но восстенает твое отечество, когда они от сих уклонятся. Венец их впадет в руки чуждых, борьбы, смятения покроют лицо славной славенской области, и сие будет время, когда должно бы ей испровергнуться. Однако я всегда воздвигну ее из ее чаемых развалин. Златый сосуд, хранящий судьбу русов, удержит перевес против хищников венца сего. Я определяю тебя хранителем оного. Твоя отечественная ревность достаточна постановить в тебе бодрого оному стража, чтоб не впал оный в руки неприятелей. Доколе ты жив, никакой злодей русов, ни сам враг их, и враг мой чародей Змиулан, похитить его не могут. Я дам тебе волшебное зеркало, которое предварит тебя о всех на златый сосуд покушениях и чрез кое ты будешь извещен о всем происходящем в свете. По удалении твоем в жилище душ блаженных ученик твой Роксолан будет наследником сей стражи и твоего искусства. Я просвещу разум его и наполню оный таинственными знаниями. Но как дальнейшие подробности о судьбине русов не могут быть по совету богов открыты, то да обратишь ты в пути небес свое проницание, избранные люди могут рассуждениями и просвещением своим разверзать мрачные завесы предбудущего и следующего.
Тогда служебные духи принесли предвещающее зеркало. Огонь, исшедший из уст Чернобога, свернувшись клубом, поместился невидимо в златом сосуде и начертал незагладимыми буквами должности государя на венце Русовом (ибо самый тот был венец сей, который ты, о Булат, освободить тщишься из рук Царь-девицы).
Мы учинили вновь тридевять коленопреклонений и следовали вон из обители Чернобога на юг, по пути, отверстому нам его пламенною острогою сквозь внутренности земли до самой нашей пещеры, находившейся в фебте горы Алана. Служебные духи с песнопением нас провожали, и мы не видали уже ни страха тартарского, ни ужаса от страны, где господствует вечная зима; путь наш устлан был цветами. Дорогою беспрестанно читая закон, начертанный на венце, затвердил я оный наизусть и извлек из оного единое сие содержание:
«Монарх! Коль хочешь быть достойным, забудь себя и будь лишь отец, страж и слуга твоего народа».
«О невозможная к сношению заповедь!— возопил я во внутренности души моей.— Сколь ни неопровергаемо сие положение, но вижу я, что предстоят великие беды моему отечеству, познаю я, сколь важно должно быть некогда мое бдение».
Мы прибыли в нашу пещеру.
Тут Аспарух, поставя на огражденный талисманами стол сосуд, венец и зеркало, начал трудиться в составлении летающего ковра. Всех родов птицы дали дань на его сооружение: большие и малые перья сотыкал он художественною своею рукою; а я между тем бодрствовал при столе, хранящем залог благоденствия русского. Взирая беспрестанно в зеркало, видел я происходящее в моем отечестве. Мне представлялось, как многочисленная орда, под предводительством Русовым, очищала себе мечом путь к своей державе, как храбрые алане ополчились, не допуская ее пройти сквозь свои земли, и с каким мужеством сражались, но быв побеждены, нашлись принуж денными заключить вечный союз, дать свободную дорогу и пропитание непобедимым русам; и потом видел я вше-ствие их в пределы нынешние земли русские и славянские и побеждающих старожительствовавших там народов финских, которые либо покорялись, либо оставляли места свои, бежа в необитаемые страны к северу, востоку и югу, чтоб учиниться начальниками государств: черемисского, мордовского, чувашского, вотяцкого и прочих; казалось мне, как возносили главы свои две новые империи славян и русов, как созидались столицы: великий Славенск и великая Руса, как строились многочисленные города и населялись храбрыми моими соотчичами. О всем том доносил я трудящемуся Аспаруху, и мы радовались о счастии наших собратий.
Наконец летающий ковер стал готов. Оным можно было управлять так на воздухе, как ладиею на воде: оный поднимался на высоту, опускал вниз, стремился вдоль и оборачивался в каждую желаемую сторону.
— Посредством ковра сего, о Роксолан, сказал мне Аспарух,— намерен я подкрепить храбрость и надежду нашего народа. Ты ведаешь, что нужно утверждать простолюдинов в предрассудках, как для того, чтоб привести их в повиновение, так и затем, чтоб можно было при всяком нужном случае возбудить их ревность и храбрость, под предлогом защищения вещи, кою сочтет он за святыню. Венец, мною соделанный, конечно, заслуживает сие предпочтение, в рассуждении предписанных на оном законом положений; однако ж надлежит деятельнейшим способом привести народ к рабскому оного обоготворению; ибо, без сомнения, твердо простоит держава, где государь следует надписанному на венце сем и где подданные каждое повеление своего государя приемлют за глагол божественный. Я намерен предстать к моему сыну Русу, и уверить его о покровительстве богов, и о обещании оных послать ему с неба венец, на коем предписаны будут правила, как ему должно вести себя на престоле. Я подвигну его ко всенародным молениям, и тогда пред собранием народным ты должен будешь, сокрывшись в летающем ковре, опустить оный на златой нити на главу Русову. Я отрежу притом нить так, что народ сего не приметит и сочтет венец слетевшим с небес по воздуху. Ты предвидишь, я чаю, всю пользу такового благонамеренного обмана?
