, попеременно следовавших в моей жизни, извлекает из меня вздох сей... Ведай, Баламир, что я совсем не в таковом родился состоянии, в каковом ты нашел меня ныне упражняющегося. Я имел право заступить престол великого государя по происхождению моей природы. Но как случаи мои имеют связь с приключениями отца моего, царя дулебского, то имей терпение, что я начну сказание от некоторого времени прежде несчастной войны дулебов с аварами.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74