— Возлюбленный Сидон, — подхватил царь целтиберский, приметя действие, произведенное в моем сердце бездушными чертами своей дочери,— о если бы ты видел подлинник, ты сказал бы, что художник не все еще изобразил в подражании. О, если бы я счастлив был, чтоб за все твои одолжения мог воздать тебе, учиня тебя моим сыном, с какою бы радостью предал я в объятия твои Зениду.
Признаюсь, что я почти одним только воображением пленился до крайности прелестною дочерью царя целтиберского; посему не удивляйтесь, что я повергся к ногам Ивероновым и, благодаря его за незаслуживаемую милость, повторял клятвы о презрении моей жизни для избавления детей его. Царь Иверон столько был тем тронут, что повелел с той минуты называть мне себя отцом своим.
— Если мы и не будем счастливы,— говорил он,— узреть в жизни детей моих, если Зоран погиб и Зенида не соединится с тобою вечными узами, кто приличнее заслуживает мое усыновление? Кому наилучше вручу я наследство моего престола, как тому, кто из единой добродетели за меня вступился?
Я благодарил моего благодетеля, обнимая его колена, и просил дозволения в тот же день отправиться на мой подвиг. Тщетно старался он удержать меня при себе на несколько времени; я насильно вырвался из его объятий.
— Дражайший отец мой,— сказал я царю,— вы учинили несчастия свои общими и мне, то простительно ли будет любовнику тратить время, в кое может он сократить несколько часов из несчастной судьбы несравненной Зениды.
Выговоря сие, простился я с ним, оставил страну целтиберскую и обратил путь мой на север по наставлению волшебницы Тифеи.
Я сносил все затруднения странствования. Любовь к царевне Зениде, коею заняты были все мои помышления, облегчала тягости, мною сносимые: иногда проезжал я непроходимые леса, то взбирался на неприступные горы, переплывал морские заливы, сражался с дикими зверьми или с бесчеловечными жителями стран варварских. Я все преодолевал, но не считал сие достойною жертвою красавицы, кою обожал, не зная, такова ли она в самом деле, как я чаял. Наконец, путешествуя целый год, лишился я коня моего и принужден был продолжать странствование пеший.
Чрез несколько дней по сем, зашедши в дремучий лес, в коем принужден был просекать себе дорогу мечом моим, выбрался я на прекрасный луг. Я в жизни моей не видывал места, где бы природа лучше могла соединить свои прелести и расточить свои щедрости: чистейший воздух, наполненный ароматными испарениями всюду тут растущих благовонных цветов, колебался только от приятного пения птичек, кои украшали видом перьев своих кусточки, на коих сидели. Прозрачные источники били ключом свежей воды из-под всякого дерева, кое приглашало под тень свою; зрелые плоды тысячных родов изображались прелестнейшим повторением на поверхности воды. Словом, все там было очаровательно, все привлекало. Стократно покушался я утолить мой голод со всех сторон над головою моею висящими плодами, но завещание Тифеино навсегда удерживало мою алчность. Наконец, утомленный трудным путешествием и полдневным жаром, лег я под финиковым деревом, около коего обвившийся виноград листьями и гроздями своими составлял непроницаемую сень. Прохладный ветерок, качая ветви дерева, преклонял спелые виноградные гроздья почти к самым губам моим.
Представьте, какое искушение человеку, не евшему более суток. Я сорвал гроздь и, держа оный в руках, размышлял, не безрассудно ли я умираю с голоду, следуя завещанию волшебницы. Разве плоды всего света напоены для меня отравою от чародея Зивияла? Если он может погубить меня чрез пищу, он давно бы уже учинил сие на прочей моей пище, кою я вкушал. По таковых размышлениях заключил я съесть виноград и поднес уже ягоды ко рту, как вдруг услышал позади себя голос кричащей женщины:
— Ах, прекрасный богатырь, удержись от вкушения! Ты в садах Зивияловых.
Я бросил гроздь, вскочил и увидел позади дерева стоящую девицу неописанной красоты Легкое ее одеяние, едва скрывающее то, что упрямые красавицы не всем показывают, придавало прелестям ее новые заразы. Надлежало быть утомленну, как я, надлежало любить Зениду, чтоб не восчувствовать чего-нибудь к божеству, представшему в надлежащем для искушения месте.
По крайней мере, я не забыл о вежливости. Я подошел к девице, оказавшей мне одолжение в предохранении меня от опасной пищи. Принесши ей благодарность, осмелился я спросить ее, кто она такова.
— Я несчастная царевна,— отвечала она мне,— впадшая в руки бесчеловечной Нагуры, сестры чародея Зи-вияла.
Если б лицо ее сходствовало с изображением, виденным мною в чертогах Ивероновых, я счел бы ее за Зениду и упал бы тотчас к ногам ее. Столь подобно было описание в сих первых словах ее. Она была прелестна, но Зениду воображал я еще быть превосходнее.
