Ты никогда не привлечешь меня к мерзкому своему намерению. Если б ты была и сама богиня Лада, то и в таком случае я прежде бы умер, нежели изменил моей дражайшей супруге.
Неизвестно, правду ли говорил Тарбелс, но получил за это с дюжину пламенных поцелуев от своей Любаны и продолжал:
— Волшебница не огорчилась на сие мое чистосердечное признание и уверяла меня, что я одумаюсь со временем и воспользуюсь счастием владеть ею, когда уже Любаны моей возвратить не можно. Она мне наговорила множество хитростей, коими чаяла привлечь меня. Однако я всегда отвечал ей только презрением. Но скучно было бы рассказывать все ее слова. Все средства истощены ею без успеха: прибегала к угрозам, мучила меня в скаредном заключении и наконец, видя, что меня поколебать невозможно, пришла в такую ярость, от коей я погибель мою считал неизбежною. Прелестное лицо ее пропало, и я не видал уже кроме страшного лица старухи. Она велела мне избирать род животного, в которое я превращен быть желаю.
— Сие для того,— говорила она,— чтоб ты вечно не имел надежды владеть моею ненавистною совместницею, ибо хотя ты по смерти моей и можешь освободиться из неволи, но, оставшись в образе птицы или зверя, не будешь узнан Любаною. Ну, избирай!—сказала она толь страшным голосом, что я чуть мог объявить, что желаю быть птицею. Тогда остановилась она на несколько, не решась, в какую птицу обратить меня. В страшную видом не дозволяло ей ее сердце, понеже оно хранило еще ко мне страсть, и для того по прочтении ею некоторых слов получил я тот вид, в котором предстал вам.
Я надеялся, что найду способ когда-нибудь улететь от нее, но в сем ошибся. Волшебница заперла меня в железную клетку и каждый день, приходя кормить меня, твердила мне о любви. Иногда она, выходя из терпения, что я, не могши отвечать ей словами, оказывал омерзение мое к ней, отворачивая от нее мои взоры, не давала мне есть. Однако, опять смягчась, довольствовала меня изящнейшими ествами, переменяла вид свой из красавицы в красавицу, причем я очень опасался, чтоб не вспала она на мысли принять на себя образ моей возлюбленной Любаны, который против воли моей, конечно бы, поверг меня во искушение. По счастию, ведьма о том не вздумала и вошла в смешнейшие глупости. Она оборачивалась сама птицею, как видно думая, что я во образе сем лучше прельщусь мне подобною. Я вздумал подкреплять ее дурачество, начав оказывать к ней ласковость, в намерении, не удастся ли мне обмануть ее и учинить бегство. Невозможно изобразить радости волшебницыной при сем неожидаем ом ее обороте. Она отворила мою клетку, начала оную вычищать и готовить себе особливую в ней жердочку, на которой садиться, ибо она заключила окончить век свой со мною в клетке. Я, лаская ее, вылез из клетки; страстная дура того не приметила, и, прежде нежели осмотрелась, я улетел уже далеко от ее замка. Таковым образом только ныне поутру освободился я из моей неволи.
Вскоре увидел я волшебницу, гонящуюся за мною на своем крылатом медведе. Легко догадаться, что я усугубил мой полет; со всем тем невозможно бы мне избегнуть от моей неприятельницы, если б не показался мне Златокопыт. Сей неоцененный конь как бы нарочно подоспел в мою оборону, и я, уповая, что и вы, любезный Звенислав, близ оного находитесь, бросился к нему и сел на седло. Ведьма покусилась было меня сорвать с седла, но Златокопыт дал ей задними своими ногами толь исправный отпор, что разбил ее и с крылатым ее зверем вдребезги.
Оставшись в безопасности, изъявлял я криком и трепетанием крыл признание мое Златокопыту, а быв утомлен, заснул я на седле крепким сном. Во оном представилась мне женщина в белом одеянии, и висящий чрез плечо ее зодиак вразумил меня, что вижу я благодетельную волшебницу.
— Тарбелс! — сказала она мне.—Я принесла тебе радостные вести. Ныне соединишься ты со своею возлюбленною Любаною и найдешь друга своего и сестру свою.
Конец вашим бедствиям настал. Не заботься о средстве, каковым достигнуть тебе до места, где любезные тебе особы теперь находятся: Златокопыт привезет тебя туда. Что ж лежит до возвращения прежнего твоего образа, сие не в моей силе. Однако если ты найдешь в себе столько мужества, чтоб разрубить себя об меч Звениславов, то избавление твое от очарования зависит в силе божественного Самосека. Боги не оставят наградить испытанное твое постоянство, с каковым ты защищался чрез столько лет от нападения хитрой ведьмы. А как для сего только небо и разлучило тебя с твоею супругою, чтоб лета зрелого возраста учинили тебя способнейшим познать цену брака и предохранить тебя от ветрености, коей в нраве твоем были неприметные корни, то ожидай теперь только благополучных дней
Волшебница, сказав сие, стала невидима, а я, проснувшись, увидел, что Златокопыт несет меня на себе к вам. Прочее вам известно и какую силу действия оказал надо мною Самосек.