Я не сомневался в сей истине и следовал воле моего учителя.
В назначенный час сели мы на ковер, забрав с собою сосуд, венец, зеркало, таинственные книги и орудия, и, поднявшись на воздух, пустились к столице русской. Достигнув оной, опустились мы в великом лесу близ соленого озера с южной оного стороны. Аспарух, взяв с собою златый сосуд и зеркало, пошел во дворец, а меня с венцом оставил, повелев, чтоб в следующее утро поднялся я на ковре довольно высоко и высматривал надлежащего времени, когда следовать будет опуститься ниже и свесить венец.
Аспарух принят был как некое благодетельное божество. Князь Рус и весь тайный его совет внимали с набожностию его пророческие глаголы и сделали распоряжение к утреннему всенародному молению.
Едва багряная Зимцерла распростерла на востоке свои оживляющие природу ризы и отворила врата к исшествию благотворительного Световида, я поднялся на ковре в высоту и ожидал надлежащего времени, держа в руках конец длинной, к венцу укрепленной златой нити. Вскоре показался Рус, водимый родителем своим Аспарухом, в провожании несчисленных полков воинства, всего народа и самых жен и детей. Они шествовали на поле до холма, посвященного громоносному Перуну; жрецы несли торжественно истукан Чернобогов, некоторые из них пели песни, а прочие вели черных агнцев, покрытых черным аксамитом,— на пожрение богу-мстителю, и белых, увенчанных связками красных цветов,— для воссозжения пред Перуном
В приближении их к холму дневальные жрецы близ стоящего жертвенника неугасаемого Знича повергли на огнь благовония и с гласом труб и рогов соединили встречную песнь. Наконец приходящие жрецы, переменяясь с стоящими на холме, пели похорно похвалу обоим богам; народ всем множеством оканчивал последние стихи песней и колебал воздух своими восклицаниями.
Истукан Чернобогов поставили рядом с Перу новым: заклали агнцев, возложили на пылающие жертвенники, и, общественно упав на колена, приносили благодарные мольбы за обещание, ниспосланное небесами чрез уста мудрого Аспаруха. Сей по пожрении огнем жертв приступил к истуканам и, упав на одно колено, простер вверх свои руки и произносил следующую молитву:
— Великий Перун, отец богов! И ты, о Чернобог, защитник русского народа! Примите сию жертву благодарения от страны, ожидающей исполнения священного вашего обета, да познают враги наши, что меч, столько им страшный, управляется вашим водительством, что заступление ваше будет вечно на князях, увенчанных венцом небесным. Я с коленопреклонением исповедую, что словеса божественные не могут быть пременяемы, но чтоб не произошло некогда сомнения о предсказании моем о вашей воле, явите, что уста такового, как я, сединами покрытого старца, лжи вещать не могут. Да ниспадет всенародно с небес венец вашего благословения на главу того, коего избираете вы водителем русского народа и которого потомство достойно будет споспешествовать его славе и благоденствию!
В сие мгновение опустил я летающий ковер книзу. Народ, чающий видеть спускающееся облако, не сомневался о присутствии божества; а особливо когда я зажег приготовленные гремящие и испускающие блестящий огонь составы; оный пал на колена и произносил набожные восклицания. Тогда я, в малое отверстие ковра высмотрев в князя Руса, опустил венец прямо на главу его. Аспарух, рачительно сие примечающий, возгласил троекратно «О велие чудо!»— и,повелев жрецам воспеть благодарные песни, спешил искусною ухваткою отрезать златую нить от венца. Между тем народ, не сомневающийся в благоволении небес к себе, пал на колена, наполняя воздух радостными восклицаниями, а я поднялся на высоту, продолжая бросать на все стороны гремящие огненные составы.
