ПОВЕСТЬ ЦАРЕВИЧА ДОБРОСЛАВА
— Область дулебов процветала издревле. Предки мои управляли оною самодержавно, и все соседственные народы, в рассуждении силы или слабости сил своих, искали их союза или покровительства. Отец мой Буйслав владел уже спокойно целые пятнадцать лет престолом» как впадение сильного народа аварского потрясло оный.
Доколе еще силы отечества моего были новы, авары беспокоили оное только набегами. Но произошел случай, привлекший Кигана, владельца аварского, искать собственной своей, или отечества моего, погибели. Отец мой, кроме меня, имел старшую дочь, именем Рогнеду, девицу редкой красоты. Слава о сем дошла до неприятеля нашего Кигана. Возбужденный любопытством, пожелал он о сем удостовериться. Переодевшись в простое платье, отважился он прийти во дворец отца моего и, нашед способ увидеть сестру мою, столь в нее влюбился, что вознамерился просить оную себе в супружество. Едва только возвратился он в свое кочевье, торжественное посольство отправлено было с предложением мира на условии союза его с Рогнедою. Ни гордость отца моего, ни склонности сестры моей не согласны были с желаниями государя, пришедшего из неизвестных стран и не имеющего определенного жилища. Ему отказано, и кровавая война возгорелась; все силы Кигановы, по разбитии наших войск в жестоком полевом сражении, осадили столичный наш город. Область наша претерпела ужасное разорение, однако ж столица выдерживала долговременную осаду.
Киган, горящий жесточайшею страстью к сестре моей, беспрестанно делал свои предложения, но всегда получал решительные отказы. Наконец город был в крайности; голод, начавший показываться, и беспрестанный урон людей на вылазках грозили, что оный взят будет при первом всеобщем приступе. Заключено сделать последнюю вылазку и либо прогнать неприятелей, или всем погибнуть. Отец мой сам предводительствовал отборным юношеством из дворянства; я, пришедший уже в возраст, дозволяющий владеть оружием, начальствовал над левым крылом, исшедшим из ворот Бугских. Я не хочу вам описывать всех чудес храбрости, произведенных каждым; довольно сказать, что авары троекратно выгоняемы были за свой воинский стан, потеряли целые тысячи воинов и бежали рассеянно куда кто мог. Однако ж необузданная храбрость стала причиною нашего несчастия. Когда наши воины гнались поодиночке каждый за своим неприятелем с твердым намерением истребить до последней души своих неприятелей, тогда полки аварские, бывшие на грабеже по областям дулебским, возвращаясь, подоспели к своим на помощь. Бегущие, остановясь, примыкали и обращались на своих преследователей. Редкий из дулебян избег погибели; сам родитель мой, нападая на Кигана, был от своих отрезан и, обороняясь, как лев, пронзен был в грудь волшебным копьем Кигановым.
Я, усмотря кончину родителя моего, с остатком моих телохранителей бросился в толпу, чтоб по крайней мере спасти тело его. Я пробился и в отчаянии разносил смерть посреди аваров, тщившихся схватить тело, но едва я очистил путь моим воинам, как земля, расступившись пред моими глазами, поглотила моего родителя. Смертный ужас объял меня тогда. Я, вменя сие за явный гнев богов, обратил коня моего и спасался бегством. Вскоре быстрость оного сокрыла меня от неприятелей, и я, очутясь в непроходимом лесу, продолжал еще удаляться. Густота сплетшихся ветвей лишила меня коня моего; я повис, зацепленный на сухом суке, а конь мой, вырвавшись из-под меня, пропал. Не можно изобразить, в каком смятенном состоянии я тогда находился. Сколько ни старался я освободиться с сука, на коем висел, но никак не мог, ибо оный взнизался под ремни моей брони. Тогда представлялись мне одни только разные роды смерти, что я или погибну с голода, или достанусь в добычу моим неприятелям.
Посреди сего моего ужаса почувствовал я приближающийся ко мне вихрь, от которого деревья раздавались на все стороны. Меня подхватило оным и, сдернув с дерева, помчало. Я приготовился к смерти и ожидал, что бросит меня либо на торчащие отломки засохших пней, или в какую-нибудь пропасть и раздробит в части. Такое воображение лишило меня чувств, однако ж, опомнясь, нашел я себя лежащего на софе в великолепном покое.
Не видя никого, не знал я еще, приятелям или врагам должен за оказанное о мне попечение. Сия неизвестность, кончина родителя моего, утраченное государство и больше всего жалостная судьба сестры моей, оставшейся во власти неприятеля, повергли меня в жестокую печаль. Мне живо представлялись позор и презрение, каким Рогнеда должна была подвергнуться, нашедшись во власти варварского победителя. Посреди сих плачевных размышлений вошел в ту комнату, где я находился, прекрасный мужчина. Казалось, что ему не было больше двадцати пяти лет; одежды его были великолепны, но имели в себе нечто отличное, а особенно висящий чрез плечо его зодиак подавал мне вид, что я вижу волшебника. Я вскочил с моей постели и, не сомневаясь, чтоб вошедший не был хозяин дома, благодарил его за попечение, мне оказанное.