Тарбелс кончил свое повествование, и приветствия возобновились, а особливо Любана не знала мер в нежных благодарностях, чем бы заплатить за верность к себе своего возлюбленного, она осыпала его вместо снов поцелуями. Звенислав рассказал ему о своих приключениях, то, которое описано уже в прежних листах Они вознамерились следовать в Ятвягию и готовы уже были прибегнуть с просьбою о конях к Златокопыту, как вдруг увидели выходящих из рощи мужчину и женщину, которые, казалось, прогуливались на приятном вечернем воздухе. Оные, взглянув на них со своей стороны, побежали к ним без памяти и в то ж мгновение познали в них Слотана с Бряцаною
Боги!— кричал первый — Государи! Я нахожу вас неожидаемо.. Как! близ самой ятвяжской столицы, когда я считал вас на краю света!
Все обнимали его наперехват и все спрашивали не впрямь ли мы в Ятвягии Слотан уверял их, что он за час только вышел из столичного города прогуляться со своею женою Он начал было препоручать в милость своих государей жену свою, как, сказав несколько слов, остановился и, прерывая, произнес только Какое изрядное время спать!
Упал на траву и захрапел весьма спокойно Сон действовал на всех равно, все дремали и заснули крепко, нимало не медля, кроме одного Звенислава, который, удивляясь и зевая, повалился близ своей Алзаны после всех. Какое пробуждение! Звенислав, Тарбелс и Слотан очнулись вдруг. Они видели себя совсем в другом месте, и сколько робость их разобрать дозволяла, то узнали, что спали в прекрасном саду. Но можно ли изобразить их ужас, когда они не нашли своих супруг? Безмолвные и понуренные их взгляды изобразили яснее слов горесть сердец их. Кажется, не смели они спросить друг друга, чтоб не удостовериться в своем несчастии. Напоследок Звенислав, бросясь в объятия к своему другу, возопил:
— Ах, Тарбелс, мы их опять лишились!
Сей отвечал ему только вздохами и, прижимая к груди своей, проливал слезы. Слотан, который совершенно полюбил жену свою, увидел стоящего близ себя Златокопыта, стал пред ним на колени и просил уведомить его, где делися его государи и Бряцана. В таковом он находил ся смятении! Звенислав готов был жаловаться на Дидилию, что она его не престает еще гнать, а Тарбелс думал, что он все счастие свое видел только во сне, и осматривался, не покрывают ли его еще птичьи перья.
— Постойте! — вскричал Слотан, вскоча.— Сия старушка нас уведомит.— Но в мгновение ока изумился и стал неподвижен, сказав:— Это богиня!
Приближающаяся рассмеялась, и Звенислав, оглянувшись, увидел волшебницу Добраду
О моя родительница — возопил Звенислав, ибо так называл ее всегда.— В какой несчастный час ты меня навещаешь! Должно ли, чтоб радость видеть тебя чрез столько времени, затмевалась моею горестию: я лишился моей Алзаны!
— В сей час исполнилось тебе тридцать лет,— сказала волшебница с улыбкою и, обняв его, подавала руки ему и Тарбелсу. — Пойдем вкусить совершеннейшую радость,— говорила она, ведя их к преогромным палатам.
— А я,—кричал Слотан,—участник ли сей радости? Если я не равен с моими государями, то жена моя по крайней мере мне столько ж мила, как и другому.
— Конечно, конечно, отвечала Добрада,— кто разделял с государем своим несчастия и всегда был верен, тот не должен лишиться жены своей и имеет право быть участником их радости.
Слотан ободрился и, восприяв свой веселый дух, подал руку Златокопыту, который и не отказался дозволить ввести себя в зал, где он остался, а Слотан следовал за прочими в спальню Громобоя и Миланы.
К неописанной радости Звенислава, друга его и Слотана, увидели они Алзану, Любану и Бряцану, спокойно опочивающих в креслах. Любовники не удерживались бы, чтоб не броситься к своим дражайшим, если б Добрада не запретила им оное и не приказала сесть по местам в ожидании пробуждения хозяина.
— Да кто он? — спрашивали у ней пошептом.
— Очень скоро узнаете, ? отвечала волшебница. Молчание продолжалось до тех пор, как Слотан чихнул весьма крепко и тем нарушил сон жены своей, которая, увидя себя в незнакомом месте, вскричала:
— Что за чудо!.. Где я?— и тем разбудила Алзану и Любану.
Оные не меньше удивились, очнувшись вместо поля в преогромной и богато убранной комнате. Они бросились к своим любовникам и делали им множество вопросов, но Звенислав и Тарбелс не могли их в том удовольствовать, ибо не знали, где они и как очутились в сем месте. Шум, происшедший от сих вопросов, прервал сон хозяев. Громобой отдернул занавес у своей постели и изумился, видя столько незнакомых людей в своей спальне.. Долго он не мог выговорить ни одного слова и довольствовался протирать глаза свои, коим не верил совсем, и чтоб удостовериться, не спит ли он. Однако, узнав Добраду, спешил надеть свой халат и, вскоча с постели, просить у ней извинения, что встречает ее в таковом беспорядке.