— Приключения мои несколько длинны,— продолжала сия царевна,— и для того сядем, чтоб спокойнее могли вы их выслушать.
Мы сели, и она начала.
— Я дочь великого царя персидского. Уже обручена я была за короля армянского, который,— промолвила она вздохнувши,— во всем подобен был вам, любезный богатырь. Я любила жениха моего, а он меня обожал. Но жестокая Нагура похитила меня почти из самых его объятий почти в самый день нашего брака. Красота, которую, сказывают, что я имею, побудила сию чародейку умножить мною число злосчастных, определяемых ею для забавы жестокому ее брату. Я нашла в замке Зивияловом до ста девиц; ибо волшебница похищала всех, которые отличались в свете прелестями лица своего. Признаюсь, что вид, в каковом предстал предо мной брат ее, скоро истребил из памяти моей возлюбленного моего короля армянского. Я чувствую, что то было действие очарования, ибо, впрочем, постоянное мое сердце не могло бы истребить единственный предмет чистейшего моего пламени. Но представь себе: бесчеловечный чародей, очаровав мои чувства, наполнянные жестокою к себе страстию, презрил мою любовь. Он, едва только взглянув на меня, не удостоил меня ни одного слова. Он всегда убегал от меня, когда я его искала. Сказывают, что какая-то царевна пленила его.
Но благодарю богов, чувства мои переменились, я ненавижу уже неблагодарного... Но подумай, я женщина и не могу сносить презрения,— сказала она, схватя мою руку и прижавши ее к своей груди.
Признаюсь, что обстоятельство сие привело меня в замешательство и без особливого случая я не вышел бы из моего исступления. Страстные взоры сей девицы, на меня устремленные, представили мне, сколько бы мог я быть счастлив, нашедшись в таковом положении с царевною целтиберскою. Огонь, коим пылала грудь обручницы короля армянского, чрез прикасающиеся руки переходил в мою. Воображения мои заблуждали: я чаял мыслить о Зениде, но взирал на ее совместницу; сам внутренно противился родящимся во мне побуждениями, но целовал уста, нечаянно коснувшиеся к губам моим...
Ах! Да простит мне Зенида, сие случилось сверх ожидания, сие было лишь очарование!
Однако в самое опаснейшее для меня мгновение увидел я великого тигра, бросившегося на царевну персидскую; смертоносные его когти вонзились в ее тело. Я вскочил, обнажил меч мой и, желая поразить тигра, промахнулся и концом меча задел по плечу ту, кою хотел избавить. В сию минуту земля потряслась под моими ногами, тигр исчез, прекраснейшее место обратилось в забытую природою пустыню, а царевна персидская — в нагую черную старуху, коей тело украшено было седою шерстью и как бы нарочно только на плечах прикрыто клочком медвежьей шкуры, чтоб учинить совершенное противоположение прелестям виденной красавицы.
— О злодей! — вскричала она, обратясь в летучую мышь и удаляясь по воздуху в представившееся мне на неприступной горе здание.— Сколь ты счастлив: едва ты не учинился добычею Нагуры; однако ты не избегнешь рук моих или раздраженного тобою ее брата.
Вскоре ведьма сия исчезла в глазах моих, а я остановился неподвижим в размышлении об опасном моем приключении.
Стыдясь моей неосторожности, извинял я слабость, в кою готов был опуститься только по чрезъестественному действию очарования. Не понимал я, кому обязан я за неожидаемую помощь и кому приписать привиденного тигра, спасшего меня от бедствия, мне угрожавшего. Я не знал, что начать, хотя и радовался, достигнув до Зивиялова замка; ибо видимое на горе здание считал его жилищем. Надежда, что увижу, а может быть, и освобожу Зениду, наполняла меня бодростию. Я шел подвергнуться всему, что бы ни было, и уповал на силу моей руки и моего оружия.
Я поспешал неутомимо к горе, превозмогая все затруднения, ибо надлежало мне перепрыгивать опасные пропасти, спускаться с прекрутых утесов и каменных скал, сражаться с обитающими на оных страшными змиями. Но, продолжая целый день сие, с огорчением видел, что замок чародеев столько ж от меня удалялся, чем чаял я к оному приближаться. Мрачная ночь застигла меня на опасной каменной скале, так что я не смел ни спуститься с нее, ни взять моего отдохновения. Я сидел, схватясь обеими руками, и тщился бодрствовать. Но сколько я ни принуждал себя в том, глаза мои противу воли моей сомкнулись.