— Доброслав, — сказал он мне,— вы, конечно, несчастливы, и я не хочу льстить, чтоб потеря престола и отечества была вещью равнодушною, но не оплакивайте кончину вашего родителя и плен сестры. Правда, что родитель ваш лишился жизни, но есть еще средства оную ему возвратить. По крайней мере, тело его не пожрано землею, как вам казалось: оно здесь, в моем замке, равно как и Рогнеда.
Я столь удивлен был его словами, что не знал, что ему ответствовать.
— Я вижу,— продолжал он,— что слова мои приводят вас в удивление, и для того должно мне уведомить вас, кто я и какое обстоятельство принудило меня взять участие в ваших приключениях.
Я сын короля кимбрского, а имя мне Гипомен. С малолетства моего получил я великую склонность к волшебной науке, и по особенному моему счастию приставлен был ко мне в дядьки Зловуран, человек, весьма в чрезъестественных таинствах знающий. От него получил я первые основа сего толь мне приятного знания. Он был единственный мой друг до тех только пор, как я в волшебстве меньше его имел силы, но когда я превзошел его в том, он учинился смертельным моим неприятелем. Преимущество ж мое над ним произошло следующим образом: сестра матери моей, величайшая волшебница своего времени, обитавшая в уединении в горах Армянских, посредством своего знания проведала о моей склонности; она посещала меня в отсутствие моего дядьки и открыла мне все те таинства, до коих достигла она многолетним трудом своим. Сия тетка моя в цветущих днях своего возраста имела любовные обязательства с королем волшебников и на сей конец удалилась в уединение, в котором, беспрепятственно предавшись своей страсти, прижила со своим любовником трех дочерей, одаренных красотою, добронравием и знанием. Я неоднократно бывал в замке тетки моей, и хотя примечал, что Зимония имя ее имеет желание, чтоб прелести которой-нибудь из малолетних дочерей ее сделали в моем сердце каковое-нибудь впечатление, дабы со временем мог я избрать из них себе супругу, но возраст лет моих, управляемый склонностию к волшебству, удалял меня от таких намерений. Несчастия ж, приключившиеся потом моему дому, и непримиримая вражда моя с Зловураном, занявшая все часы моих дней, учинили то, что я не имел времени бывать после того в замке Зимонии. Зловуран не ведал, что я учинился в волшебстве его сильнее, но самолюбие, польстя моему тщеславию, вскоре о том ему открыло. Зловуран за несколько лет уже трудился оживить одну каменную девицу, кою искусство каменотесца соорудило толь прекрасною, что Зловуран влюбился в сей бездушный истукан. Я, нашед его упражняющегося в тщетном намазывании сего истукана волшебными составами и чтении заклинаний, не утерпел, чтоб не засмеяться.
— Что значит сей смех? — спросил он меня с досадою.
— Ничего больше,— отвечал я с вящим смехом,— что волшебник, влюбившийся в камень, не может оного употребить к удовлетворению своей страсти.
— Но неужели ты считаешь вещь сию довольно легкою? — сказал он.
— Да,— говорил я,— если мой учитель признается, что он мне должен уступить в знании, я учиню сей истукан девицею, способною в сей же час вступить в супружество.
Зловуран рассмеялся ненавистным образом и по долгом споре отдал истукана на мою волю, а я взялся оный оживить.
Я просил Зловурана удалиться из покоя, в коем стоял истукан, на несколько мгновений ока, и по выходе его совершил известные мне действия. После чего кликнул его, чтоб был он очевидным свидетелем превосходного моего искусства. Тогда каменное вещество истукана обратилось в тело, имеющее жилы, кости, мясо и кожу. Прелестный румянец заиграл в щеках сей оживленной девицы. Она чхнула и, открыв глаза, встала на ноги. Не можно описать изумления, в кое повергнут был Зловуран; он видел, что я у него выиграл первенство. Но сколько ни владела им радость при взоре на оживленный предмет безнадежной его любви, со всем тем не мог он скрыть злейшей зависти ко мне, кою слова девицы той обратили в совершенную злобу. Она, окинув все глазами, говорила:
— Где я и что вижу? Все для меня ново, и я не ведаю, откуда и что значу?
Потом взглянула она на Зловурана и, как бы испугавшись его вида, бросилась ко мне и, охватя меня объятиями, вскричала:
— Ах! как он страшен! Но в тебе,— продолжала она, взглянув на меня с улыбкою,— я ничего такого не вижу Я привлекаюсь к тебе и никогда от тебя не отойду.
Слова сии привели Зловурана в бешенство; ревность заглушила в нем все прочие чувства. Он выхватил свою саблю и в мгновение ока, отторгнув из моих рук произведенную волшебством девицу, изрубил ее в мелкие части.