По совершении сего благонамеренного обмана Аспарух, взяв князя за руку, возвел на холм и облек его в лежавшую на престоле истукана Перунова багряную поволоку Верховный жрец по приказанию его подставил стул с подушкою червчатого аксамита, посадил на оный Руса и, сняв с главы его венец, вписал с оного таинственные начертания в священную книгу под заглавием «О должностях государей», которые поднесь еще читают каждому нововенчаемому и о силе коих простой народ ведать не должен; ибо счастие оного в том заключается, чтоб не знать того, что редкие венценосцы наблюдают. Наконец ниспадший с небес венец торжественно носим был для обозрения посреди народа; всяк падал пред оным и воздавал ему божескую честь. Потом возложен оный опять на главу князя. Истукан Чернобогов с пением поднят и с прежними обрядами торжества провожден во дворец Русов.
Там Аспарух истолковал сыну своему должности, к коим назначили его небеса и которые Рус и многие потомки его сохранили свято. И в продолжении празднеств, учрежденных на сей славный случай, Аспарух простился со своим сыном и пришел ко мне, дожидавшемуся его в лесу. Тут советовал он с предвещательным зеркалом о месте, которое назначат ему небеса к спокойному обиталищу, и о хранилище сосуда, заключающего судьбину русов. Сей самый остров, на котором ты нашел меня, храбрый Булат, изобразился с сею горою, в коей мы находимся, в зеркале. Последовано сему божественному совету, и по возложении на ковер сосуда и прочих наших вещей взошли мы на ковер и пренеслись сюда. Пещеру сию со всеми ее украшениями соорудило искусство Аспарухово. Златый сосуд с тяжкими заклинаниями поставлен на той поляне, где ты нашел меня, бьющегося со змием, и вверен в стражу двум тьмам служебных духов. По силе оных клятв, утвержденных самим великим Чернобогом, никто не мог прикоснуться к сосуду во все время жизни Аспаруховой, и никто не мог овладеть им, поколь потомство Русово будет следовать предписанному на венце его. В случае нарушения сего закона позволено было сражаться врагам благоденствия русского с хранителем сосуда, но не прежде овладеть оным, как низложа противоборством сего хранителя.
По совершении сего Аспарух, яко первый хранитель сосуда, имел неусыпное бдение: ежедневно до несколько раз прибегал он к волшебному зеркалу, чтоб узнать о состоянии своего отечества. Двести лет прошло, в которые не мог он жаловаться на поведение владетелей русских, кроме бедственного устава, коим новопокоренные финские народы учинены невольниками своих победителей. Он предвидел все истекающие и впредь имеющие случиться от того нестроения, но не мог оных отвратить, ибо клялся не отлучаться с острова, будучи хранителем на оном сосуда. Хотя чрез служебных своих духов и нередко посылал он сновидения русским государям, побуждающие к уравнению победителей и побежденных, но либо государи, зараженные предрассудком о благородстве славян пред финами, или вельможи, имеющие выгоды от невольничества покоренных, всегда находили не следовать сему спасительному влиянию. Лучше сказать, судьба русов содержала некоторые частные несчастия, положенные в совете богов, коих усердие Аспарухово отвратить было не в силах, и предписанное в книге вечных уставов долженствовало совершиться. Аспарух, усмотря приближение конца своего, открыл мне все тайны глубокого своего знания; я испил из златого сосуда, клявшись быть вечным оного хранителем, и по отшествии Аспаруха, проведшего девятьсот восемьдесят лет на свете, в жилище душ блаженных, учинился здесь его наследником.
Чтоб быть верну моим клятвам, забыл я сам себя и посвятил без изъятия заботам о благоденствии моего отечества. Я почти не отходил от волшебного зеркала. Сколь болезненно было видеть мне в оном владение князя Желатуга, разоряемое междоусобными бранями и приведенное почти к падению! Но я принужден был покоряться необходимости и довольствоваться сохранять целость судьбины их, запертую в златом сосуде; я уповал, что милосердие богов восставит некогда главу славного народа из покрывающих оную развалин. Но все сие было еще следствие необходимости, проистекающей от погрешностей в правлении; не было еще врага, с которым бы я, сражаясь, претерпел несказанные труды.
Некогда заглянув в зеркало, увидел я в оном совет злых духов, благодетельствующих финнам и враждующих русам. Зверообразный Астароф, князь демонский, сидел в огненных креслах, поставленных на множестве мертвых голов, собранных на месте побоища в последнюю междоусобную битву русов близ лесов изборских; сие придавало креслам его некоторый вид ужасного престола. По правую руку его сидел пронырливый Астулф, начальник духов вестоносцев, а налево — Демоном ах, покровитель чародеев, с первыми из своих служебных духов. Вокруг сего адского собрания стояли полки мрачных сил, в виде вооруженного воинства. Злоба и кровожадливость изображались в их темных лицах, и ненависть сверкала из раскаленных очей их; они потрясали пламенным и напоенным ядом оружием своим.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74