— Между друзьями оговорки таковые излишни,— отвечала волшебница.— Я прибыл к вам с моими приятелями праздновать день рождения вашего сына, которому ныне исполнилось тридцать лет
— Как! Ныне праздник Дидилии?— вскричал Громобой.—Милана, Милана!—кликал он свою супругу.-Ты заспалась! Ныне праздник богини плодородия, пора ей приносить жертву о благополучии нашего сына.
Милана, по счастию, была в спальном платье, почему, вскоре оправясь, встала с постели и, увидя Добраду, с великою радостию бросилась к ней в объятия.
— Ах, великодушная волшебница! — говорила она. -Я видела толь приятный сон, что не могу по сих пор от радости опомниться. Мне казалось, что богиня Дидилия повелела вам отдать мне моего Звенислава и я получила его из рук ваших.
— Звенислава?— вскричал богатырь наш, вострепетав.
— Так, Звенислава,— подхватила волшебница и, обра ясь к Милане, говорила: — Божественные сны никогда не обманывают Любезный мой питомец! Ты в доме своих родителей, познай их и вкуси в сей день радость, которую я тебе обещала.— Она не докончила еще слов своих, как Звенислав был заключен в объятиях своих родителей и проливал с ними слезы радости.
— Сей прекрасный богатырь - сын мой? — кричал Громобой, всхлипывая и отирая слезы.
— Всего еще не довольно,— сказала волшебница,— прибавь к прекрасному богатырю славного и непобедимого, ибо сей Звенислав есть тот самый, коего подвигам удивлялся ты в имени дворянина Заолешанина. Он наполнил свет своею храбростию и обязал заслугами своими российского монарха.
— Я это почти чувствовал, дражайшая Добрада,— отвечал Громобой, обнимая своего сына, — мое сердце билось, когда я читал ведомости, и я желал быть сам в тех местах, где процветала кровь моя. Но повторите мне случаи сии, расскажите повесть моего любезного Звенислава!
Тогда Добрада рассказала все то, что читатель знает уже, с начала воспитания Звениславова до возвращения его в дом свой. Когда дошла повесть до Алзаны и родители ее супруга узнали в ней свою невестку, тогда приветствия и обнимания возобновились. Тарбелс и Любана участвовали во оных, и радость учинилась еще более чрез совокупление толикого числа родственников. После сего Добрада уведомила Звенислава о его знатной природе, чтоб уравнять оную с происхождением его супруги, хотя Алзана любила только одного Звенислава и не имела нужды до его родословия.
— Таковым образом,— продолжала волшебница,— вы, дорогой мой Звенислав, достигли к концу ваших желаний. Небо возвещает вам благополучное последство дней ваших, я слагаю с себя мое о вас попечение, ибо вам не будет уже нужна моя помощь, которую я не пропускала оказывать во всех опасных случаях ваших приключений. Я невидимо следовала вашим путям и чрез мои влияния предохраняла вас от отчаяния в несчастьях. Вы соответствовали всегда моим попечениям и заслужили милость богов, укрепясь в добродетели. Держитесь оной всегда и почитайте промысл небес, которые, невзирая на свою благость, подвергают нас бедствиям, дабы мы чрез оные очищались от пороков. Вы, дражайший Тарбелс, со своею Любаною великодушием своим также заслужили награждение, как я объявляла уже вам в сновидении. Простите мне маленькую шутку, кою я вчерась с вами сыграла; я хотела учинить свидание моего Звенислава с родителями приятнейшим внезапностью. И для того вчерась, когда вы готовы были вступить в ятвяжскую столицу, напустила я на вас сон. Во оном перенесла я вас всех в сей дом и на несколько минут разлучила с вашими любезными, чтоб за оное награждены вы были докончанием ваших браков в сем доме... Любезный Громобой, надеюсь, пригласит меня на сию сугубую свадьбу.
Громобой не мог ничего выговорить от восторга, а только бил в ладони и отдал приказ к приуготовлениям.
— Что до тебя надлежит, Слотан, — говорила Добрада,— то сия маленькая разлука с твоею женою была учинена, чтоб попужать тебя немножко и уверить твою Бряцану, что ты уже не заслужишь больше быть лошадью.
— Покорный слуга, госпожа волшебница! — отвечал он.— Гораздо легче отделаться, став лошадью, от Бряца-ны, которую я не любил, нежели расстаться человеком с женою милою.
— По крайней мере ты узнал, каково потерять теперь ее сердце,— продолжала Добрада.— Приступим теперь к нашей радости,— говорила она Громобою,— и оная не остановится торжеством, если не замедлят прибытием своим родители Тарбелса и Алзаны, за которыми я послала нарочных.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74