— Ты не будешь иметь удовольствия,— говорил он, пенясь от злобы,— ругаться над моею слабостию. Хотя ты и превзошел меня в сем опыте, но я найду довольно средств отмстить тебе за сию насмешку. Ты познаешь Зловурана по бедствиям, которые он тебе приключит.
Сколько я ни старался его успокоить и уверять, что слова и действия девицы отнюдь не было мое внушение, Зловуран не внимал и клялся Чернобогом, что он мне будет непримиримый враг. Он схватил свой волшебный жезл и, прикосновением оного обратя части изрубленной девицы в крылатых змиев, был подхвачен ими и исчез в моих глазах.
Мне известен был нрав моего дядьки, и я, ведая, что он сдержит свое слов, прибег к моему знанию, чтоб защитить себя и моих ближних от нечаянного его нападения. На сей конец соорудил я три талисмана: для моего родителя, сестры моей Милостаны и для себя. По изготовлении оных надел я один на себя а другой на пришедшую в тот час ко мне сестру мою и шел уже в чертоги моего родителя, чтоб, открыв ему о произошедшем между мною и Зловураном, принудить его привязать талисман, но бегущие мне встречу комнатные дворяне с ужасом объявили мне о скоропостижной кончине его. В безмерной печали бросился я к телу отца моего и нашел, что оное сожжено волшебною отравою. Хотя я мог оживить каменный истукан, но искусство мое не простиралось до подаяния помощи моему родителю, а особливо, когда все составы тела его были уже между собою разлучены. И так я одними слезами заплатил дань родству. Между тем печаль, занимая меня, мешала мне помыслить об отвращении дальнейших мщений Зловурановых. Ибо приуготовляя тело отца моего к погребению, нашли при оном письмо от врага моего, в коем он гордо хвалился нанесенным мне огорчением; упоминал, что без талисманов то же приготовлено было мне и сестре моей, и повторял клятвы о непримиримой ко мне ненависти.
Паж мой привел ко мне несколько гонцов, прискакавших с известием, что все государство мое превращается в великое озеро, а все подданные мои в разные роды плавающих птиц. Гонцы сии и паж не успели окончить слов своих, как обратились в уток и, вспорхнув, вылетели в окна.
Я, заботясь о сестре моей, побежал в ее комнаты и в прохождении видел, что все подданные мои равномерно обратились в птиц, а столичный город — в воду, присоединившуюся к озеру, учинившемуся из моего государства. Хотя я безопасен был в рассуждении талисмана, но за лучшее счел, схватя сестру мою, подняться на воздух. Для сего обратил я престол отца моего в летающую колесницу, сел в оную с Милостаною и едва поднялся сажен на двадцать от земли, то и дворец мой покрыло водою. Остановя колесницу, размышлял я, возвратить ли подданным моим и государству прежний их вид. Но рас-судя, что доколе Зловуран не будет истреблен мною, не престанет он в отсутствие мое наносить отечеству моему разные бедствия, заключил оставить оное в образе озера и птиц, а только оградить оное неприступным талисманом. Соверша сие, предопределил я отнести сестру мою в замок тетки моей Зимонии, яко в безопасное убежище, чтоб потом самому быть свободну для поисков моих над Зловураном; однако ж волшебная моя колесница не сделала мне в сем послушания, и сколько я ни летал в разные стороны света, но не мог сыскать ее замок. Что сему препятствовало, услышите вы после.
Таковым образом принужден был я основать себе собственное жилище: силою моего знания воздвигнул я сей замок, в коем вы теперь находитесь, и, учиня вход в него неприступным не только Зловурану, но и ни одному из смертных, начал в нем обитать с моею сестрою. Подвластные мне духи по приказанию моему приняли на себя вид мам и девиц и находятся при ней в услужении; а я, получа чрез то свободу, начал делать поиски над врагом моим Зловураном.
Сей, ведая, что сила его мне уступить должна, скрывался и убегал меня под разными образами, но как не всегда мог удостоверен быть о своей безопасности, взял он прибежище к хитрости. Он ведал, сколь выгодно может быть ему покровительство короля волшебников, и для того размышлял о средствах, чем бы можно прийти к нему в милость. С помощию своего волшебства открыл он, что Зимония некогда любима была страстно королем волшебников и поднесь еще почитается от него не иначе, как супругою в рассуждении детей, коих от нее имеет. Сверх того познал он, что я от нее получил величайшие тайны в волшебстве и тем выиграл над ним столь огорчительные для него преимущества.
1 2 3 4 5 6 7 8 9 10 11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 22 23 24 25 26 27 28 29 30 31 32 33 34 35 36 37 38 39 40 41 42 43 44 45 46 47 48 49 50 51 52 53 54 55 56 57 58 59 60 61 62 63 64 65 66 67 68 69 70 71 72 73 74