Ужасный шум возбудил меня. Я увидел великую огнем пылающую гору, летящую прямо ко мне на голову. В страхе простер я мои руки, чтоб подхватить оную; но как я и держался только на скале с помощью рук, то, оборвавшись, полетел стремглав в находившуюся под ногами моими пропасть. Ужас смерти (ибо невозможно мне было воображать, чтоб не раздробилося тело мое в части от сего падения) привел меня в беспамятство. Сколько я в оном находился, сказать не могу, но, почувствовав, как бы облило меня нечто подобное холодной воде, пришел в себя и, к удивлению моему, очутился я у самых ворот замка. Я не имел времени рассуждать, во сне ли мне привиделось падение мое в пропасть или было то в самом действии и каким образом я остался цел, для того что страшное привидение обратило меня устремить на себя мое внимание. Показалось мне, что ворота замка почти с подобным грому стуком отворились и из оных пролилась огненная река. Смола и горючая сера, клокочущая в оной, лилися.
Я принужден был уступить все пожирающему пламени; ибо неустрашимость не помогла бы мне от оного; однако ж горящая жидкость стремилась за мною всюду, куда я ни убегал. Утомясь бесплодным беганием, видел я себя оною окружен. Уже чувствовал я жар, долженствующий необходимо меня уничтожить, как вдруг появилась приближающаяся ко мне раскаленная железная ладия; всех непостижимых воображению родов чудовищи влекли оную. Посреди сей узрел я бесчеловечного Зивияла с напряженным луком, готового пустить в меня огненную стрелу.
Не успел я еще ни к чему вознамериться, стрела сия, провождаемая яростным взглядом чародея, полетела в мою грудь; я схватился за меч мой, однако ж не помогло бы то мне, если б броня моя не была крепче коснувшегося мне оружия: стрела разбилась вдребезги о грудь мою, не причиня ни малейшего оной вреда. Тогда-то вскипел я гневом; все опасности исчезли в глазах моих; с мечом в руке бросился я во вреющую реку, рубил в досаде самые крутящиеся пламенные вихри, кои удерживали меня приблизиться к чародею. Волшебная сила меча моего тотчас уничтожила привидение: огонь исчез, и удар мой упадал уже на мерзкого Зивияла; но в то мгновение железная ладия обратилась в великого крылатого змия, который, поглотя чародея, поднялся на воздух. Удар мой остался тщетен и лишь привел в колебание воздух окрест меня. В жестокой досаде, что искомая добыча мщения моего избегла от рук моих, бросился я к воротам замка, кои нашел запертыми замком с чародейными начертаниями, и начал рубить оные мечом моим. Очарованные затворы не устояли противу действия моего оружия и, распадшись, открыли мне свободный вход внутри жилища Зивиялова. Все, что ни представлялось моим взорам, было мерзко или ужасно для оных.
В одной стороне видел я прикованных чудовищ, терзающих еще трепещущие члены несчастных человеков, выданных им на пищу; в другой представлялись мне котлы, варящие в себе змей и разных гадов; нестерпимый смрад заражал тут воздух, и все здание было из черного закоптелого камня. Но сколь ни побуждала меня природа удалиться из такого отвратительного места, гнев удерживал меня. Я чаял дождаться нападения на себя от чародея, в чем и не обманулся. Он появился летящий противу меня на самом том змие, который его проглотил.
— Дерзкий,—кричал он мне,—ты желал найти себе гроб в моем жилище, ты, без сомнения, получишь оный!
Сказав сие, сразился он со мною копием, из коего брызгали толь пронзительные огненные искры, что сожигали в мгновение ока все, к чему ни прикасались. Броня моя защищала меня от сего опасного оружия моего противника, и я имел свободу действовать мечом моим. Первый удар раздробил в части копье чародею, другим лишил я его руки. Змий хотел было опять пожрать Зивияла, но я, повторяя удары, отсек чудовищу голову; оное исчезло и оставило чародея действию неумолимой руки моей. Я не смотрел на его покорность, не веря словам лютого безбожника, и изрубил его в части.
Соверша сие, готовился я к другому сражению, ибо не сомневался, что Нагура придет мстить мне смерть своего брата. Однако ж я, проходя палаты, переходы и погреба, находившиеся в замке чародеевом, не нашел ее. Всюду господствовала ужасная пустота, и я, пришед в себя, начал уже отчаиваться сыскать в сем месте возлюбленную мою целтиберскую царевну. Сие приключило мне разные мучительные воображения. Я чаял, что бесчеловечие чародеев погубило детей царя Иверона или удалило их в таковую страну, куда желания мои не в состоянии довести меня к ним на помощь. Но между тем вошел я в прекраснейший сад.
Сколько противны и гнусны были первые предметы во внутренности замка, столько, напротив, пленяли они взоры мои здесь. Весна и лето соединялись тут в прелестнейшем порядке, а осень по местам являла свое изобилие. Истуканы редкого художества украшали дороги и водометы; прохладные сени привлекали к отдохновению. Я шел нечувствительно отчасу далее; предмет отвлекал меня от предмета и приводил мне в забвение опасность, что я нахожусь в жилище смертельной моей неприятельницы Нагуры;
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74